- Но, милый Огюст, господин Моваль, может быть, не любит так рано ложиться, как вы. Только теперь становится хорошо. Не хотите ли посидеть немного на террасе, месье Андре?
Молодой человек согласился. Когда г-н де Нанселль удалился, Андре и Жермена вышли из гостиной. Звездная ночь отражалась в темном водоеме. Порой легкий порыв ветра волновал листву. Все вокруг было тихо. Андре и Жермена облокотились о перила. Андре нежно, несмелой рукой погладил обнаженную руку, положенную молодой женщиной на холодный камень.
- Я счастлив, что нахожусь здесь, Жермена.
- Я тоже счастлива, что ты тут, Андре.
Он заговорил с ней вполголоса. Он рассказал ей о своей печали в Париже, после ее отъезда, о своей тоске и отчаянии, о своих продолжительных грезах, в которых он вызывал ее, о сожалении, испытанном им, когда он перестал видеться с ней. Она слушала его и отвечала ему нежными словами. Ей тоже недоставало его, и она не могла перенести разлуки. И она привела в исполнение этот безумный план, о котором думала уже давно. Теперь они опять вместе, но им придется быть осторожными. Г-н де Нанселль с некоторых пор казался ей странным, хотя он без возражения согласился пригласить на месяц его, Андре, в Буамартен. Месяц, перед ними был целый месяц, для того чтобы быть одному возле другой! И не всегда будет так, как сегодня, когда г-н де Нанселль не отходил от них. Он вернется к своим привычкам, к своим прогулкам, к своему тиру, своему излюбленному тиру…
Они засмеялись. Освоившись с темнотой, они теперь различали друг друга во мраке.
- Я люблю тебя, Андре.
- Я люблю тебя, Жермена.
Они услыхали шум закрываемого окна.
- Поздно уже, мне нужно уходить. Я не хочу не давать спать Этьеннетте - да, это моя горничная. Ах, кстати, я запрещаю тебе ухаживать за нею. Я не забыла истории с Розиной, которую ты мне рассказал. Знаешь, когда тебе было четырнадцать лет…
Они снова засмеялись. Взрыв их веселья нарушил ясность и молчание ночи.
XXVII
В то утро, четвертое со дня приезда к Нанселлям, Андре встал рано. Придя в парк, он почувствовал себя счастливым и бодрым и решил пойти к Луаре, к тому месту, где привязана лодка, на которой он накануне катался с Жерменой, но, очутившись здесь, он улегся на траву и предался размышлениям, глядя на томное и медленное течение реки.
Отправляясь в Буамартен, Андре уступил властному желанию увидеть снова Жермену; он приготовился к тому, что ежедневное присутствие любовницы станет для него одновременно и наслаждением и мукой, но он заметил, наоборот, что весьма легко принимает условия, поставленные Жерменой. Была ли эта Жермена, возле которой он жил почти спокойно, той, которая занимала раньше такое место в его жизни? Откуда для них обоих пришло это внезапное спокойствие? Тем не менее они не меньше прежнего любили друг друга. Быть может, их обоих теперь сдерживала уверенность в том, что скоро в Париже они снова предадутся своим обычным ласкам. Как бы то ни было, Андре решил воспользоваться этим затишьем для того, чтобы приняться за работу. Он до сих пор входил в знаменитый павильон лишь когда переносил туда свои книги да позавчера, пока Жермена писала письма, для того чтобы соснуть там под шум близких, но не слишком мешавших пистолетных выстрелов этого милого г-на де Нанселля, который был решительно чудаком. Сегодня он как следует запрется там, часа на три, по крайней мере, и будет поступать таким образом каждый день; и жизнь будет проходить так до того времени, когда он вернется в Париж и будет заменен в Буамартене Сен-Савенами, которые должны были приехать сюда на некоторое время, и Жаком Дюмэном, собиравшимся прожить здесь недели две…
Когда Андре во время завтрака объявил о своем намерении, он заметил на лице Жермены лукавое выражение:
- Браво, месье Андре! Я в восхищении от вас, раз вы в состоянии работать в такую жару, потому что сегодня буквально задыхаешься!
