Она могла сидеть так целыми часами, обхватив руками колени, положив на них голову, и смотреть в ту сторону, где была улица, на которой жил Тристан. Она воображала, что он смотрит в то же ночное небо и видит ту же луну, но не только любуется ими, а запечатлевает на полотне красоту неба и города в ожерелье из звезд и желтых бусин фонарей. Она воображала, что сидит у его ног в длинном голубом платье и поет ему мелодичные баллады, которым научил ее отец.
Самое смелое ее воображение не могло создать ничего прекраснее сегодняшнего дня, начиная с первого восторженного возгласа Габриеля и кончая его сонным лепетанием, когда Тристан нес сына в детскую. Только на этот раз вместо своего любимого тряпичного пони он сжимал в руке уздечку. Правда, Тристан предупредил его, что в дальнейшем место ей будет в конюшне рядом с отделанным серебряным галуном седлом.
Алана тихонько ускользнула к себе в комнату, унося в памяти трогательную картину: Габриель, обласканный и полный впечатлений, счастливый и довольный, как может быть счастлив и доволен ребенок, который целый день грелся в лучах отцовской любви, держит в своей маленькой руке большую сильную руку отца. Как держит он теперь в своих руках сердце Тристана…
Если бы только Тристан прислушался к голосу разума, к душе Габриеля и оставил бы сына рядом с собой…
Тихий, почти робкий стук в дверь вывел ее из задумчивости.
– Алана, вы здесь? – донесся до нее через открытое окно голос Тристана.
– Входите, Тристан, – отозвалась она, радуясь его появлению и сожалея, что скоро они расстанутся навсегда.
Со своего места на крыше Алана видела, как он вошел в комнату и в недоумении остановился.
– Где же вы, Алана? Может быть, вы на минутку сойдете ко мне с небес? Алана, где вы?
Она заглянула в комнату, и свеча осветила ее лицо.
– Я здесь. На крыше.
– На крыше? Вы что, сошли с ума? – Алана услышала его шаги, и вот он сам, опершись ладонями о подоконник, смотрит в холодную тишь ночи. – Что вы придумали, Алана? Вижу, вы неравнодушны к окнам. Так, пожалуй, вы можете и упасть. Или Габриель своей пустой болтовней об ангелах убедил вас, что вы способны летать?
– Я полюбила сидеть на крыше, еще когда была ребенком. Идите сюда. Взгляните, какой отсюда вид.
– У вас тут страшно холодно! И снега тоже достаточно. Вы не боитесь, что мы упадем и сломаем себе шеи?
– Лучше вспомните, как вы хотели лишить Рождества всех в вашем доме, мистер Рэмзи. И что же оказалось? Вы сами больше всех веселились сегодня. Кто знает, какие приятные неожиданности поджидают вас на крыше, если только вы преодолеете свою нерешительность.
– Ладно, я попробую, – смягчился Тристан, просовывая в окно широкое плечо. – Я и так сегодня вел себя очень легкомысленно, так почему бы не завершить этот день еще одним безумством? Хотя, возможно, дело кончится трагически: я могу отморозить ноги и еще что-нибудь в придачу.
Заполнив плечами все окно, Тристан вылез на крышу и, осторожно ступая по черепицам, подошел к Алане, сел на одеяло рядом с ней, и она почувствовала исходившее от него тепло, согревавшее ее, как маленькое солнце. Разве могла оборванная голодная девочка представить, что когда-нибудь он вместе с ней будет любоваться звездным небом?
Тристан смотрел на усеянный звездами темно-синий полог над спящим городом и не мог сдержать восхищения.
– Кажется, что звезды совсем близко, стоит только протянуть руку – и можно снять с неба любую на выбор, – заметил он.
– Мне больше нравятся звезды, которые вы мне подарили.
– Мне бы хотелось подарить вам, Алана, нечто такое, что выразило бы всю мою благодарность за то, что вы сделали для Габриеля.
– Но я сделала это не для Габриеля. Я сделала это для вас.
– Для меня? – удивился он. – Но вы говорили о желании, которое загадал Габриель. Мне казалось, что… Почему вы решили помочь именно мне, Алана? Чем я заслужил ваше внимание?.
