Не останавливаясь на военных аспектах союза, которые считал второстепенными, Сиратори стремился четко определить духовные, идеологические и политические основы "нового порядка", нередко в виде афоризмов или формул, что вообще было присуще японской пропаганде. Это и принцип "восьми углов под одной крышей", восходящий к древним текстам синто и обозначавший грядущее единение стран и народов под водительством Японии, и "императорский путь", и "отвержение индивидуализма", и даже "Богу богово, а кесарю кесарево". Правда, последнюю формулу он критикует: "Спасение человека, в силу его человеческой природы, не может быть достигнуто теми методами, которые проповедует нам Писание, проводя границу между боговым и кесаревым, отделяя друг от друга плоть и дух, материю и сознание… Ход мировой политики, основанной на воздании кесарева кесарю, пришел к грубому материализму, позволяющему сильным грабить слабых вопреки заветам Бога человечеству о справедливости и братской любви". Сиратори противопоставлял духовные стремления участников пакта к вечному миру и созданию новой цивилизации материалистическим интенциям атлантистских держав, подчеркивая, что борьба идет не за военное или политическое господство, не за обладание теми или иными территориями, но прежде всего за утверждение нового мировоззрения, "философии завтрашнего дня".
Верховенство Духа над материей, осознание ответственности перед страной и народом, бескомпромиссная готовность к самопожертвованию ради них, забвение мелких эгоистических желаний, отказ от служения "золотому тельцу", иными словами, выбор в пользу "рыцарского духа", а не "протестантской этики" - вот этический идеал "завтрашнего мира". "Несмотря на колоссальные жертвы, понесенные в ходе войны, три победоносные державы постоянно наращивают свою материальную и духовную мощь. Это стало возможным благодаря подлинной силе тех, кто творит, а не разрушает… В новом мире многое из того, что прежде высоко ценилось как делающее эту жизнь достойной существования, может утратить свою ценность, поскольку именно то, чем так гордились силы старого, является источником несправедливости, неразумности, тирании и эксплуатации".
Сиратори не ограничивался морализаторством и подчеркивал трудности, с которыми будет сопряжено утверждение этого идеала во всемирном масштабе. Он называл современность "эпохой борьбы", озаглавив этими словами одну из программных статей, а затем итоговый сборник своих произведений, изданный в апреле 1941 г. Он полон уверенности в окончательной победе держав Тройственного пакта, но нигде не говорит, что она будет скорой и легкой: "С учетом того, что великие исторические перемены, происходящие сейчас на наших глазах, потребуют от многих государств отказа от давно привычных воззрений на мир и жизнь, всеобщее понимание и приятие истинного смысла нового мирового порядка займет немало времени… Этот долгий период потребует настойчивости и напряженных усилий со стороны трех держав, которые будут в полной мере готовы адекватно встретить любой поворот событий".
Здесь следует сделать одно отступление. Военная пропаганда Третьего рейха, особенно с лета 1940 г., настраивала на мысль о скорой окончательной победе. Японская же, напротив, внушала, что война будет долгой и суровой, займет жизнь, может быть, не одного поколения, но непременно завершится победой. С одной стороны, это было вызвано ходом событий: стремительные удары вермахта утверждали его абсолютное превосходство над всеми прочими армиями, в то время как Япония завязла в Китае, к тому же потерпев поражение на Халхин-Голе. С другой стороны, различие типов пропаганды отвечало и психологическим различиям ее аудитории: в Третьем рейхе воспитывался вполне материалистический культ силы - человеческой и механической, в то время как в Японии, особенно в армии, акцент делался на силу духа и умение терпеливо переносить любые тяготы.
Предпочитая говорить о "войне культуры" и "войне духа", Сиратори подчеркивал, что она не менее трудна и опасна, но даже более важна, чем та, которая ведется с помощью танков и самолетов: "Перед тем как новый мировой порядок будет в полной мере установлен, прежде всего должны произойти радикальные изменения в мышлении людей в целом". Иными словами, "бой идет в небесах, на земле и в невидимой области духа" (А.Н. Майков). Исход войны для Сиратори зависел, прежде всего, от победы "в области духа", а здесь он в успехе не сомневался. Однако было бы несправедливо считать его только романтиком-идеалистом или пассеистом, отрицавшим значение материальных факторов войны. Просто, не будучи специалистом в военной области, он предпочитал говорить и писать о других аспектах проблемы.