Действительно, было очень жарко. Сквозь опущенные занавеси столовой чувствовался яркий дневной свет. В полумраке комнаты раздавалось жужжанье осы. Порой шум этот умолкал, когда насекомое отдыхало на одной из ваз с фруктами, запахом которых был напоен воздух.
Андре, сидя за рабочим столом, задумался, подперев голову руками. Г-н де Нанселль, отправляясь к своему тиру, проводил его до аллеи, ведшей к павильону. Уходя от него, он сказал ему:
- Ну, молодой человек, мужайтесь! Не утомляйтесь слишком. Вы будете в полном покое. Я распорядился, чтобы никто не подходил к павильону, пока вы там находитесь. Так что зубрите, сколько хотите. А я хочу всадить несколько пуль в своих человечков…
И Андре увидел, как г-н де Нанселль удалился по направлению к киоску.
Теперь пистолетные выстрелы г-на де Нанселля раздавались с правильными перерывами. Это было единственным звуком, нарушавшим тишину в павильоне. Как раньше в столовой, здесь жужжала оса. Порой она ударялась об оконные стекла. Солнечные полосы, проникавшие сквозь опущенные шторы, золотили паркет. Одна из полос доходила до старого зеркала, висевшего над камином. Андре поднял глаза. В зеркале он снова видел образ Жермены, знакомый жест, когда она на днях втыкала в волосы большую светлую черепаховую шпильку. Он вдруг почувствовал сильное желание увидеть, как рассыпаются волосы его возлюбленной. Где была она теперь? Вдруг чей-то сдерживаемый смех заставил его повернуть голову.
Жермена стояла на пороге открытой двери, которую она тихонько закрывала.
- Жермена!
Они стояли друг против друга. Вокруг них летала заблудившаяся оса. Один и тот же непреодолимый порыв соединил их. Их уста искали друг друга, и они остались некоторое время, слившись в страстном, прерывавшемся поцелуе. Андре прошептал:
- О, Жермена! Жермена!
Она обхватила его шею руками. Он жадно смотрел на нее.
- Ну да, это - Жермена, это - я… Не прикидывайся изумленным. Признайся - ты ждал меня? Ты отлично знал, что так больше не могло продолжаться…
Она нежно прижалась к нему.
- Какими мы были глупыми, бедняжка Андре! Подумать только, ведь я считала возможным жить рядом с тобой ежедневно так, чтобы между нами ничего не было! Тем не менее ведь я так думала, когда мне пришла в голову мысль выписать тебя сюда, но как только я увидела тебя, я ясно поняла, что это невозможно. Ну а ты, послушай, ты догадывался об этом, не правда ли?
Она разразилась торжествующим, молодым и свежим смехом.
- Эх, что нам до того, что может случиться! Да, впрочем, что же такое может случиться!.. Все равно, я люблю тебя, я люблю тебя, Андре…
Андре снова схватил ее. Под легким платьем чувствовалось гибкое и покорное тело молодой женщины. Его благоразумные и осторожные решения поколебались. Мгновенно, но напрасно советы г-на Моваля пришли ему на ум: "Никаких безумий! Никаких историй!" Ах, что стоили все эти напрасные предосторожности рядом с предстоящим наслаждением! Он еще успеет стать осторожным позднее, когда будет старше! Теперь он был молод, влюблен, пылок. Его возлюбленная была чувственна и прекрасна. Она была нечаянною радостью; и оба они медленно упали на диван в то время, как издали доносились глухие выстрелы тира, и кружившаяся оса ударялась о стекла своим окрыленным золотым шариком.
