Я молча вышла с озябшей Эрминой к воротам дожидаться бургомистра. По дороге домой я тоже не проронила ни слова. Безмолвно сидела в удобном маленьком экипаже с закрытым верхом, защищавшим от дождя, держала Эрмину за руку, чтобы согреть ее, и испытывала чувство стыда.
Одна-единственная похвала за одиннадцать дней означала только одно: во мне ошиблись. И все было просто представлением. Поэтому грубый тон, плохое настроение. Пари проиграно. Генерал знал это. И Габор тоже.
Боже мой, столько усилий - и ради чего?
Я еще не упоминала, что вся моя жизнь теперь определялась нашим генералом. Все изменилось за одну неделю, меня держали взаперти, словно несчастную языческую деву перед закланием на великий праздник.
Мне запретили все. Кроме занятий английским, все было забыто - живопись, музицирование, писание писем, прогулки в экипаже, визиты. Мне не позволили взять роль в прелестной новой пьесе "Вокруг света за восемьдесят дней" Жюля Верна. Не разрешали посещать репетиции церковного хора и участвовать в концертах хорового общества. Я не могла носить локоны распущенными, их каждый день заплетали в толстую косу под девизом: во всем должен быть порядок. И в прическе тоже. Мне не разрешили поехать в Штирию по приглашению господина бургомистра, обновлявшего свой новехонький экипаж с мягкими кожаными сиденьями. С ним отправился союз юных дев. А также Габор и генерал. Я была отгорожена ото всего мира, и разрешалось мне только читать истории о лошадях, которые присылали мне в комнату, и есть, как молотильщик, каждый день второй завтрак по-венгерски, а чтобы у меня прибавилось сил, хорошенько отдыхать, - и все для того, чтобы потом ежедневно утверждаться на спине у Ады, с неизменной улыбкой, как будто это доставляло мне огромное удовольствие.
И я исправно подчинилась такому распорядку, чтобы быть ближе к Габору. Потому что я хотела выиграть для него. Однако с каждым новым днем без похвал во мне росло новое чувство - протест.
Во вторник 27 июля меня наконец прорвало. Две недели я рабски подчинялась, но теперь буду делать то, что мне нравится.
Уже утром я знала: сегодня будет значительный день. Во-первых, снова светило солнце, после двух суток дождей. Воздух был легким и теплым, и у меня ничего не болело. Произошло чудо - плечи, руки, стопы, спина и неназываемое перестали вдруг причинять боль. Я могла сидеть, ходить, лежать, стоять - и нигде не тянуло, не кололо, не ломило. В первый раз с начала занятий я снова почувствовала себя человеком, и во мне взыграли бунтарские мысли.
Я так ясно помню: я сидела за письменным столом, передо мной лежал мой тайный дневник, куда я записывала, хотя перо отказывалось фиксировать, слова, которые позволял себе генерал, все это свинство. И вдруг я подумала: а почему? Почему я должна делать то, что требует от меня Зольтан фон Бороши?
Конечно, меня так воспитали. Молодежь юна, глупа и прожорлива, она обязана почитать старших. Без них я пропала бы с голоду и осталась на улице безо всякой помощи. Но и взрослые не такие уж праведники. Мой ужасный батюшка промотал мое приданое. Генерал превзошел всех кучеров по части грязных ругательств. Обозвал меня бестией. У всех от меня были тайны, у тетушки, дядюшки Луи, даже Эрмина лгала, когда дело касалось родственников. Что ж, крутые нравы накладывают свой отпечаток.
Бороши, отец и сын, были сегодня в гостях в замке Эннсэг. Эрмина и принцесса Валери тоже. Там давали большой обед, меня из этого мероприятия исключили. Но одно я знала: раньше трех они не вернутся. Так сказала мне тетушка.