Лейтмотив статей и выступлений Сиратори таков: пакт - не завершение, а только начало пути, еще не победа, но ее важная предпосылка, поскольку настоящая борьба впереди. Главными задачами Японии он называет "тоталитарную" (точнее, авторитарную) перестройку внутриполитической системы и экспансию в Юго-Восточную Азию. Он прямо связывал Тройственный пакт с любимым детищем Коноэ - "новой политической структурой", подчеркивая, что только она может создать крепкий тыл, необходимый для успешного ведения борьбы. В "новой структуре" он видел логическое завершение того внутреннего "движения", началом которого стал "маньчжурский инцидент" 1931 г., но, вынужденный считаться с реалиями момента, добавлял, что Япония в отличие от Германии и Италии не нуждается в "революционных" преобразованиях "снизу" и что реставрация традиционных ценностей "сверху" даст все необходимые результаты. Здесь он повторял, что возвращение к этим ценностям - аналог "восстания против современного мира", к которому в те же самые годы призывал в Европе виднейший теоретик консервативной революции итальянский философ Юлиус Эвола, - должно начаться в душе человека. Только тогда государственная политика, имеющая те же цели, увенчается успехом.
Иначе говоря, значение Тройственного пакта в том, что он открывает возможность нового пути развития человечества, показывает альтернативу "современному миру" и намечает контуры новой цивилизации. Это одна сторона дела - и вряд ли ее имел в виду Мацуока. Но автор этих строк обнаружил весьма неожиданную аналогию между словами Сиратори и статьей… Н.И. Бухарина "Второе рождение человечества".
"На наших глазах меняется весь мир. Меняется с быстротой неслыханной и невиданной. Локомотив истории - это теперь не плохонький паровоз девятнадцатого столетия, а мощная машина, которая с невероятной скоростью мчится вперед… Карта мира изменилась, границы на ней вычерчены совсем по-иному, переменились ее цвета… Либерализм, демократия, пацифизм - все более линяют и исчезают с исторических подмостков вместе со свободой торговли и парламентскими режимами" (21). В 1937 г. Сиратори как бы вторил ему: "Маятник часов качнулся в сторону от либерализма и демократии, которыми одно время были захвачены народы… Некогда широко признанная теория управления государством, видевшая в парламенте реальный центр власти, ныне полностью отвергнута, и страна стремительно движется к тоталитаризму, который является фундаментальным принципом национальной жизни Японии на протяжении вот уже трех тысяч лет".
Разумеется, Бухарин имел в виду грядущее объединение человечества под знаменем коммунизма в результате мировой революции, утверждая, что до сих пор по-настоящему единого человечества "реально не существовало". "Это - не простая мечта, не греза, не "сон золотой". Это- историческая необходимость… Это будет вторым рождением человечества, его рождением не как биологического вида, а как единого и целостного человеческого общества". В борьбе за грядущее единство коммунизму противостоит фашизм (в собирательном значении) как "сила, разделяющая человечество". До 1938–1939 гг. нечто подобное мог написать и Сиратори, разумеется, поменяв "измы" местами.
Теперь прежнее противопоставление потеряло силу и исчезло само собой. "Коммунизм" больше не пугал Сиратори, который видел в нем еще одну национальную форму "тоталитаризма". В осенние месяцы 1940 г. немногие прямо называли СССР "союзником" держав Тройственного пакта, но его официальные и полуофициальные толкователи в Берлине и Токио недвусмысленно подчеркивали, что пакт не только не направлен против Москвы, но и открыт для присоединения или сотрудничества. В этой связи позицию Сиратори можно охарактеризовать как "молчаливо-просоветскую" в одних случаях и открыто просоветскую в других. Исходя из того, что путь к "новому мировому порядку" только начинается, он считал подключение СССР к общим усилиям трех держав (а фактически двух - Германии и Японии) его следующим, логически оправданным и необходимым этапом. И в том, что такая возможность открылась, он тоже видел историческое значение пакта.