– Вряд ли вы вспомните, чем его заслужили. Наверное, постоянством собственной доброты и щедрости. Всякий раз когда я смотрела в ваше окно, я видела, как вы тайком клали конфеты в корзинку с рукоделием вашей матушки или красивые ленты в ноты, принадлежавшие вашей сестре Бет. А помните то Рождество, когда вы впервые поставили елку для Шарлотты и приготовили маленькие подарки для всех в доме, и для супругов Берроуз, и для судомойки? Помните, как вы доверху наполнили карман ее фартука монетами, так что он разорвался?
Тристан в недоумении повернулся к Алане.
– Вы все это видели? Неужели… – смущенно спросил он.
– Вы думали, никто не догадается. Вы притворялись, что подарки делает кто-то другой, какой-то шутник, но все знали, что это вы, Тристан. Мы все знали, что это вы.
– Но это была всего-навсего игра, мальчишеские выдумки и проделки. Удивляюсь, что вы помните такие пустяки. Я уверен, что все о них давно забыли. О чем тут вспоминать…
– Я, Тристан, хорошо помню, что такое мальчишеские проделки. Я помню, как мальчишки били, толкали, щипали меня. А ваши поступки могли вызывать только восхищение. Вы показали мне, что в мире есть не только зло, но и добро, и великодушие. Вы показали мне, что человек может быть не только грубым и жестоким, но и сострадать ближнему.
– Но я давно растерял эти качества. Как вы, наверное, огорчились, когда поняли, что я…
– Вы их не растеряли, их у вас отняли. Постепенно, одно за другим. И это сделала Шарлотта, а вы помогли ей своей уступчивостью.
– Вы упрекаете Шарлотту, но тут нет ее вины. Это я погубил наш брак. Шарлотта была очень несчастлива. С самого первого дня, как мой отец привез ее из Германии, она нуждалась в защите. Она всего боялась, она была такой слабой, ей нужен был муж, который посвятил бы ей всю свою жизнь и…
– Вы хотите сказать, пожертвовал бы всем, чтобы потакать ей?
– Вы не правы. – Тристан выпрямился. – Это я виноват, что наш брак оказался неудачным. Я не дал ей того, в чем она так нуждалась: защиты и любви.
– Нет, Тристан, это она вас подвела. Она завладела вашей любовыо и использовала ее как оружие против вас. С самого начала ей были известны ваши мечты, она видела, как вы часами творили на полотне свои чудеса. Она знала, что значит для вас живопись. Но она лишила вас вашей мечты, ей было безразлично, что вместе с мечтой она разрушила и вашу душу.
– Алана…
– Вы так сильно любили ее, так заботились о ней, что принесли ей в жертву свой талант и себя вместе с ним. Она отняла у вас все, чем вы дорожили в жизни: искусство, живопись, возможность творить. И вашего сына.
– Я никогда ее не любил, – вдруг торопливо сказал Тристан. – Я только хотел защитить ее. И я сам забыл о Габриеле. Я был слишком занят работой…
– Вы старались спасти своего отца от унизительного разорения.
– Вы знаете и об этом? – удивился Тристан. – Вы знаете о моем отце?
В это мгновение Алана осознала всю глубину его страданий: отец, с каждым днем отдаляющийся от него, готовый исчезнуть в непонятной стране теней; отчаяние и гаев самого Тристана против несправедливости судьбы, лишившей его возможности творить.
– Вы поступили мужественно, Тристан, вы сделали правильный, но гибельный для себя выбор. Вы не отвернулись от вашего отца и вашей жены, но пришли к ним на помощь. Я не могу поверить, что вы по своей воле отвернулись от сына. Шарлотта воздвигла между вами стену, но Габриель был слишком мал, чтобы понять это, а вы слишком подавлены заботами. Но не все потеряно, Тристан. Скажите мне, что не все еще потеряно между вами и Габриелем…
– Он знал, Алана, – сказал Тристан, и она почувствовала, каких усилий ему стоит это признание, и в то же время какое облегчение оно ему принесло. – Габриель с самого начала знал, что я собирался отправить его к Бет. Но теперь он меня простил. Он дал мне еще один шанс исправиться. Ведь и он пожертвовал всеми своими желаниями, чтобы я снова мог улыбаться. Обещаю, что на этот раз не подведу его. Я постараюсь возместить ему потерянное…
– Не стоит больше тратить время на напрасные сожаления, – остановила его Алана, прижав кончики пальцев к его губам.
