В августе 1934 г., когда отношения, казалось, были безнадежно испорчены, Радек пригласил на дачу профессора Теодора Оберлендера из Кенигсбергского университета и пресс-атташе германского посольства Баума. Хильгер, которому Баум рассказал эту историю, предполагал, что инициатива исходила от Оберлендера, специалиста по русским делам и друга гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха (будущий палач Украины, в молодости близкий к национал-большевистскому крылу НСДАП, тогда считался носителем чуть ли не просоветских взглядов). В ходе беседы Радек восторженно отзывался об организаторских талантах новой власти и об энтузиазме молодежи в коричневых рубашках, говорил, что верит в германский народ, но сомневается в прочности режима, если тот не изменит отношения к СССР. Все это произносилось в присутствии Бухарина, ярого антинациста и критика геополитики (22).
В ноябре 1932 г. в Москве проездом в Женеву побывал Мацуока Есукэ, назначенный главой делегации на ассамблею Лиги Наций, которой предстояло принять решение по маньчжурскому вопросу. У японского проекта шансов пройти не было, а иной вариант Токио не устраивал. Мацуока был готов "хлопнуть дверью", понимая, что входит в историю. Он решил получить от путешествия все возможные политические дивиденды и попросил о встрече со Сталиным. Сталин его не принял, сославшись на занятость в преддверии октябрьской годовщины (хотя пятью годами ранее в этот самый день нашел время для разговора с Кухара), но с визитером общались Литвинов, Карахан и Радек. Наркоминдельцы напомнили ему про двусторонний пакт о ненападении, заключить который Москва предложила еще в конце 1931 г., но так и не получила официального ответа. Радек пошел дальше, заговорив о возможности договора между СССР, Японией и Маньчжоу-го (23).
Признание нового государства де-юре, чего добивался Токио, стало бы платой за пакт с СССР, на который японское правительство не хотело идти. Согласие Москвы на обмен консулами и совместное управление КВЖД уже выглядели признанием Маньчжоу-го де-факто. "Советская Россия явно предпочитает Маньчжоу-го анархии и дурному правлению китайских военных диктаторов. Более того, можно сказать, что нынешнее отношение обоих правительств - японского и советского - к Маньчжоу-го являет собой один из немногих примеров, доказывающих, что "капиталистическое" государство может вполне дружески сотрудничать с коммунистическим в том случае, когда ставки велики… Не столь важно, будет Маньчжоу-го признано или нет, пока Япония и Советская Россия могут поддерживать и укреплять свое согласие для защиты нового государства… и поддержания мира и порядка на прилегающих территориях" (24). Разумеется, Радек говорил не от своего имени. Через несколько дней Карахан вернулся к этому в беседе с поверенным в делах Амо, но Токио хранил молчание. К решительным действиям там перешли только в конце года, после восстановления советско-китайских дипломатических отношений. Пакт был однозначно отвергнут.
"Частные беседы" продолжались. В начале января 1934 г. Радек уверял германских журналистов, что курс Москвы на "коллективную безопасность", т. е. на сближение с атлантистскими державами, вызван жесткой позицией Гитлера. "Мы ничего не сделаем такого, что связало бы нас на долгое время. Ничего не случится такого, что постоянно блокировало бы наш путь достижения общей политики с Германией. Вы знаете, какую линию политики представляет Литвинов. Но над ним стоит твердый, осмотрительный и недоверчивый человек, наделенный сильной волей. Сталин не знает, каковы реальные отношения с Германией. Он сомневается. Ничего другого и не могло бы быть. Мы не можем не относиться к нацистам без недоверия… Политика СССР заключается в том, чтобы продлить мирную передышку". Посольство немедленно сообщило об этом в Берлин (25).
В 1935 г. Радек агитировал за "Восточное Локарно" - договор о границах в Восточной Европе наподобие Локарнского пакта 1925 г., закрепившего нерушимость западных границ Германии. Этот план придумали атлантисты Литвинов и Барту, чтобы сковать Третий рейх. В свою очередь фюрер 21 мая 1935 г. призвал к сокращению вооружений в Европе, что при наличии мощных укреплений на "линии Мажино" гарантировало безопасность Франции, и к запрещению бомбардировок невоенных объектов. Ответа не было. 3 марта 1936 г. германские войска вошли в демилитаризованную Рейнскую область. 31 марта Гитлер выступил с новым "мирным планом" гарантийных договоров (правда, касавшимся исключительно западных границ) и с предложениями о запрете ядовитых газов, зажигательных бомб, бомбардировок незащищенных населенных пунктов и артиллерийского обстрела городов, удаленных более чем на 20 километров от линии фронта. Германия даже была готова вернуться в Лигу Наций (26). Однако политика "коллективной безопасности" исключала компромисс с Берлином.
