- Конечно, я не пытался поцеловать тебя. Да можно ли поцеловать девушку, которая сидит, сложив руки на груди и спрятав ладони под мышками, и так крепко сжимает ноги, что их не разжать и ломом, а колени сдвигает так, словно на нее собираются напасть!
По щекам Евы покатились слезы, но она не осмелилась смахнуть их. Ах, как колотится его сердце, словно пойманная птица! Неужели он так рассердился, что не простит ее, подумала девушка. Еве казалось, что ее сердце тоже готово выскочить из груди и разбиться вдребезги. Она вдруг стремительно придвинулась к Алену, положила руки ему на плечи, наклонилась вперед и прижалась губами к его губам. Затем отпрянула, заметив официанта, проходившего мимо их столика и тактично отвернувшегося. Это заставило Еву вспомнить, что они не одни; кроме того, сидящие за соседними столиками наблюдали за ними с нескрываемым интересом. Девушка помертвела.
- Ева, пойдем, - сказал Ален, положив на стол деньги и подхватывая ее под локоть. Тарелки с изысканным ужином остались нетронутыми. Ева, не возражая, позволила Алену вывести себя на людную улицу. Жители Дижона наслаждались вечерней прохладой, но Ева их не замечала, зачарованная первым в жизни поцелуем. Все прежнее вдруг поблекло, отошло в прошлое. Еву вновь охватило физическое желание, чреватое теми опасностями, которых она столь счастливо избежала в первый вечер знакомства с Аленом.
От двух бокалов крепкого красного вина, выпитого на пустой желудок, у Евы сильно закружилась голова: улица показалась ей зыбкой и призрачной, похожей на театральную декорацию, а люди - на бесплотных фантомов.
- Я хочу еще раз поцеловать тебя, - услышала она свой собственный голос. - Я хочу… хочу…
- Не надо, сейчас это невозможно, - оборвал ее Ален. - Мы у всех на виду. Здесь негде уединиться. Пойдем ко мне в пансион. Это недалеко отсюда. У меня две вполне сносные комнаты.
Ева молча кивнула. В эту секунду она подумала, что сказали бы ее мать, тетка или Луиза, прочитав ее мысли. "Я вступаю на неизведанный путь", - решила Ева и, позабыв обо всем, заторопилась вместе с Аленом к театральному пансиону, где поселились артисты мюзик-холла.
Вторая комната, которую дали Алену как звезде гастрольной труппы, была заставлена тяжелой викторианской мебелью, обтянутой темно-красным плюшем. Ева, словно повинуясь безмолвной просьбе Алена, села на длинную и широкую софу. Она испытывала смешанные чувства: падение, страх, восторг, головокружение и слабость от любопытства и предчувствия того, что должно произойти.
Ален бросил в угол свое канотье и снял пиджак. Охваченный желанием, он все же наблюдал за девушкой с неослабевающим интересом. Ева так и не сняла перчатки, которые машинально надела, выходя из кафе. Опустившись на софу рядом с Евой и заглянув ей в глаза, он увидел в них за неприкрытым ужасом отчаянную бесшабашность, которая и завела ее так далеко.
Ален быстро снял с нее шляпку, вынул шпильки из волос, и они рассыпались по плечам. Потом он стянул с нее перчатки и тут же расстегнул верхние пуговицы блузки. Ева не издала ни звука, когда Ален наклонился и снял с нее остроносые башмачки на высоких каблуках, не сказала ни слова, когда он обнял ее и притянул к себе. Если бы не участившееся дыхание Евы, он подумал бы, что безразличен ей.
Но это было лишь до того момента, пока он не поцеловал ее. Пылкость невинности, с какой Ева ответила на его поцелуй, повергла Алена в шок. Плотно сжатые губы, сильно прижавшиеся к его губам, были страстными и ищущими. Не было сомнений, что она жаждет поцелуев, но умеет целоваться только по-детски. Руки Евы стиснули голову Алена, не давая ему прервать поцелуй, веки были плотно сжаты. Оба замерли в неустойчивом положении на плюшевой софе, рискуя при малейшем движении свалиться на пол.
- Погоди, - прошептал Ален. Когда Ева неохотно оторвала от него свои губы, он мягко разжал ее руки и слегка откинулся назад. - Ева, посмотри на меня.