Но ее собственная душа была переполнена горькими сожалениями, и у нее не было сил с ними бороться. Теперь Габриель навсегда поселился в сердце отца, Тристан вновь обрел сына и вновь обрел себя, покончив с прежними обидами и бессмысленными угрызениями совести. Вновь в его груди билось отзывчивое сердце мальчика, с которым встретилась Алана в то далекое незабываемое Рождество.
А она, Алана, что будет с ней? Она выполнила свой долг. Кончились отпущенные ей судьбой волшебные дни, что начались, когда она через окно проникла в дом Тристана и в его мир.
Но как заставить себя уйти, когда ее губы все еще хранят тепло его поцелуя, а ее тело – ласку его прикосновений? Как покинуть Тристана, если она полюбила его навечно? Маленькой девочкой она обожала удивительного мальчика, он был для нее героем, равного которому она не встретит за всю свою жизнь. И теперь она все так же преданно любит этого удивительного человека, но не фантастического героя, а мужчину из плоти и крови, который страдает, ошибается, упорствует и побеждает себя.
"Я люблю тебя, Тристан! Если бы ты принадлежал мне, я не стала бы прятать тебя в темнице, вдали от света и ярких красок, которые для тебя – жизнь. Со мной ты взмыл бы к самому небу…"
Но они не могли вечно сидеть на крыше. Еще до рассвета они вернутся в мир, в котором Алана останется нищей бродяжкой, а Тристан – хозяином богатого дома с картинами в золотых рамах, фортепьяно и шкафами, полными книг.
Ладонь Тристана коснулась ее лица, отодвигая в сторону пряди волос, рука была теплой, жесткой и пахла имбирным печеньем Габриеля. И еще она пахла надеждой.
– Как же мне отблагодарить вас, Алана? За Габриеля. За чудесное Рождество. Загадайте желание, ангел, и поведайте о нем звезде, а я его обязательно выполню.
Алана смотрела ему в глаза и страшилась признаться. Как посмеет она открыть ему свое единственное желание, прежде чем покинуть этот дом? Она прочла сочувствие в его взгляде и решилась.
– Поцелуйте меня, Тристан, – попросила она.
Он взял в ладони ее лицо и поцеловал ее с такой нежностью, что у нее затрепетало сердце. Его язык, словно пробуя, слегка раздвинул ее губы.
Она вскрикнула от удовольствия, и язык проник внутрь, зажигая огнем ее тело, делая его покорным и слабым. Ее пальцы коснулись темных прядей волос у него на виске.
– Милая, милая Алана, – прошептал он у самых ее губ. – Как я хочу тебя…
Сладкая музыка нежных слов звучала вечной песнью любви. Радость, торжество, нетерпение овладели Аланой, смелые слова сорвались с губ, поразив ее саму своей дерзостью:
– У меня есть одно, последнее, желание, Тристан.
– Какое же, ангел?
– Люби меня. Сейчас же. Я хочу, пусть всего один раз, почувствовать твои объятия.
Вместо ответа он взял ее на руки и бережно, словно драгоценный хрустальный сосуд, перенес через подоконник в комнату, из холода ночи в тепло любви.
Глава 10
Огонь в камине освещал мягким светом кровать, свет и тени играли на лице Тристана, подчеркивая его благородство и одухотворенность, ту внутреннюю силу и красоту, которые мог передать только величайший из художников, и Алана не могла насмотреться на любимые черты.
"Как я люблю тебя!" – повторяла она про себя, не решаясь произнести эти слова вслух.
– Ты уверена? – спросил Тристан и прикоснулся пальцами к ее губам. – Ты уверена, что хочешь именно этого?
"Я столько ждала тебя, и это мой последний шанс. Подари мне одну эту ночь, чтобы жить воспоминанием о ней всю оставшуюся жизнь". Она не могла, не осмеливалась открыть ему, что она дочь нищего уличного торговца и что Тристан так же далек от нее, как мерцающие в высоте звезды. Он подарил их ей целую горсть, спрятанную в той прозрачной волшебной подвеске, но она отдала бы их все без сожаления в обмен на самого Тристана. Как заставить его понять, что они должны дать выход своим чувствам и им не надо их скрывать?