Впервые за долгое время я была в отеле совсем одна, и когда тетушка Юлиана удалилась, чтобы вздремнуть, что она неукоснительно соблюдала после обеда, когда улегся шум внизу, в кухне и в ресторане, - не слышно было звона бокалов, серебро не стучало о фарфор, и на большой дом опустилась приятная тишина, я решилась стать по-настоящему дерзкой. Строптивой! Непослушной! Плохой! И отыскать наконец миниатюру леди Маргиты. Я решилась на непростительный проступок - рыскать в комнате другого человека. И вот я встала, прислушалась, что происходит в коридоре, прошмыгнула на цыпочках в соседнюю комнату и закрыла за собой дверь на щеколду.
Было без четверти три. У меня в запасе пятнадцать минут. Где же может быть шкатулка? Я хорошо ее знала. Это было маленькое произведение искусства - из белого шевро с золотым тиснением, изнутри обито голубым бархатом. Когда ее открывали, из шкатулки доносился таинственный сладкий запах марокканской смолы, виднелись многочисленные маленькие веера, все с крышками, а ручками крышечек служили блестящие круглые красные бусины - шлифованные богемские гранаты. Выглядели они восхитительно.
Но где она лежит? На своем месте ее не было. Эрмина прятала шкатулку? Пришлось искать.
Я открыла платяной шкаф. Ничего. Поискала в комоде. В застекленном шкафу за книгами. В обитых латунью напольных часах. В белой кафельной печи. В зольнике. В кровати под матрацами из конского волоса. За деревянным умывальным столиком. И наконец я нашла ее - под секретером, на паркете у самой стены.
Затаив дыхание, я села.
Открыла крышку. Она была там, миниатюра. На самом верху, как будто кто-то совсем недавно держал ее в руках. И теперь испугалась я. На картинке я увидела… себя. Леди Маргита была, правда, похожа на императрицу, но прежде всего она походила на меня. У нее было мое лицо. Мои глаза, мой нос, мой рот, мои высокие скулы, мой лоб, мой подбородок. Вот только брови были другие. Но если бы я свои выщипала, то портрет был бы точным.
Какой-то момент я думала, что мне это снится. Но тут я услышала тиканье напольных часов, жужжание мухи у окна… Стало быть, я бодрствую. Вот это открытие! Теперь я поняла других. Почему за венгерским ужином они уставились на меня, как на привидение. Почему называли меня Маргитой.
Я долго смотрела на тонкие черты. Венок на лбу - белые и лиловые цветочки. И точно такая же прическа, какую велела сделать мне тетушка Юлиана. Да, сюрприз тетушке удался на славу… Но кто она? Возлюбленная… генерала? Его возлюбленная подружка? Любимая соседка? Подружка юности? Спутница на охоте? Во всяком случае, то была высокопоставленная особа, поскольку сходство с нею должно было открыть мне путь к его сердцу и к его кошельку.
Но почему все в Эннсе ее знали? И как она попала в Бенгалию? И что там было с тигром? Тигр ее съел? Но не так она выглядела, меньше всего она была похожа на жертвенного агнца… Может, это тоже просто легенда, которую мне рассказывали, одна из тех непроницаемых загадок… может, Маргита все еще жива и забавляется до упаду где-нибудь вдали от этих мест…
Мне доставляло удовольствие держать в руках маленький овальный портрет в простой рамке красного золота. Он был написан с таким совершенством, что казалось, дышит. Я быстро перевернула его. Имени не было. Повертела портрет со всех сторон. Подписи нигде нет. Это произведение талантливого художника. Или, может быть, даже художницы, потому что лучшие миниатюры, как учила меня Эрмина, писали женщины. А дамы своих работ не подписывали. Горделиво выставлять свое имя на обозрение всего света женщине не подобало. Это привилегия мужчины.
Боже мой! Как бежит время. Почти три часа. Я быстренько положила картинку на место, на голубой бархат. Потом спрятала шкатулку туда, где нашла, и бесшумно пробралась обратно в свою комнату.
Подозрение, закравшееся во время венгерского ужина, превратилось в уверенность. Вот я и узнала, что к чему. Это был действительно великий день.