Глава двенадцатая. Вячеслав Молотов (1890–1986): учитель математики
В третьем издании Большой советской энциклопедии, вышедшем в 1970-е годы, Вячеслав Михайлович Молотов удостоился уникального определения "политический деятель СССР". БСЭ четко показывала, что "можно" и чего "нельзя". "Троцкизм" есть, а Троцкого нет. Репрессированных Сталиным Каменева и Зиновьева, Бухарина и Рыкова нет. Репрессированного Хрущевым и Маленковым Берия тоже нет. Нет и разгромленной Хрущевым и Жуковым "антипартийной группы" - за исключением Молотова. Попавшие в энциклопедию, включая "пострадавших" Булганина и Хрущева, имеют стандартную характеристику: "советский государственный и партийный деятель". Исключенный из КПСС (что в БСЭ не отражено) Молотов "партийным" быть не мог. Но и совсем выкинуть его из истории не получилось.
До сих пор нет ни одного исследования "дипломатии Молотова". Даже сама эта проблема всерьез не ставилась. Конечно, в разговорах с иностранными дипломатами он неизменно ссылался на правительство, Верховный Совет, политбюро как на высшую инстанцию, с которой обязан согласовывать все свои действия. Однако его помощник В.М. Бережков вспоминал: "Распространенное на Западе мнение о том, будто Молотов не проявлял никакой инициативы и действовал исключительно по подсказке Сталина, представляется неправомерным, так же как и версия о том, что Литвинов вел свою "самостоятельную" политику, которая исчезла после его отстранения… Литвинов по самому малейшему поводу обращался за санкцией в ЦК ВКП(б), то есть фактически к Молотову, курировавшему внешнюю политику. Как нарком иностранных дел Молотов пользовался большей самостоятельностью, быть может, и потому, что постоянно общался со Сталиным, имея, таким образом, возможность как бы между делом согласовать с ним тот или иной вопрос… По моим наблюдениям, Молотов во многих случаях брал на себя ответственность" (1).
В сложившейся репутации Молотова как "голоса его хозяина" немало общего с Риббентропом. Вплоть до того, что у обоих, по словам мемуаристов, начисто отсутствовало чувство юмора. Схожим было и их положение при диктаторах - советника и чуть ли не друга, мнением которого дорожат, но которому часто не следуют. И Сталин, и Гитлер не любили дипломатов и не верили им (своим в том числе), а потому всегда оставляли последнее слово за собой. Но поскольку вожди никогда не встречались, важнейшие переговоры вели их министры.
В этой главе голос автора почти не слышен - будут говорить документы. Ноябрьский визит Молотова в Берлин 1940 г. - а речь пойдет именно о нем - обе стороны запротоколировали настолько тщательно, что мы как будто слышим прямую речь действующих лиц. А точнее не скажешь.
Тройственный пакт приобретал смысл лишь при участии СССР. Официально Москва была оповещена о нем только накануне подписания, 26 сентября 1940 г., когда поверенный в делах Типпельскирх (Шуленбург был в отъезде) от имени Риббентропа заявил Молотову:
"1. Происходящая в демократических странах кампания поджигания войны, ищущая в настоящей стадии окончательного покорения Англии, последний исход в расширении и удлинении войны, повела к переговорам между Германией и Италией, с одной стороны, и Японией - с другой. Эти переговоры, вероятно, в ближайшие дни приведут к подписанию военного союза между этими тремя державами.
2. Этот союз, соответственно с причиной своего происхождения, направлен исключительно против демократических поджигателей войны. Хотя это в договоре, согласно обычаю, не будет прямо сказано, однако это вытекает с полной ясностью из его формулировки.
3. Само собой разумеется, что этот договор не преследует никаких наступательных целей. Его исключительная цель направлена к тому, чтобы образумить элементы, стремящиеся к удлинению и расширению войны, доказав им воочию, что при вступлении в происходящую в настоящее время войну они автоматически будут иметь против себя прежде всего эти три великие державы.
4. Между договаривающимися державами с самого начала переговоров существовало полное единомыслие в том, что их союз никоим образом не затронет отношений, которые каждая из них имеет с Советским Союзом. Для того, чтобы на этот счет и вовсе устранить всякие сомнения, в договор включена особая статья, говорящая о том, что политический статус, существующий между каждой из трех договаривающихся держав и Советским Союзом, этим договором не затрагивается. Это постановление означает, что не только договоры, заключенные этими тремя державами с Советским Союзом, в частности германо-советские договоры, подписанные осенью 1939 года, в полном объеме сохраняют свою силу, но что это вообще относится и к совокупности их политических отношений с Советским Союзом.