Трудно сказать, насколько участие Радека во внешнеполитических зондажах - производившихся, разумеется, с ведома и санкции вождя - сказалось на его судьбе. Думаю, былая близость к Троцкому, насмешки над Сталиным и полная беспринципность сами по себе обрекали Радека на "изъятие". Оправданным представляется и предположение, что генсек, разочарованный неудачей в отношениях с Берлином, сорвал зло на исполнителях. Летом 1935 г. обвиненный в "моральном разложении" Енукидзе попал в опалу, а в 1937 г. был арестован и расстрелян. Та же судьба постигла заместителей Литвинова Крестинского и Карахана (последнего Дирксен охарактеризовал как человека, "плывшего в кильватере Енукидзе"), полпреда Льва Хинчука, наркома внешней торговли Аркадия Розенгольца, ведшего переговоры о военно-экономическом сотрудничестве в Берлине еще в 1923 г., советника полпредства Сергея Бессонова, торгпреда Давида Канделаки. Несмотря на "меры физического воздействия" (попросту говоря, пытки), Енукидзе отказался оговаривать себя на открытом процессе, на что согласился Радек, а после дополнительного "воздействия" и Крестинский. Печальной оказалась и судьба большинства дипломатов, работавших в Японии. Причем не только дипломатов, но и разведчиков.
Глава пятая. Рихард Зорге (1895–1944): "наш немец из Токио"
Рихарда Зорге знает весь мир. В основном как разведчика, меньше - как аналитика и игрока на политическом поле тридцатых и даже двадцатых годов. Но в минувшем веке были разведчики более удачливые, чем Зорге, аналитики более эрудированные и проницательные, агенты влияния более эффективные. Тем не менее именно он стал культовой фигурой мирового масштаба.
Имя Зорге прославилось в 1952 г., после книги американского генерала-разведчика Чарльза Уиллоуби "Шанхайский заговор". Этот опус времен холодной войны не отличался ни фактической аккуратностью, ни тем более стремлением к объективности, но поднял мощную волну интереса к загадочному "агенту Коминтерна", относительно которого, СССР до 1964 г. хранил ледяное молчание. Бывший германский посол в Токио - сам опытный генштабист и военный разведчик - генерал-майор Ойген Отт охотно вспоминал своего ближайшего друга Рихарда, но так, кажется, и не поверил, что тот был советским агентом. Успокаивая, прежде всего, самого себя, Отт говорил, что Зорге был настолько гениальным разведчиком, что сумел проникнуть в советские секретные службы, оставаясь подлинным патриотом фатерлянда.
О Зорге написаны десятки книг, тысячи статей, сняты фильмы, регулярно проводятся международные конференции. Кажется, мы знаем о нем все или почти все, но ощущение недосказанности остается. Западные журналисты делают центральной темой "разысканий" нахождение очередной любовницы Зорге или смакование подробностей отказа Москвы выручить его… Российских потребителей информации этим не удивишь. "Я со всей ответственностью заявляю, что двойной агент Рихард Зорге был расстрелян на Лубянке в 1947 г.", - говорил некий ветеран спецслужб (впрочем, в его документы никто не заглядывал) знакомому автора этой книги. Это как личная встреча Сталина с Гитлером. Как не поверить, когда дряхлый старичок со слезами на глазах с экрана телевизора рассказывает о свидании диктаторов во Львове или на борту крейсера "Киров". "Я был в охране, сам все видел, потом всех расстреляли, я чудом остался в живых и перед смертью хочу поведать правду…"
Верить этому не надо. Это - сюжет для пелевинского рассказа, а не для исторического исследования, как бы ни божился и ни клялся предполагаемый единственный свидетель. "Старики забывают" иронически назвал свои мемуары "британский Геббельс" Дафф Купер. Иные, напротив, помнят то, чего не было. Но довольно об этом.
Почти все биографы Зорге говорят о нем только как о разведчике. То есть о человеке, деятельность которого заключается в сборе информации по заданию "Центра", лично и через других членов группы, ее первичном анализе (прежде всего, на предмет аутентичности и достоверности) и аккуратной передаче по назначению. Российские и иностранные авторы подробно описали систему его агентурных связей, способы получения и передачи информации, методы вербовки, почти не уделяя внимания "легальной" стороне его жизни. Такой подход привел к формированию одностороннего, а потому неверного образа Зорге как "только разведчика".