Ева быстро взглянула на него, горя желанием снова прильнуть к нему губами, закрыть глаза и полностью отдаться новым ощущениям. Прикосновения его губ, твердых и полных, нежных и требовательных, пробудили в ней еще неизведанные чувства.
- Я хочу научить тебя целоваться, - пробормотал Ален.
Пальцем правой руки Ален провел по губам Евы так сосредоточенно и тщательно, словно это был не палец, а карандаш, а сам он создавал совершенный рисунок. Затем он стал водить пальцем между губами девушки, не пытаясь их раздвинуть, но ласково надавливая то на нижнюю, то на верхнюю, пока они не стали мягче.
- Теперь замри, - сказал Ален, наклоняясь к Еве, и повторил кончиком языка пройденный пальцем путь. После того как он трижды обвел языком губы девушки, она начала задыхаться, но руки Алена держали ее так крепко, что Ева не могла пошевельнуться. Затем все так же кончиком языка Ален стал томно водить по поверхности ее губ. Наконец он почувствовал, что для него открылась влажная глубина ее рта. Теперь, когда это произошло, он снова начал целовать ее, вкладывая в каждый поцелуй весь свой сексуальный опыт. Когда девушка лихорадочно забилась в объятиях Алена от столь знакомого ему нетерпения, он вновь воспользовался языком - нежно, почти украдкой. Ален проник в ее рот быстро и легко, но Ева почувствовала такое пронзительное наслаждение, что вскрикнула от восторга.
- Дай и мне почувствовать твой язык, - попросил Ален.
- Я не могу, не могу этого сделать!
- Нет, можешь! Всего один раз. Смотри, я покажу тебе, как это делается, - настойчиво сказал он и снова проник к ней в рот языком, медленно и осторожно, то убирая, то снова толкая его вперед, пока не почувствовал робкую дрожь - верный признак того, что Ева решила выполнить его просьбу. Однако Ален сделал вид, что ничего не заметил. Легкое прикосновение языка Евы повторилось, на этот раз более смелое, но он опять ничего не предпринял. Когда же Ева в третий раз проникла языком в его рот, он пылко ответил на ее поцелуй.
Он не мог насытиться, но все еще сдерживался. "Только ее губы, только ее язык, сначала только это", - твердил он себе, чувствуя, что перестает владеть собой, и напрягая волю. Постепенно он заставил себя оторваться от Евы, одурманенной страстью, хотя и не понимающей, что такое страсть, обуреваемой вожделением, хотя и не знающей, что такое вожделение, жаждущей близости, хотя и не представляющей себе, что это за близость.
- Нет, Ален, - взмолилась Ева. - Продолжай…
- Подожди, я только на минутку. - Ален скрылся в своей спальне. Есть только один верный способ не закончить слишком быстро, подумал он, расстегивая брюки. Стоя перед умывальником в углу комнаты, он сделал то, что нужно, думая о все еще недоступном теле Евы. Через несколько секунд все было кончено, и Ален достиг вершины наслаждения, в котором отказывал себе слишком долго - несколько ночей подряд. Дрожа, он напился воды из кувшина, вытерся полотенцем, привел в порядок брюки и вернулся в соседнюю комнату к неподвижно лежащей на софе Еве.
Он нежно обнял ее и снова начал целовать. Теперь Ален был способен на нежность. Он смог справиться с собой, и это доставляло ему удовольствие. Второй заход у него всегда получался гораздо лучше и тянулся намного дольше, даже со знающей свое дело женщиной. Короткие исчезновения из спальни помогли ему снискать репутацию несравненного любовника.
Опытные пальцы Алена ловко справлялись с множеством крохотных пуговичек, на которые была застегнута спереди блузка Евы. Быстро покончив с пуговицами, он освободил пояс, затянутый вокруг талии. Ева пассивно лежала в его объятиях, а он постепенно раздевал ее, покрывая поцелуями. Отсутствие опыта и вино сделали свое дело: Ева не помогала ему, но и не оказывала сопротивления. Она не отдавала себе отчета в том, что собирается делать с ней Ален, одно знала твердо: ей следует подчиниться ему.