5. Следует думать, что договор окажет укрощающее влияние на поджигателей войны в демократических странах, что он будет противодействовать дальнейшему расширению настоящей войны и в этом смысле, может быть, послужит восстановлению всеобщего мира".
Типпельскирх сообщил, что в ближайшее время Риббентроп обратится с письмом к Сталину, чтобы "откровенно и конфиденциально изложить германскую точку зрения на нынешнюю политическую ситуацию". Молотов "выслушал сообщение очень внимательно" и поблагодарил поверенного, однако советская запись беседы показывает, что нарком был недоволен. Он несколько раз настойчиво повторил, что "если бы Советский Союз заключил подобный договор, то Советское правительство проинформировало бы об этом Германское правительство", и "выразил пожелание ознакомиться с текстом самого договора и дополнительными секретными статьями его, если таковые имеются". "Желательно предварительно ознакомиться с текстом договора, - добавил он, - так как при этом возможно еще внести свои поправки". Последнее в планы Германии не входило, хотя причиной несвоевременного информирования московского союзника (Молотов четко выстраивал беседу с Типпельскирхом именно как с представителем союзной страны) был не злой умысел Германии, но проволочки, до самого конца ставившие под сомнение успех всего предприятия.
13 октября Риббентроп написал Сталину обещанное письмо, переданное вождю через Молотова. В своей важнейшей части оно гласило:
"Я убежден, что последовательное продолжение политики добрососедских отношений и дальнейшее укрепление политического и экономического сотрудничества будут способствовать в будущем все большим и большим выгодам двух великих народов. Германия, по крайней мере, готова и полна решимости работать в этом направлении…
Мне хотелось бы сказать сразу, что с самого начала обмена мнениями все Три Державы в одинаковой степени придерживались того мнения, что этот пакт ни в коем случае не нацелен против Советского Союза, что, напротив, дружеские отношения Трех Держав и их договоры с СССР ни в коем случае не должны быть этим соглашением затронуты… Заключение этого пакта является логическим результатом внешнеполитической линии, которой Имперское правительство придерживалось давно и согласно которой как дружеское германо-японское сотрудничество, так и дружеское германо-советское сотрудничество мирно сосуществуют. Дружеские отношения между Германией и Советской Россией, так же как и дружеские отношения между Советской Россией и Японией и дружеские отношения между державами Оси и Японией, являются логическими составными частями естественной политической коалиции, которая крайне выгодна всем заинтересованным державам. Как Вы помните, я во время моего первого визита в Москву совершенно откровенно обсуждал с Вами схожие идеи, и тогда же я предложил свои добрые услуги для урегулирования советско-японских расхождений. С тех пор я продолжаю работать в этом направлении, и я был бы рад, если бы обоюдное желание достичь взаимопонимания - а со стороны Японии оно все более очевидно - получило бы логическое завершение.
В заключение я хотел бы заявить, в полном соответствии с мнением Фюрера, что историческая задача Четырех Держав заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов (выделено в оригинале. - В.М.).
Мы были бы рады, если б господин Молотов нанес нам в Берлин визит для дальнейшего выяснения вопросов, имеющих решающее значение для будущего наших народов, и для обсуждения их в конкретной форме… Если затем, как я с уверенностью ожидаю, мне придется поработать над согласованием нашей общей политики, я буду счастлив снова лично прибыть в Москву, чтобы совместно с Вами, мой дорогой господин Сталин, подвести итог обмену мнениями и обсудить, возможно - вместе с представителями Японии и Италии, основы политики, которая сможет всем нам принести практические (выделено в оригинале. - В.М.) выгоды".
"Ни Риббентропу, ни министерству, - отмечает Г. Городецкий, - не было известно о шедших полным ходом военных приготовлениях Германии, не говоря уже о директивах по плану "Барбаросса"… Пакт с Россией, заключенный в августе 1939 г., стал для Риббентропа его наивысшим дипломатическим успехом. Теперь он надеялся вознестись на такую же высоту вновь, введя Россию в Тройственный пакт и переключив ее устремления к югу, против Британской империи. Этих взглядов Риббентроп придерживался вплоть до ранней весны 1941 г., то с возраставшим, то с уменьшавшимся упорством… Непрекращающиеся обращения Риббентропа, его вмешательство лишь усилили скрытность Гитлера, и он стал обманывать Риббентропа, заставив того поверить в возможность компромисса" (2).