Еще в 1993 г. в журнале "Проблемы Дальнего Востока" автор этих строк прямо заявил, что разведчик - не главная ипостась Зорге, хотя Москва использовала его прежде всего как поставщика информации. Однако он еще был, во-первых, выдающимся политическим аналитиком, а во-вторых, не очень заметным, но эффективным участником политического процесса, оказывавшим определенное влияние на принятие решений в Берлине и Токио - но не в Москве! Зорге можно с полным правом назвать геополитиком. А геополитики редко ограничиваются кабинетной деятельностью. Ветеран советской разведки, генерал-майор в отставке М.И. Иванов, "связанный по службе с теми событиями, к которым был причастен разведчик Р. Зорге", в том же журнале годом позже признал: "Зорге - яркая личность прежде всего в области политики. Разведке он отдавался самозабвенно, искренно, однако она всегда была для него только средством решения политических задач" (1).
В токийской тюрьме Сугамо арестованный Зорге поначалу молчал. Но в условиях отсутствия четких инструкций на случай провала и полного отказа "своих" от него, перед лицом подробнейших признательных показаний радиста Макса Клаузена (будущего кавалера ордена Красного Знамени) он заговорил. Следователи дали ему пишущую машинку, на которой он во время продолжительных допросов сам печатал на немецком языке письменные объяснения по разным вопросам, известные как "тюремные записки" Зорге. Не касаясь этого интереснейшего документа в полном объеме, остановимся на принципиально важных моментах.
"Я не намеревался, - говорит Рамзай, - действовать только как почтовый ящик для информации, собираемой другими. Напротив, я считал абсолютно необходимым лично приобрести наиболее полное понимание проблем Японии… (отточие в источнике. - В.М.) Моя научно-исследовательская работа в Японии была абсолютно необходима для моей разведывательной деятельности. Без этой работы и общего культурного базиса моя секретная миссия была бы невозможна и мне никогда не удалось бы закрепиться в посольстве и германских журналистских кругах. Больше того, я никогда не смог бы пробыть безболезненно и спокойно в Японии в течение 8 лет. В этом смысле наибольшее значение имело именно мое основательное изучение и знание Японии, а не ловкость и не какая-либо специальная подготовка в московской разведывательной школе (выделено везде в источнике. - В.М.)".
Процитировав этот фрагмент, М.И. Сироткин, автор итогового доклада комиссии ГРУ, рассматривавшей в 1964 г. "дело Зорге", описал методы и характер его исследовательской и аналитической работы. Тут есть чему поучиться - и не только разведчикам: "С первых же дней пребывания в стране он приступил к подбору и изучению необходимой литературы, приобретая все иностранные издания оригинальных японских работ (т. е. первоисточников. - В.М.), лучшие иностранные книги по Японии, лучшие иностранные переводы японских трудов. Личная библиотека Рамзая к 1941 г. насчитывала до 1000 книг. Кроме того, он широко пользовался библиотекой германского посольства и обширнейшей библиотекой германского Общества Восточной Азии, посещал академические собрания, лекции и доклады этого общества, тщательно изучал текущую японскую экономическую и политическую литературу, бюллетени и различные издания правительственных органов" (2).
В советское время наследие Зорге-геополитика 1930-х годов и его журналистскую деятельность объясняли необходимостью "маскировки", а потому старались писать о ней поменьше. На Западе на геополитическое наследие Зорге одним из первых обратил внимание американский историк Чалмерс Джонсон, сумевший уйти от стереотипного образа "красного Джеймса Бонда". Не без влияния Джонсона я в 1993–1995 гг. опубликовал несколько статей о Зорге-геополитике, впервые подняв эту тему в нашей стране. Тогда же я четко определил его геополитическую ориентацию как евразийскую и с каждым годом исследований укрепляюсь в этом убеждении.
Для внимания к работам Зорге достаточно уже той роли, которую он сыграл в мировой политике 1930-1940-х годов. Изучение его сочинений убеждает, что он был одним из лучших аналитиков-японистов своего времени, ничуть не уступая таким знаменитостям, как Хью Байес ("Таймс" и "Нью-Йорк таймс"), Малькольм Кеннеди (Рейтер) или Вильям Генри Чемберлен. Американские сочинители, смакующие алкогольные и эротические похождения Зорге, попытались бросить тень и на его профессиональную репутацию: дескать, что путного мог написать коммунистический шпион, пьяница и бабник… Но если мы не доверяем собственным оценкам, стоит прислушаться к мнению человека, авторитет которого в отношении геополитики неоспорим. Это Карл Хаусхофер, "Журнал геополитики" которого представлял в Токио Рихард Зорге.