XXVIII
Между тем приближалось время, когда Андре Мовалю нужно было вернуться в Париж. Ему оставалось прожить всего четыре дня в Буамартене. Его мать в своих письмах умоляла его не задерживаться там больше. Она напоминала ему, что, если, как она надеялась, он не особенно пренебрегал подготовкой к экзамену, ему все же было бы полезно подучиться немного с репетитором, который помог бы ему выдержать ноябрьское испытание. К тому же г-жа Моваль явно страдала от разлуки с ним. Она не осмеливалась слишком высказывать свою тревогу, но Андре читал ее между строк материнских посланий. Молодой человек догадывался также о ее причине. Г-жа Моваль, наверное, подозревала о его связи с Жерменой де Нанселль. Ему, впрочем, не было неприятным то, что она догадывалась о ней, и он не понимал, почему она печалилась об этом. У всех молодых людей его возраста есть любовницы. Его отец, положим, был благоразумнее в этом отношении. Он был менее благоразумным в других отношениях, потому что, по словам г-жи Моваль, надрывался за работой. Установление новых линий причиняло немало забот г-ну Мовалю. К этим хлопотам прибавлялось еще, хотя он и не сознавался в этом, беспокойство за дядю Гюбера. Г-н Моваль, проходя недавно по Тюильрийскому саду, встретил бедного дядюшку Гюбера, очень изменившегося и постаревшего. Было тяжело его видеть, и он казался совсем помешанным. У него в петличке была огромная разноцветная розетка, которая когда-нибудь неминуемо доведет его до участка; он громко разговаривал и жестикулировал на ходу. Г-н дю Вердон де Ла Минагьер причинял также неприятности г-ну Мовалю. Его частые отлучки, на которые начальники смотрели сквозь пальцы, заставляли роптать его сослуживцев, возмущенных снисходительностью, которой пользовался этот дурной чиновник. Нужно было всем известное искусство в пистолетной стрельбе г-на дю Вердона, чтобы подавлять недовольство, возбуждаемое его поведением.
Эти письма г-жи Моваль напоминали Андре о том, что в мире существует нечто иное, кроме Буамартена и его павильона, и что скоро ему придется расстаться с Жерменой. Необходимость разлуки печалила его, но он, тем не менее, мирился с ней. При мысли о разлуке с Жерменой он не переживал той муки и того горя, которые он испытал при отъезде Жермены в Буамартен. Впрочем, разве он не был теперь более, чем раньше, уверен в любви молодой женщины? Разве она не дала только что нового доказательства своей страсти? Разве она, для того чтобы принадлежать ему, не пренебрегала ежедневно опасностью, гораздо более значительной, чем та, которой она подвергалась в Париже?
Как бы Андре Моваль ни был влюблен и опьянен своей любовью, он не мог не видеть опасности этих свиданий. Он не раз даже говорил о ней с Жерменой, но она лишь смеялась над тем, что называла его "страхами". К чему же тревожиться понапрасну? Чего им бояться? Прислуги? Но разве г-н де Нанселль не отдал приказания, запрещавшего приближаться к павильону? Что до его личного прихода, то разве равномерные выстрелы, доходившие с тира, не уведомляли их о том, что он находится за своим излюбленным занятием. Андре Мовалю приходилось покоряться этим убедительным доводам.
Действительно, ничто никогда не нарушало их свиданий, и тем не менее Андре испытывал невольное удовлетворение при мысли, что эта неосторожная игра прекратится. Поэтому ему не хотелось бы продлить своего пребывания в Буамартене даже без перспективы посещения Сен-Савенов и скорого прибытия Жака Дюмэна. При Дюмэне свидания в павильоне стали бы невозможными. Романист был совершенно иным человеком, чем добряк г-н де Нанселль, и Андре вовсе не хотелось выставлять тайну своей связи с Жерменой перед проницательными взорами Дюмэна, на будущий приезд которого, впрочем, он слегка досадовал. К чему Жермена пригласила его в Буамартен! Впрочем, он довольно быстро успокаивался. Дюмэн, при его сорокалетнем возрасте, не казался опасным соперником. Жермена могла питать к нему лишь дружбу. К тому же, приглашая его, она только поступала осторожно и хитро. Благодаря этому приглашению в глазах г-на де Нанселля становилось естественным и то, которое его жена послала Андре Мовалю. Жермене нужно было позаботиться о такой предосторожности. Андре приходилось покоряться.