Из целомудрия Ева не решалась открыть глаза, но чувствовала, что грудь ее освободилась от кружевного белья и теперь прикрыта лишь расстегнутой блузкой, которую Ален все еще не снял с нее. Тонкая ткань терлась о соски, и они затвердели; но Ева этого не сознавала. Поняв, что верхняя и нижняя юбка упали на пол, она слепо подчинилась Алену, он постепенно снял с нее все, кроме блузки, не спеша открывая чудесное юное тело и ощущая при этом все нарастающий восторг и возбуждение. Впрочем, теперь он уже вполне владел собой.
Ален по-прежнему целовал Еву, словно подготавливая ее к каждому этапу раздевания. Поспешность могла лишь испортить удовольствие. Ева так неискушенна, что поцелуи загипнотизируют ее и она позабудет все запреты, связанные с обнаженным телом, уверял себя Ален. Он не тронул блузку, зная, что это успокоит девушку, хотя она прикрывала лишь руки и плечи. Полная грудь Евы с маленькими розовыми, набухшими от возбуждения сосками была обнажена. "Она безупречно сложена", - подумал Ален, окинув взглядом пышные формы Евы и светлые волосы, скрывающие место, где соединялись ее точеные бедра, волосы, мягкие, курчавые и густые - именно такие, какие ему нравились.
- Ты прекрасна, как ты прекрасна! - пробормотал он.
- Ален… - прошептала Ева.
- Ничего не говори. Я не причиню тебе боли, обещаю. Позволь мне показать тебе… Я понимаю, ведь ты ничего не знаешь… Я понимаю… просто позволь мне любить тебя.
Ален посмотрел на бедра Евы. Она бессознательно двигала ими вперед и назад, притом так, что они терлись одно о другое. Нет, нельзя позволять ей делать этого, пронеслось у него в мозгу, или он лишится удовольствия.
- Лежи спокойно, дорогая, - шепнул он, касаясь рукой бедра Евы и давая ей понять, что он имеет в виду.
Ева замерла, ее щеки залил румянец.
- Ты создана для любви, - сказал Ален ей на ухо. - Как ты могла так долго жить не любя? Нет, нет, молчи. Позволь мне самому показать тебе все.
Он провел ладонью по ее пышной груди, чуть задержавшись, чтобы потрогать затвердевшие соски, и слегка зажал их между пальцами, наслаждаясь своей мазохистской выдержанностью. "Она этого не понимает, но хочет, чтобы то же самое проделал мой рот, - подумал он. - Пока еще не понимает".
Смочив палец слюной, он быстрыми ласкающими движениями обвел розовые соски, затем еще раз и еще; правда, после этого ему вновь пришлось придержать рукой бедра Евы.
- Хочешь, чтобы я поцеловал твою грудь? - шепотом спросил он. - Я не стану этого делать, если не хочешь.
Когда Ева смущенно и беспомощно кивнула, он как бы нехотя склонил черноволосую голову над девственной грудью.
Рот Евы был сладок, а соски будут еще слаще. Задержись он в Дижоне подольше, Ален отложил бы следующий шаг на другой день, ибо предпочитал постепенно подниматься с Евой к высотам чувственного безумия. Ален знал: стоит ему обхватить губами ее сосок, он так возбудится, что не сможет больше отступать.
Стиснув рукой правую грудь Евы, он взял сосок в рот и принялся теребить его языком. Между тем другая его рука медленно, словно случайно скользнула вниз по животу Евы от талии к курчавым светлым волосам между ног. Ален не сомневался: его умелый язык так увлечет девушку, что она не заметит этих движений его руки. Для этого движение должно быть очень осторожным. Ева должна привыкнуть к нему, не то она мгновенно отпрянет и лишит его удовольствия из-за своей робости. Даже теперь.
Ален ласкал ее грудь, радуясь, что соски Евы все больше набухают и твердеют, неторопливо исследуя правой рукой нежную кожу вокруг треугольника светлых волос, но ни на что больше не посягая. Вначале мышцы внизу живота и бедра Евы напряглись и окаменели от легких прикосновений его руки, но потом девушку слишком поглотило странное ощущение приятного жара и пьянящей тяжести между ногами, поэтому она и не помышляла противиться его ласкам. Она не знала, зачем он все это делает, но при каждом его прикосновении ей инстинктивно хотелось раздвинуть бедра.