К тому же, в актовом зале меня ждал сюрприз. Габор шепнул мне об этом вчера после занятий. Да и пора уже. Целую неделю, с тех пор как мне запретили музицировать и у меня исчез повод спускаться к роялю, я страстно ждала от него весточки.
Правда, дважды ранним утром я находила письма, подсунутые под дверь моей комнаты. Одно письмо было чисто любовным. А в другом он сообщал, что вскоре мы сможем поговорить наедине, совсем одни. Без Эрмины, без его папа́. Только я и он. Но где? И прежде всего… когда?
Время шло. Тридцать шесть отнять четырнадцать… остается двадцать два. Только двадцать два дня. А потом? Потом Габор с генералом уедут во Францию. В Сассето-ле-Мокондюи, к нашей императрице. И больше я Габора никогда не увижу.
Ужасная мысль.
Но ведь у Габора был план, и у нас будет разговор. Наедине. Опять волнения! Я раскидала одеяла по кровати, чтобы показать, будто послушно проспала послеобеденные часы, затем сняла розовое "домино" и натянула через голову белое ученическое платье - целый день я провела без корсета, какое же это было наслаждение. Я посмотрела в зеркало. Как я выгляжу? Ага! Глаза блестят. От радостного предвкушения письма. И белое платье мне идет. И длинная черная коса… да, неплохо. Очень хорошенькая барышня.
И вдруг я страшно испугалась.
Что это? Меня вдруг бросило в жар, в ушах шумело, и меня опять пронзило то самое чувство, которое я испытала перед "Юной спасительницей". Я вдруг поняла, что сегодня произойдет что-то важное. Что-то значительное, новое. Еще сегодня. Завтра в это время я буду уже другой.
Сердце мое колотилось. Схватив толстую синюю папку с нотами, я побежала к двери.
ГЛАВА 12
Письмо, которое я нашла под пальмой, в солнечном пустом актовом зале, было коротким и ясным:
"Уже сегодня мы увидимся наедине. Omnia vincit amor".
Я пришла в такое волнение, что, опустившись на рояльную банкетку, как безумная принялась играть гаммы, вверх-вниз, в бешеном темпе, а когда возбуждение улеглось, попробовала сыграть "Фата Моргана" Иоганна Штрауса. Это было прекрасно. Но не совсем отвечало моему настроению.
Тогда я начала арию из "Летучей мыши", которая всегда была у меня на слуху - настолько совершенно это сочинение, и сразу за ней темпераментная венгерская полька. Тут был размах.
Не успела я доиграть до конца, как послышался какой-то шум, и я увидела, что большая белая дверь в зал открыта. Я даже не заметила, как вошла Эрмина. Она так неслышно пробралась к первому ряду, что я изумленно прервала игру посреди такта.
Эрмина выглядела совсем не так, как нынче утром. Круглые щеки раскраснелись от волнения. Карие темные глаза блестели. На ней было темно-вишневое платье для визитов, украшенное на рукавах и по подолу розовыми лентами, светло-коричневая шляпка на темных волосах, большой шелковый бант цвета цикламена, и она была туго затянута, как на Рождество. На руке самое красивое ее кольцо - с большим круглым рубином в обрамлении бриллиантов, подарок на именины от брата Фрица. Оно красовалось на среднем пальце правой руки поверх белой кружевной перчатки и переливалось на солнце.
Эрмина улыбнулась мне. Положив зонтик на свободное сиденье, она подошла к самой рампе, насколько позволял кринолин.
- Прошу прощения, - тотчас сказала я, - я так давно не играла…
Эрмина кивнула:
- Я так и думала, что найду тебя здесь, незачем извиняться. Ну как ты, Минка? - По ее голосу я поняла, что произошло что-то невероятное.
- Отлично, - ответила я, положив руки на колени.
- Это очень важно. Знаешь, что сказал наш генерал? В замке? После завтрака? За черным кофе? Угадай?
Я вздохнула.
- Не догадываешься?
