Искусные девицы сумели до сих пор долго ублажать его, не растратив попусту ни единой капли, однако сейчас они целиком зажали в кулаках хобот доктора и в несколько активных рывков довели до оргазма, так что он выстрелил двумя-тремя длинными струями! Таким манером доктор выразил молодёжи свою признательность, все серьёзно приветствовали это, и только Штеффи крикнула:
– Учтивость, дело, конечно, прекрасное, но тот факт, что господам докторам нужно сперва так мучиться, а потом всё бездарно проливается на пол, достоин сожаления!
Эта реплика вызвала гомерический хохот, а доктор прорычал:
– Наша всесладчайшая, добросердечная хозяйка высказалась, и намерение её прозрачно, понятно и для нас закон! Мы блюдём обычай древности!
Тут и меня разобрало любопытство. Они снова расселись за столом, и бокалы были опять наполнены до краёв! Затем они подняли на стол Штеффи, которая визжала и вынуждена была подобрать юбки! Все в один голос ахнули, когда Штеффи в длинных, зелёных шёлковых чулках на прекрасных ножках встала на столе! Молоденькие студенты с упоением взирали туда, где кружева и голубой шёлк обрисовали соблазнительную выпуклость лобка, однако большего Штеффи пока не показала! Тогда студенты запели очень смешную и скабрёзную песенку, текст которой, к сожалению, не сохранился у меня в памяти. А Штеффи обошла весь стол, проворно лавируя между бокалами, и останавливалась возле каждого. И тот церемонно вскакивал на ноги, раскланивался и, исполняя ритуал "протыкания", один раз вводил указательный палец в эдельвейс Штеффи. Она всякий раз пронзительно взвизгивала от удовольствия, а студент выпивал за её здоровье и усаживался на место! Глядя на это, я готова была лопнуть со смеху, немного завидовала Штеффи, но самым забавным была та серьёзность физиономии, с которой эти озорники всё проделывали! Вдруг я услышала за спиной робкий голос:
– Вам это тоже нравится?
Оглянувшись, я увидела молодого студента, шейной платок и корпорантка у него были тех же цветов, что и у остальных. Передо мной стоял долговязый, совсем молоденький, бледный паренёк с тёмными волосами и чудесными голубыми глазами. Глаза мне сразу понравились, я весело рассмеялась в ответ и сказала кокетливо:
– Однако, однако, с чего бы будущему врачу быть таким щепетильным! Скажите, вы же врачом станете? Нет? Впрочем, не имеет значения. Но лихой молодой человек должен знать, как устроена женщина внутри!
Тогда он очень грустно и удивлённо посмотрел на меня и едва слышно произнёс:
– Всё это так отвратительно! Мне совсем не нравится! Равно как и то, что в этом всегда нужно участвовать.
Я совершенно растерялась от неожиданности! Молодой, смазливый парень, а такой разборчивый, точно девственница! Однако он заинтересовал меня, поскольку вёл себя совершенно иначе, нежели остальные. Поэтому я уселась с ним в уголок, и мы принялись беседовать. Он указывал на своих коллег и первым делом называл мне их прозвища, рассказывал об университетской жизни и о весёлых непристойных празднествах, как вдруг один из них студентов проорал в нашу сторону:
– Эй, Сапог, что с тобой! У тебя вид святоши, хочешь подъехать к красавице, а, может, и ещё на что-нибудь рассчитываешь!
Юноша вскочил на ноги, и чуть было не залепил балагуру пощёчину! Поднялась, было, невообразимая суматоха, но все решили, что тот попросту выпил лишнего, и инцидент, таким образом, был вскоре снова забыт.
Однако мне ужасно понравилось, что юноша готов был за меня драться, и когда позднее он, запинаясь, и в страшном смущении спросил, не мог бы он снова со мною увидеться, я приветливо ответила:
– А почему бы и нет, паренёк, поедем завтра вместе в Сиверинг и подышим свежим воздухом. Это поможет тебе справиться с похмельем!