Андре принужден был согласиться с этим, но разве г-н де Нанселль требовал от нее подобной осторожности? Она сама заявляла, что ее муж не был ни ревнивым, ни подозрительным. Не питая к нему любви, она сознавалась, что привязана к нему. Г-н де Нанселль всегда делал все возможное для того, чтобы жизнь ее была приятна. Он женился на ней, бедной девушке, и создал ей покойную жизнь. Он давал ей полную свободу действий. Никогда в Париже не спрашивал ее о том, как она проводит время. Он был удобнейшим и покойнейшим из людей. К тому же, будучи замкнутым, странным, рассеянным мечтателем, он жил, беспрестанно увлекаясь какой-нибудь прихотью. В настоящее время у него был этот пистолетный тир, за которым он проводил ежедневно несколько послеполуденных часов.
Андре Моваль также соглашался с тем, что г-н де Нанселль был наименее неудобным из мужей, и все-таки молодой человек чувствовал постоянное стеснение в его присутствии. Это стеснение не было причинено угрызениями совести за то, что он так поступал по отношению к г-ну де Нанселлю. Андре считал вполне естественным, что Жермена - его любовница. Она принадлежала ему по праву молодости. Они любили друг друга и доказывали это друг другу. Что было в этом дурного? Во все времена бывали любовники. Кроме Жермены и его, другие бывали в таком же положении, как и они. Он принимал его. Приходилось мириться с г-ном де Нанселлем, ну что ж, он мирился с г-ном де Нанселлем. Буамартен был собственностью г-на де Нанселля; но в Буамартене был павильон, ставший его собственностью, этот павильон, ежедневно обращавшийся в восхитительный рай!
Правда, он не раз воображал его себе вне всего того, что окружало его здесь, в какой-нибудь далекой лучезарной стране, где-нибудь на другом конце света, где он и Жермена могли бы принадлежать друг другу без помехи, без хитрости, без опасности. Вокруг них непроходимые чащи дремучих лесов. Морской ветер колышет вечно шумящие ветви. Они полны редкостными птицами и удивительными цветами. По вечерам вокруг их жилища зажигаются большие костры из сухих ветвей, чтобы отгонять диких зверей. Через окна отсвет этого огромного пламени озаряет пурпуром стены их убежища. Они живут там в победном великолепии и, лежа на диване, одетые лишь в отсвет костра, смотрят через стекла, как подымаются к небу огромные языки огня-охранителя, которые являются как бы пылающим символом их любви!..
Но Андре Моваль недолго предавался этим грезам и довольно быстро возвращался к действительности. Разве она не была достаточно приятной, чтобы удовлетворить его? В сущности, мог ли он желать более того, что она давала ему? Разве Буамартен со своим укромным павильоном не был прелестным местом? А Жермена - восхитительной любовницей? И сам г-н де Нанселль - весьма сносным мужем? Жермена первая не могла нахвалиться им, и Андре приходилось признавать, что он был бы не прав, жалуясь на него, - и, тем не менее, он не мог не думать о том времени, когда Жермена вернется в Париж и ему не придется выносить ежедневного присутствия г-на де Нанселля; его взгляд, останавливавшийся порой на нем или на Жермене, смущал Андре. Так, недавно за завтраком он заметил, что глаза г-на де Нанселля устремлены на жену с каким-то неопределимым выражением, от которого он чувствовал себя неловко, глотая поданный ему кофе.
Андре Моваль вздрогнул, ставя свою чашку на стол. Почему это г-н де Нанселль посмотрел так на него? Г-н де Нанселль встал и прислонился к перилам террасы. Его длинный и худой силуэт виднелся в профиль и походил на одного из манекенов, служивших ему целью для стрельбы. Был как раз тот час, когда он ежедневно отправлялся к своему тиру. Он собирался, вероятно, уйти по обыкновению. Как только г-н де Нанселль удалится, Андре и Жермене можно будет встретиться в павильоне. Андре исподтишка посмотрел на Жермену. Развалившись на соломенном стуле, она спокойно курила свою папиросу. Ее нога, обутая в серую замшу, виднелась из-под платья. Скоро Андре услышит скрип гравия под этим тонким башмаком. Вдруг он вздрогнул. Г-н де Нанселль коснулся его плеча.
- Как же это, молодой человек, вы покинете Буамартен, ни разу не увидав моего тира; а вам, Жермена, разве не хочется посмотреть на мои успехи?