- Что я не умею ездить верхом.
- Не угадала.
- Что он понапрасну тратит на меня время.
- Опять не угадала. Он заявил перед всеми, что никогда еще не видел женщины, которая так изящно сидит на лошади, как ты, - за исключением нашей императрицы.
- Нет!
- Тем не менее!
- Он так сказал?
- Слово в слово.
- Он изъяснялся на латыни?
- Вовсе нет. И был абсолютно трезв, если ты это имеешь в виду.
- Тогда я ничего не понимаю.
- Так, с чего я начала? - Эрмина раскрыла свой веер. - Генерала как подменили. Ты стала его страстью. Скачешь, как настоящая венгерка. Чувствуешь лошадь, отважна, как драгун, с перцем в крови, и всякое-другое, что я не стану повторять, иначе это вскружит тебе голову. Сплошные комплименты… А теперь серьезно. Послушай, - она снова закрыла веер, - он свел с ума весь замок своими восхвалениями и всех нас вверг в этот водоворот; должна сказать тебе, что еще чуть-чуть - и я поставила бы на тебя все свои драгоценности.
- Надеюсь, вы не сделали этого.
- Я нет. Зато остальные сделали.
- Это кто же?
- Остальные гости. На тебя ставили драгоценности и золото. Заключали невероятные пари. Один из родственников хозяина замка поставил свои поместья под Рагузой.
- Что?!
- Два виноградника и дом у гавани.
- Но этот господин никогда не видел меня! Он совсем меня не знает.
- Тебя нет, но твои корни… твоих учителей.
- Это значит, что мы выиграем 18 августа.
- Похоже на то.
- Но если я проиграю, этот господин потеряет свои поместья, а виновата буду я.
- Нет. Тогда ему не повезет. Но в следующем пари он отыграется. Не беспокойся, таковы нравы гарнизонного города. Во всяком случае, сейчас фавориткой являешься ты.
- Прошу прощения, что значит фаворитка?
- Большинство спорщиков ставят на тебя.
- А остальные?
- На твою соперницу…
- Какую соперницу? Я не слышала ни о каких соперницах.
- Нет? - Эрмина уставилась на меня. - Ты выступаешь против госпожи Хольтер, вдовы архитектора. Его Превосходительство не говорил тебе об этом?
- Ни слова.
- Ну, это похоже на него, - возмущенно сказала Эрмина. - По городу гуляют самые невероятные слухи, в казарме это тема номер один, а главное действующее лицо в полном неведении.
- Кроме того, это нечестно. Госпожа Хольтер занялась верховой ездой сразу после Троицы, а я всего две недели назад. Почему со мной так поступают?
- Это вопрос, - Эрмина забарабанила пальцами по рампе. - Не могу понять, что он себе думает, наш дикий гусар.
- Он подсыпает перцу в наше дело, полагает мой старик. - Это был голос Габора. Я тотчас почувствовала резь в желудке, а сердце мое учащенно забилось. Я обернулась. Позади меня стоял Габор собственной персоной. Вероятно, он прошел на сцену через дверь за кулисами. А я сидела тут в детском платье, без шнуровки…
- Пожалуйста, извините меня за вторжение, дорогая тетушка. Мое почтение. Добрый день, сударыня!. - Он улыбнулся мне с неизменным восхищением. - При двух всадницах больше заинтересованных лиц. Папа́ уверяет, что это повышает ставки.
- Это он верно просчитал. Ставки высоки до неприличия. - Эрмина отступила от рампы и уселась возле своего белого зонтика.
Габор сделал несколько шагов вперед и остановился рядом с банкеткой, на которой я сидела.
- Для него ставки все еще недостаточно высоки.
- Но почему?
- Азарт игрока. - Габор засмеялся, прошел мимо меня, слегка коснувшись платья, и спрыгнул со сцены. - Весь город вовлечен в эту игру. В табачной лавке на Главной площади только что учредили тотализатор. И папа́ так завел сейчас дядюшку… - его кандидатка занимается верховой ездой на шесть недель дольше, чем наша, - что тот повысил ставку в пари до десяти тысяч гульденов. - Габор посмотрел на меня со значением. - Таково преимущество, когда соревнуются две всадницы.