Советские биографы Рамзая писали, что в 1933 г. он прибыл в Японию с рекомендательными письмами из Германии, которые открыли ему многие двери в японской столице, но имени автора писем не называли. Это был не кто иной, как Хаусхофер, который никогда не оставлял без внимания Японию и весь Азиатско-Тихоокеанский регион, считая, что туда переносится центр мировой истории. Этого же мнения придерживались русский философ Владимир Соловьев (автор пророческих "Трех разговоров о войне, прогрессе и конце всемирной истории") и американский госсекретарь Джон Хэй (автор доктрины "открытых дверей"), Гото и Чичерин. Помимо многочисленных книг и статей генерал-профессор писал для своего журнала ежемесячные обозрения ситуации на Дальнем Востоке, внимательно следя за поступавшей оттуда информацией. Хаусхофер особенно дорожил корреспондентами на местах и "по-прежнему ощущал себя тесно связанным с Японией", как свидетельствовал в 1964 г. в письме к Ю. Мадеру бывший главный редактор "Zeitschrift fur Geopolitik" Курт Фовинкель (3).
Конкретные обстоятельства личных контактов Зорге и Хаусхофера летом 1933 г. не вполне ясны до сих пор. Очень вероятно, что знакомству содействовала Агнесс Смэдли, долго жившая в Китае и считавшаяся специалистом по этой стране. Еще в 1926 г. она печаталась в журнале Хаусхофера и несколько лет сотрудничала с "Франкфуртер цайтунг", газетой, которую позже представлял в Токио Зорге. Ее открыто прокоммунистические взгляды нисколько этому не мешали. Знакомство с книгами и статьями Смэдли стало неплохой подготовкой для Зорге перед его отъездом в Шанхай в конце 1929 г. Приехав туда, он - по указанию Центра - познакомился, а затем подружился с ней. Подробности их отношений оставляю тем, кто специализируется на подобных сюжетах, - скажу только, что Агнесс была умна и некрасива. Смэдли, видимо, не участвовала в разведывательной работе, но щедро делилась с Зорге информацией и связями. Именно она познакомила его с молодым, но уже известным и влиятельным японским журналистом и аналитиком Одзаки Ходзуми.
Есть все основания предполагать, что Смэдли посоветовала Зорге предложить свои услуги Хаусхоферу, тем более что за публикациями самого авторитетного журнала по геополитике тот следил давно и внимательно. Да и Хаусхофер, по всей видимости, знал корреспонденции Зорге из Китая. Так или иначе, ранее не знакомый с Зорге лично, он после встречи согласился официально считать его своим корреспондентом в Токио и без колебаний написал необходимые письма. В том числе к послу в Вашингтоне Дэбути Кацудзо, который снабдил Зорге рекомендациями для японского МИД.
За шесть лет (1933–1939 гг.) Зорге опубликовал в "Zeitschrift fur Geopolitik" восемь больших статей в 11 номерах, включая специальный выпуск к 70-летнему юбилею Хаусхофера. Хаусхофер никогда не правил рукописи Зорге, что свидетельствует как о высокой оценке их требовательным ученым, так и о согласии с их теоретическими положениями и практическими выводами.
Достоинства работ Зорге очевидны для всякого специалиста по политической и военной истории Японии 1930-х годов. Известно, что в основе некоторых из них (например, о военном мятеже 26–29 февраля 1936 г.) лежали подготовленные им секретные аналитические записки. Одна - как агентурная информация за подписью "Рамзай" - была немедленно передана в Москву. Другая ушла в Берлин за подписью военного атташе Отта, который тоже был знаком с Хаусхофером и пользовался его советами и рекомендациями. Обе были высоко оценены адресатами. Отт, как известно, стал одним из главных информаторов разведчика. Зорге, в свою очередь, был главным информатором Отта по японским делам, поскольку контакты атташе ограничивались военной средой, а возможности - незнанием японского языка (впрочем, английским он владел в совершенстве). Отт был профессиональным разведчиком и умел не только добывать, но и анализировать информацию. Однако при написании донесений и аналитических записок ему, конечно, очень пригодились советы образованного и информированного друга, блестяще владевшего пером. Именно эти записки способствовали карьерному росту полуопального офицера.