Он пылко поцеловал мне руку... Так началась история с Густлем!
На следующий день состоялось моё свидание с этим студентом! Мы встретились на конечной станции в Сиверинге и отправились на прогулку. Лицо у него после вчерашней пирушки ещё отливало зеленью. Сегодня он надел обычную фетровую шляпу и выглядел сущим мальчишкой, однако он нравился мне вдвое больше, даже без пёстрого шейного платка и цветастой фуражки. Он шёл рядом со мной с таким счастливым видом и с такой влюблённостью поглядывал на меня сбоку, что многие люди, попадавшиеся нам навстречу, при виде нас улыбались. Мы, должно быть, выглядели как пара совершенно невинных влюблённых. Впрочем "невинность", надо признать, скорее относилась к моему Густлю, что же касается меня... то, увы и ах! У меня в тот день было очень смешливое настроение, хотя в душе я была взволнована и немного робела, я стеснялась, и дать этому какое-то рациональное объяснение не могла. Потом Густль начал рассказывать о себе.
Он был родом из Штирии, отец его служил начальником станции в каком-то небольшом местечке. Мать была славной женщиной, только вот без конца бранилась, что, впрочем, не следовало принимать всерьёз. Она постоянно присылала ему ветчину, яйца и копчёное мясо, и в каждом письме настоятельно просила, чтобы он сытно кушал! Отец был строгим и серьёзным человеком, который всегда хотел учиться, но в своё время был слишком беден для этого. Он, Густль Грубер, был самым младшим среди сестёр и братьев. Сёстры уже вышли замуж, один из братьев работал на железной дороге, другой был фермером, а он, Густль, должен был учиться и стать тем, кем всю жизнь мечтал быть его отец – архитектором. Отцу с неимоверным трудом удавалось выкраивать деньги на его обучение, и потому Густль был очень прилежным. Студенческая жизнь не доставляла ему, собственно говоря, никакого удовольствия, бесконечные попойки и всякого рода проделки тяготили его, и он только потому участвовал во вчерашнем чествовании, что среди его сотоварищей там находилось несколько земляков, и за ним была "приветственная речь". Вообще же Густаву не нравилось их чрезмерное увлечение женщинами лёгкого поведения, как обычно заведено у студентов.
– Знаете ли, уважаемая фрейлейн Жозефина, любовь – это нечто совершенно, совершенно иное... – проговорил он.
От этих слов у меня невольно сжалось сердце, и я, кажется, чуточку покраснела. Сколько душевности было в том, как Густль пригласил меня выпить четвертинку вина и потом гордо расплатился по счёту! Было так трогательно смотреть, как он вынимает из кошелька свои с трудом накопленные кроны! Я с наслаждением расцеловала бы его прямо на глазах у старшего кельнера. И я не могла осрамить его тем, что заплатила бы за себя сама, ибо он так радовался! И всё же я охотно, клянусь, сунула бы незаметно в карман этому бледному мальчику всё, что имела при себе, потому что ему деньги были гораздо нужнее, чем мне!
А потом мало-помалу наступил вечер, мы шли уединённой лесной дорогой, и Густль ничего больше не говорил. Я тоже была тиха и задумчива, я радовалась, можно даже сказать, была счастлива! Оттого, что кто-то однажды увидел во мне нечто совсем иное, чем просто продажную женщину, пусть даже и лучшую.
– Куда вы меня ведёте, господин Густль? Сперва вы напоили меня крепким вином, а теперь уводите в тёмный лес? Господин Густль, а господин Густль, что же вы со мной сделаете? Может, у вас на уме что-то неблаговидное?