- Что? - растерянно воскликнула Эрмина. - Десять тысяч гульденов? Да это целое состояние!
У меня перехватило дыхание. Это была треть залога.
- Аттила Надь тоже поставил на нас.
- У него же всегда нет денег.
- А он поставил свое жалованье… до 1885 года.
- О Боже! Жалованье за десять лет! А если он проиграет?
Габор засмеялся.
- Буду весьма удивлен. Он везучий, без конца выигрывает, вы не заметили? Вот уже несколько дней он обедает здесь в отеле и платит наличными!
Эрмина покачала головой, вытянула из рукава кружевной платочек и вытерла капли пота на лбу.
- Если хочешь знать мое мнение, Аттила безумец.
- Тогда я вынужден рассказать вам всю историю. Разрешите мне сесть? - И Габор занял место возле Эрмины. - Вам интересны закулисные интриги?
- Еще как!
- Только, разумеется, между нами.
- Ну конечно!
- Итак, слушайте. Собственно говоря, речь идет о некоем Косанике. Нувориш и болван, который зачумляет воздух в нашем Эннсе.
- Косаник? - воскликнула Эрмина. - Который падает с лошади, как только раздается клич "Марш-марш-ур-ра!"?
- Тот самый.
- Это мы знаем. А что еще он умеет?
- До крови пришпоривать лошадей, а они все равно его не слушаются. Двух уже загубил. Жесток и со своими бравыми кавалеристами. Его следовало просто утопить… да нельзя.
- Трудновато, - подтвердила Эрмина.
- Во всяком случае, мы устроили совет, Аттила и я, и еще пара товарищей, как нам от него избавиться, от этого живодера, мучителя лошадей и людей. А Аттила обучал верховой езде госпожу Хольтер.
- Так.
- Мы начали льстить Косанику, чтобы он принял участие в пари и стал учителем архитекторши вместо Аттилы, и он тут же согласился. Теперь он гарцует, как петух на навозной куче. И все жаждут, чтобы эта Хольтер опозорила его 18 августа, и тогда бы он выскочил из окна или застрелился - нас устроит любой исход. Главное, чтобы он исчез из кавалерии.
- Понятно, - хихикнула Эрмина, то раскрывая, то закрывая свой веер, - заговор.
- Угадали.
- А как такая бездарь попадает в драгуны?
- Протекция.
- Богатые родственники?
- Супербогатый папенька. Огромные колбасные заводы, в которые он замечательно вписывается. Эннс идет ему как-то меньше.
- Но я слышала, что госпожа Хольтер уже довольно бойко ездит верхом, - сказала Эрмина после короткого раздумья.
- Так было. До тех пор, пока ее обучал Аттила. Но вчера я побывал внизу, в Эннсхагене, на плацу, где Косаник лютует с нею, и все, что он ей говорил, совершенно неправильно. К концу урока белокурая Венера - о, пардон! - госпожа архитекторша стала похожа на двугорбого верблюда. А чтобы в день рождения кайзера она без ошибок прыгнула через барьер… Я был там всего полчаса, и она успела упасть четыре раза.
- Бедняжка! - воскликнула Эрмина с состраданием. - Я готова понять вас, что касается Косаника. Но приносить в жертву ради этого госпожу Хольтер… она может пораниться, если так часто…
- Она не успевает упасть до самой земли, дорогая тетушка, - тут же отозвался Габор. - Куча поклонников бегает вокруг, чтобы тут же подхватить ее в свои крепкие руки.
- Да-а?
- Именно так. Вокруг нее вечно увивается целый рой. Вчера я заметил там даже хозяина нашего отеля.
- Не может быть! - Эрмина ударила сложенным веером по левой ладони. - Наш дорогой Луи? Как он там оказался?