Ален начал ласкать ее левую грудь, и новое, пронзительное ощущение в соске отвлекло Еву от действий его руки внизу. Между тем рука Алена двигалась так осторожно и столь легко прикоснулась к ее плоти, что девушка почти не замечала этого. Ален благоразумно выждал несколько минут, прежде чем вновь прикоснулся к нежной плоти, так же легко, как и прежде, но теперь на мгновение ввел средний палец внутрь. Затем он убрал руку, уверенный, что сделал свое дело, и, замерев, ждал, пока не почувствовал, как треугольник курчавых волос инстинктивно приподнялся. Тогда его палец снова коснулся Евы, обнаружив ожидаемую в награду влагу, задержался чуть дольше и, прежде чем отступить, потерся о кожу почти просяще. Ален поднял голову от груди Евы. Ее веки были опущены, рот приоткрылся, и на секунду ему показалось, что она в обмороке.
- Я не стану этого делать, если ты не хочешь, дорогая, - прошептал он.
Ева не шелохнулась, что выражало согласие. Он был так же уверен в этом, как если бы Ева попросила его об этом. Он раздвинул завитки, снова отыскал то самое место, горячее и будто молящее прикоснуться к нему, и начал ласкать Еву, уже не отрывая пальца от ее плоти. Все убыстряя ритм ласк, Ален с жадным любопытством смотрел ей в лицо: она кусала губы, а ее черты исказила непонятная ей самой мука. Теперь он обхватил восхитительный бутон пальцами, горя желанием прочувствовать каждый ее толчок, каждое содрогание, каждый спазм; он жаждал видеть первые проявления страсти. Когда чувства Евы достигли того безумного накала, какого девушка и не представляла себе, и она бессознательно выкрикнула его имя, Ален на несколько сантиметров ввел средний палец внутрь.
Еве навсегда запомнился этот миг, а также и то, кто был ее учителем в искусстве любви. Она никогда не забывала Алена, благодарная ему за это прикосновение и за то наслаждение, которое он стремился подарить ей.
- Жюль, ради Бога, спаси меня, - взмолился Ален, схватив приятеля за руку и втаскивая его в свою гримерную, чтобы никто не мог подслушать их разговор. - Дорогой, я не знаю, что мне делать.
- Что случилось? - Жюль впервые видел Алена в театре небритым, со спутанной шевелюрой, да еще так рано утром.
- Боже, Жюль, зачем только я заключил с тобой это пари?!
- Я выиграл или проиграл?
- И да, и нет… Какая разница. На, возьми свои проклятые деньги. Жюль, я должен уехать из Дижона первым же поездом.
- Спокойно, Ален, не пори горячку. Сегодня ты выступаешь днем и вечером, и потом, тебе прекрасно известно, что труппа покидает Дижон в понедельник утром, то есть через четыре дня.
- Знаю… но это ничего не меняет. Жюль, я должен бесследно исчезнуть до наступления вечера. Ты должен прикрыть меня перед дирекцией… и перед Евой.
- Прекрати! С девчонкой, скорее всего, проблем не будет, а вот с дирекцией… Что я скажу? Не будь дураком, ты же звезда… Я не хочу потерять работу. Что случилось? Ты получил свое?
- Нет, то есть почти… Я сделал все, как надо. Она была полностью готова, вся горела от нетерпения, но вдруг разразилась слезами счастья и заявила, что она меня любит и что я - то чудо, о котором она мечтала всю свою жизнь. А затем призналась, кто она на самом деле. Ее отец самый известный врач в городе… Такие могущественные люди… Жюль, они меня просто раздавят, растопчут. Они будут на каждом углу вопить о насилии. Дирекция, конечно… Кто знает, как далеко все это зайдет? Насилие, разумеется, они назовут это насилием. Даже ты думал именно так всего минуту назад. Они никогда не поверят, что она готова была отдаться добровольно. О Боже! Жюль, во имя неба, помоги мне!
Распорядитель тяжело опустился на стул, не сводя глаз с встревоженного друга.
- Вот тебе и девственницы… А ты чего ждал?