К счастью уже почти совершенно стемнело, в противном случае стало бы видно, как он покраснел! Я сжала его ладонь, и он, запинаясь, спросил, может ли он взять меня под руку? Теперь мы шли, тесно прижавшись друг к другу, тыльная сторона кисти его руки касалась моей груди, и я чувствовала, как она дрожит! И потом начался лиственный лес, я опустилась на землю, к тому времени стало совсем темно! Настроение у меня было точно в минуту первого свидания, и я плюнула на то, что моё красивое летнее платье изомнётся и испачкается о траву. Я увлекла дрожащего Густля за собой вниз, прижала его голову к своей груди и ласково погладила по мягким, негустым волосам. Я прекрасно слышала, как колотится его сердце, а потом его робкая, неуверенная рука на ощупь отыскала пуговицы моей блузки. Он был таким неловким, этот мальчик, и я помогала ему и ещё делала при этом вид, будто совершенно не замечаю, как обнажается моя грудь. И тогда он коснулся губами моих грудей, снова и снова целовал их, и иногда останавливался, тяжело дыша, а потом я вдруг почувствовала на шее несколько горячих капель. Мой Густль плакал! Такого со мной ещё никогда не случалось! И тогда я привлекла его ухо к своим устам и спросила:
– Хочешь меня? Всю? И плохого ничего не подумаешь? Ты действительно неравнодушен ко мне, а? Ты мне тоже мил! Иди, мой мальчик, иди же ко мне, иди...
Я откинулась на спину и потянула его за собой, он был таким неловким. Я подобрала юбку и стянула бельё, Густль положил мне свои молодые руки на плечи и проник в меня, и я почти не ощущала его, мальчик лежал на мне невесомым пёрышком! И он осыпал градом поцелуев мои глаза, лоб, щёки, рот, всё время с закрытыми глазами, он вздыхал и лепетал:
– Любимая... любимая... любимая моя... как же хорошо... как хорошо... ох, как же изумительно хорошо...
Тот час в лесу я никогда не забуду. Мне пришлось многому в искусстве любви научить юного паренька, он даже целоваться не умел толком, делал это с открытым ртом точно ребёнок, горячо и влажно! Таким он был невинным, разбитным студентам почти не удалось испортить его! И я была для него практически первой, несколько случайных женщин до меня только напугали его! У меня был возлюбленный! Славный, бедный, юный, неиспорченный мальчик, который едва решался наносить удары в полную силу, потому что опасался сделать мне больно. А потом я ощутила его семя, смотрела в небо и была счастлива! Сколько раз я уже чувствовала подобное, но сегодня это было нечто совершенно другое, клянусь богом, всё было как в первый раз! Но мне пришлось дожить почти до тридцати лет, чтобы такое со мной случилось! У некоторых первый возлюбленный появляется в семнадцать или в девятнадцать лет, и я почувствовала теперь, как много мужчин, с которыми я "тачалась" ещё совсем молоденькой, меня обкрадывали! Но нынче я ни на кого не держала зла, я была просто до безумия счастлива и хотела, чтобы Густав оставался лежать на мне целую вечность! Сегодня я знаю, что в тот вечер впервые в жизни отдавалась по любви!
А потом я понесла ребенка от Густава. Через несколько дней после нашей прогулки я должна была почувствовать обычное женское недомогание, у меня как раз подоспело время, однако ничего не произошло. Я приняла горячую ванну, испробовала другие средства, и только когда всё это не дало никаких результатов, сообразила: я в положении. Меня точно обухом по голове ударили, перед глазами всё кружилось. При всём желании я не смогла б описать, что я тогда передумала и перечувствовала. Я стыдилась и радовалась, леденела от страха за свою судьбу и всё же очень хотела, чтобы у меня появился ребёнок! Я вспомнила свою мать, у которой был целый выводок детей, и которая всегда хорошо относилась к нам! А потом я подумала, что ребёнка распутной женщины не ждёт, собственно говоря, ничего хорошего. Особенно в том случае, если будет девочка.