Г-н де Нанселль закрыл своими длинными пальцами ящичек с папиросами, стоявший открытым на столе. Он снова продолжал:
- Вы еще успеете забраться к себе в павильон. Вы слишком утомляетесь! Отдохните же немного. И потом, мне хотелось бы, чтобы вы могли рассказать дю Вердону о моих успехах.
Андре согласился. Не было никакой возможности отказаться от приглашения. Жермена бросила свою папиросу:
- Раз вы уводите господина Моваля, я пойду писать письма, одно Дюмэну и одно Сен-Савенам. Ну, господа, желаю вам приятной прогулки.
Андре Моваль удивленно рассматривал г-на де Нанселля. Он казался не человеком, но автоматом. Он стрелял с поразительной ловкостью и правильностью. Понемногу чучела покрылись черными точками. Он стрелял почти без промаха.
Разряжая свое оружие, г-н де Нанселль говорил. Он пояснял свой метод. Андре нервничал. Ему надоело присутствовать при этом нелепом занятии. Время от времени он прерывал демонстрацию г-на де Нанселля, с отчаянием восклицая: "Как это любопытно!" Андре не осмеливался показать своей скуки или уйти от хозяина дома. Г-н де Нанселль порой посматривал на него. Когда пуля попадала в то место чучела, где должен был находиться какой-нибудь жизненный орган, он улыбался:
- Ага! Вот этот был бы готов! Прямо в сердце.
Г-н де Нанселль пальцем указал на грудь Андре, потом прибавил:
- А теперь постреляем в картон.
Небольшой белый четырехугольник, с изображенными на нем концентрическими кругами, четко выделялся на чугунной доске. Четыре выстрела раздались один вслед за другим. Г-н де Нанселль медленными шагами пошел за картоном. Андре стал с любопытством рассматривать его. Все четыре пули попали в цель. Г-н де Нанселль рассеянно поглаживал приклады двух пистолетов, лежавших на зеленом сукне ящика.
- Хе, хе! Ведь недурно, не так ли? Пистолет - прекрасное оружие, молодой человек… Да, вот что, возьмите это. Вы покажете дю Вердону, если, впрочем, не захотите оставить себе… на память.
И г-н де Нанселль, с каким-то странным видом, протянул Андре четырежды простреленный картон.
XXIX
Андре Моваль уезжал в четыре часа. Утром он уложил свои вещи. Накануне он в последний раз встретился с Жерменой в павильоне. Их прощание было пылким и нежным, и Андре любовно всматривался в дорогое лицо своей возлюбленной. Выходя из-за стола, она нежно оперлась о его руку при переходе в гостиную. Г-н де Нанселль был углублен в чтение газет, Жермена, развалившись, курила. Андре говорил мало. Время от времени он подходил к окну. Серое и мягкое небо отражалось в водоеме. Несколько пожелтевших листьев покрывали пятнами гладь воды. Стоял нежный осенний день. Андре было грустно. Ему было жаль уезжать из Буамартена. Все получало в его глазах новую ценность: мебель в гостиной, где в день его приезда Жермена нежно погладила его по руке, как бы давая ему понять, что напрасны все их благоразумные намерения; парк, листва которого виднелась в окна, - все трогало его. Он думал с благосклонностью даже о прислуге этого дома: об Эмиле, камердинере, приходившем будить его по утрам, об Этьеннетте, горничной, встречаемой им в коридоре, когда она выходила из комнаты г-жи де Нанселль и так смешно старалась подражать манерам своей госпожи.
Между тем, посмотрев на свои часы и отложив газеты, г-н де Нанселль поднялся. Он прошелся по террасе и сказал, возвращаясь, Андре:
- Эге! Мне кажется, у нас сегодня к вечеру будет дождь. А пока я пойду пройдусь немного. Я вернусь, чтобы проститься с вами, месье Моваль. Я распорядился, чтобы экипаж был готов к четырем часам. Не желаете ли вы прогуляться, месье Моваль?
Г-жа де Нанселль вмешалась:
- Слушайте, Огюст, не увлекайтесь так прогулками. Ступайте к своему тиру. Господин Моваль извинит вас… и прикажите развести огонь. Сегодня свежо, и я мерзну.