- Я потерял голову, Жюль. Что мне еще сказать? Я выпроводил ее домой, едва до меня дошло, во что я влип. Жюль, все это плохо кончится, если я немедленно отсюда не уберусь.
- Ты придумал хоть мало-мальски уважительный предлог? Мне ведь придется как-то объяснить твой внезапный отъезд, - сказал Жюль после минутного размышления.
- Всю ночь ломал голову. Скажи, что я получил телеграмму о кончине матери, что ты видел собственными глазами и что мне пришлось немедленно выехать на похороны. Дирекция не имеет права мне этого запретить. Похороны матери - дело святое. Скажи, что я приступлю к работе, как только труппа вернется в Париж. Еве скажи только, что умерла моя мать. Она не знает моего парижского адреса. Если она спросит, как меня найти, соври, что не знаешь… ведь люди нашей профессии постоянно переезжают с места на место. Передай, что я никогда ее не забуду… Да, да, непременно скажи, что я буду помнить о ней всю жизнь. И, поверь мне, так оно и будет!
- А если она явится в театр в Париже?
- Нет, этого не может быть. Она говорила, что за ней неусыпно наблюдают. Ее не оставляют одну ни на минуту. У нее есть компаньонка - компаньонка, представляешь?! - которая везде ее сопровождает. Я знал, что она лжет, будто работает в обувном магазине, но и представить не мог…
- Ален, ты должен выступить хотя бы днем. Поезд в Париж отправляется поздно вечером… Я скажу дирекции, что телеграмма пришла во время твоего дневного выхода и ее передали тебе сразу после выступления.
- Хорошо, Жюль. Ты настоящий друг. Что бы я без тебя делал?
- Пал бы на колени и молился о чуде.
Весь день Ева просидела за фортепиано, то и дело испытывая приливы сильнейшего чувственного возбуждения. Порой желание становилось почти невыносимым. Она была поглощена воспоминаниями об экстазе, испытанном благодаря Алену. Она до сих пор не вполне понимала, что с ней произошло, но это, пожалуй, было то, ради чего стоило жить. Ах, Ален, Ален… Когда они наконец снова увидятся? Ева сгорала от нетерпения; ей хотелось куда-то мчаться, бегом, до изнеможения, кусать до крови губы… До наступления ночи еще так долго! Она избегала встреч с Луизой, не сомневаясь, что не сможет скрыть от нее своего состояния. Та тотчас заметит, что с ней произошло нечто необычайное. Она несколько часов наигрывала на фортепиано все подряд, но не спела ни одной ноты, зная, что тут же расплачется от нервного напряжения. Ева не играла романсов Алена, изнемогая от страстного желания и опасаясь, что, если оно станет хоть чуточку сильней, она не выдержит и завоет как зверь.
Наконец бесконечные летние сумерки сменились ночью, и Луиза, увлекшаяся обсуждением сплетен с кухаркой, позже обычного поднялась к себе в комнату. Только в половине одиннадцатого Ева смогла выскользнуть из дома и, заперев за собой маленькую дверцу, помчалась в "Алказар".
Даже не постучав, она так же поспешно, рывком распахнула дверь в гримерную Алена. Комната была пуста, одежда Алена исчезла. Она, наверное, ошиблась, подумала Ева, возвращаясь в коридор. По обе стороны коридора тянулись знакомые комнаты, мимо которых она проходила вечер за вечером, и всех артистов, обосновавшихся в них, Ева уже знала.
- Жюль! Где Ален? - крикнула Ева, когда к ней приблизился распорядитель сцены. - Почему его нет в гримерной?
- Он уехал. У него внезапно скончалась мать… Телеграмма пришла сегодня днем, и ему пришлось отправиться в Париж на похороны… Он не будет сегодня петь. Он просил меня кое-что тебе передать.
- Ну, говори же!
- Он просил сказать, что никогда тебя не забудет.
- Это все?!
- Все. - Жюль почувствовал жалость к девушке. Она была не первой, кого обольстил певец, но, несомненно, самой молодой и красивой из всех его жертв.
- Жюль, где он живет в Париже? Дай мне его адрес. Ну, пожалуйста! Ты должен мне сказать!
- Я и сам не знаю… Он никогда не говорил, где живет, понятия не имею…