Я совершенно не знала, как мне поступить, и позвонила Штеффи, которая оставалась моей лучшей подругой, и уже через полчаса она была у меня. Услыхав о произошедшем, она сначала чуть от смеха не лопнула! Она рухнула на софу, сучила ногами и всплескивала руками от удовольствия, выкрикивая:
– Пепи станет мамой! Уму непостижимо! Вот умора! Ох, держите меня крепче! Да как же это, Пепи, тебя угораздило? У Иги капельку выдоила! Как назвать-то дитя? Мориц! Боже ты мой, будет такой же брюхоногий как папаша, но светловолосый как мамочка! Пепи, обязательно окрести бутуза, а я стану крёстной!
Но вскоре она заговорила серьёзно, поскольку вообще только женщина может дать совет другой в подобной ситуации, и очень осторожно поинтересовалась:
– От Густля, не так ли?
Тогда я рассказала ей всё.
– Послушай, Пепи, это же здорово! – И она от всего сердца расцеловала меня. – Хоть и говорят, что на торной дороге трава не растёт, однако ты сама видишь, что исключения тоже случаются! Почему бы и нашей сестре не обзавестись однажды ребёночком! Поверь мне, Пепи, особенно расстраиваться не стоит, и я тебе завидую! Знаешь, ребёнок уже кое-что значит, человеку, во всяком случае, есть ради чего вкалывать и о ком думать! Встречаются и такие, которые после рождения первого ребёнка становятся на правильный путь и даже очень удачно выходят замуж! Поверь мне, Пепи, настоящая женщина должна иметь ребёнка и быть матерью, независимо от того, является ли она благонамеренной супругой или одной из таких, как мы...
А потом мы уселись поудобнее и принялись советоваться.
Штеффи:
– Стало быть, от Густля? Ты в этом твёрдо уверена?
Я:
– Абсолютно! Умоляю тебя, с Иги подобное напрочь исключено!
Штеффи:
– Ну, тогда ещё лучше. Однако отцом должен считаться всё-таки Иги и заплатить. Смотри, как бы он у тебя не свихнулся от радости, что на такое еще сподобился!
Я:
– А как быть с Густлем?
Штеффи:
– Ну, за ним останутся авторские права, как всегда говорит Макс! Такой молоденький парень! Он чуть ли не впервые это испробовал и тут же попал в десятку! Он тебе очень нравится?
Я:
– Штеффи... я тебе выразить не могу, как...
Штеффи:
– Тебе нет нужды краснеть. Лучше поздно, чем никогда. Какое же надо иметь сердце, иной раз этого ждешь всю жизнь! Жениться он, разумеется, не собирается?
Я:
– Но Штеффи, ты за какую-то идиотку меня принимаешь. Я навлекла бы на мальчика одно несчастье. Хотя оставаться с ним вместе, я бы, конечно, осталась, столько, сколько получится!
Иги, надо сказать, и в самом деле малость "свихнулся от радости", когда я очень застенчиво сказала ему:
– Знаешь ли... Иги... держись за что-нибудь покрепче, иначе с катушек свалишься... а лучше, Иги, вообще присядь, – и когда он сел, поведала ему обо всём.
– Что-о-о? Что-о ты говоришь? Боже великий! Это точно? Ты на сто процентов уверена? Действительно? Бо-же ве-ли-кий!
Он вскочил на ноги и, потея, стремительно заходил из угла в угол по комнате, брал в руку то одну вещь то другую и снова отбрасывал их прочь, щёлкал пальцами, и, в конце концов, обхватил меня за голову и расцеловал так, что у меня в глазах потемнело! Затем сразу отпустил меня и в крайнем испуге произнёс:
– Боже мой, прости! Твоё состояние...
И я жалобно прощебетала:
– Послушай, Иги, я могу его выносить? Ты не заставишь меня от него избавиться?
От моих слов он пришёл в такую ярость, в какой я его никогда не видела:
– Что ты такое говоришь? Естественно, ты родишь его! А я уж о нём позабочусь! Я усыновлю его и назову Бруно! Нет, лучше Вальтер! Или Рихард! А как тебе нравится имя Лео? И позднее он унаследует дело! И будет таким же красивым, как ты!
Итак, этот вопрос был благополучно улажен, но жить теперь с Иги стало одно мучение, он надоедал по каждому пустяку! Я совершенно утратила возможность отныне передвигаться самостоятельно, он преследовал меня по пятам и выражение – "твоё состояние" – не сходило у него с языка! Сложилась ситуация, будто меня вообще не было, а существовал только ребёнок, который ещё и на свет-то не появился! Я больше лишнего шага не смела ступить, и Иги, с его гипертрофированным страхом за "своего сына", был воистину смешон!
Когда я начала полнеть, Иги задумал отослать меня за город до разрешения от бремени, и для этой цели снял в окрестностях Вены очень тихую квартиру, так чтобы мне было покойно и ни в чём не было недостатка. Тогда-то снова подтвердилось, каким славным человеком была Штеффи! Она каждый день приезжала ко мне и рассказывала что-нибудь весёленькое. Иги появлялся три-четыре раза в неделю, был горд и всё же смущён, приволакивал с собой гору лакомств и подарков, вся комната была ими завалена, и плаксиво умолял меня всеми силами беречь себя! А потом появился Густль, который сейчас стал очень бледным и подавленным, потому что ему приходилось готовиться к весьма трудному экзамену. Он осыпал себя упрёками из-за меня, видеть его таким было весело и трогательно одновременно! Штеффи похлопала его по плечу и со смехом сказала:
– Вот, вот, господин доктор, вы лишили чести бедную Пеперль! Сейчас вы должны первым делом сдать ваш экзамен. А потом жениться и...
Тут Густль покраснел как мак и поспешил заверить:
– Само собой разумеется! За кого вы меня принимаете, фрейлейн Стефания? Я, как мужчина, должен нести ответственность за свои поступки!
Позднее, когда мы остались одни, Густль, добрый мальчик, начал строить воздушные замки. Он-де намерен проявить исключительную старательность, с отличием выдержать экзамен и потом, уже дипломированным архитектором, женится на мне и переехать со мной и с ребёнком в Грац. Там он рассчитывал выбиться в люди, и мы поселились бы в чудесном собственном домике! Я не стала его разочаровывать, однако всё же заметила:
– Очень хорошо, мой маленький бурш! Будь усердным и не теряй веру во всё, что задумал! Но тебе было бы лучше позабыть Пепи! Жениться на мне ты не можешь! Я тебе совершенно не пара и только испоганила бы тебе жизнь! Знаешь, если ты прежде была такой, это рано или поздно непременно всплывёт на поверхность, и господин главный архитектор Грубер ничего не сможет с этим поделать! С ребёнком всё будет хорошо, а мы с тобой навсегда останемся милы друг другу? Договорились?
Тогда он поцеловал меня в лоб, и когда снова хотел, было, заговорить о том, что всё возьмет на себя, я заткнула ему рот крепким поцелуем!
Штеффи и весёлая, толстая и симпатичная акушерка – её звали Алоиза Шестак – позже в трудный час были рядом со мной. Я очень сильно страдала и боялась, однако Штеффи основательно и решительно отчитала меня:
– Эй, прекрати так орать! Ты не первая. Такое часто случается! Нас двое, мы девушки из народа и не должны быть такими же слюнявыми, как утончённые дамочки, которым для этого требуется санаторий и десять месяцев, чтобы в итоге родить потом какого-нибудь хлюпика!
И когда я лежала в родовых схватках и безостановочно скулила, она стирала у меня со лба пот и говорила:
– Да, Пеперль, через это надо пройти, тут тебе господь бог не поможет! Стисни покрепче зубы, тебе станет немного легче! Внутрь входит быстро, да вот наружу с трудом! Ну, скоро всё будет позади!
Когда появился ребёнок, я была почти без сознания, а когда снова пришла в себя, Штеффи стояла возле моей кровати и рапортовала:
– Поздравляю, госпожа супруга главного архитектора Грубера! У вас девочка! На кого она похожа, сказать пока невозможно, сейчас она выглядит как кусок мясного фарша!