– Ты обещал мне, Тристан, что выполнишь любое мое желание. Прошу тебя, обними меня.
Он схватил ее в объятия и прижал к себе с такой силой, что она еле устояла на ногах, цепляясь за него ослабевшими руками.
С такой же силой его язык погрузился в ее рот, и это уже не было то прежнее осторожное прикосновение, а резкое движение, репетиция того, чем очень скоро займутся их тела.
Его рука расстегивала одну за другой пуговицы платья у нее на спине, и каждое прикосновение вызывало в ней дрожь желания.
Ее неловкие пальцы, путаясь, расстегивали пуговицы на его рубашке, обнажая загорелую кожу, с трудом удерживаясь, чтобы не провести ладонью по его груди, покрытой жесткими темными волосами.
Ее жизнь в трущобах была постоянной борьбой с их обитателями, покушавшимися на ее добродетель. Для них целомудрие было товаром, который можно легко обменять на деньги, а деньги потратить на покупку джина. Алана как тигрица охраняла свою добродетель, живя несбыточной мечтой о Тристане Рэмзи, которому она когда-нибудь подарит свою невинность.
Сегодня был тот самый день, когда сбывались все желания, последний день, после которого ей уже не о чем будет мечтать.
Словно лепестки, обнажая сердцевину цветка, упали на пол платье, сорочка, юбки. Его взгляд остановился сначала на стройной белой шее, затем спустился ниже, туда, где алебастром сияли ее груди, увенчанные розовыми сосками, напрягшимися от желания.
– Как ты прекрасна, Алана! – сказал он и пальцем коснулся перламутрового соска. – Ты прекрасна, я не заслужил такого дара.
– Но это мое желание, Тристан, а ты только подчиняешься мне.
– Если это только твое желание, то почему я так страстно хочу тебя, Алана? Так хочу, что не могу ждать ни единой минуты!
Он подхватил ее на руки, а она прижалась к его обнаженной груди, целуя все подряд: шею, подбородок, жесткую щетину щек.
Он опустил ее на постель, снял с себя рубашку и бросил ее на стул. За ней последовали брюки, и все это время он сторожил Алану взглядом.
Теперь он, обнаженный, стоял у постели, и она могла видеть каждый мускул, каждый изгиб его тела. Он был прекраснее Давида, которого Микеланджело извлек из глыбы бесчувственного мрамора. Прекраснее спящего Адониса, пробудившего любовь Персефоны и Афродиты. Разве мог совершеннейший из мифических героев дышать такой страстью и нежностью, излучать такую мощь и в то же время быть таким по-человечески слабым?
Пугаясь собственной храбрости, Алана протянула руку и притронулась к совершенному телу Тристана, и оно отозвалось дрожью удовольствия. Тогда Алана прижала губы к тому месту, где изо всех сил колотилось сердце Тристана.
Он лег рядом с ней и начал целовать ее так пылко, что она смутилась, считая себя недостойной такой страсти, он же покрывал поцелуями ее шею, а потом и грудь. Его большая ладонь скользнула ниже, его дыхание было таким жадным и горячим, что Алана приподнялась ему навстречу, встретив на полпути его губы, и застонала, когда они начали ласкать сосок.
Его мускулистые бедра прижались к ее бедрам, и теперь Алана ощущала его всего, от груди до ног, чувствовала силу его возбуждения. И жаждала новых, еще более смелых ласк, последнего предела, когда трудно дышать или произнести хотя бы слово.
– Ах, Алана, какая ты теплая, нежная! – шептал Тристан. – Как я мечтал об этом с того самого дня, когда ты упала со своей башни в мои объятия!
Если бы только она могла открыть ему правду, сказать, что любит его почти всю свою жизнь, признаться, что жила одной мечтой: отдать ему себя.
Его ладонь продолжала свое движение, скользнула по нежной округлости ее живота, спустилась еще ниже, и Алана вскрикнула, когда его пальцы остановились там, где, казалось, сосредоточились все ее желания.
– Не бойся, моя любовь, я не причиню тебе боли…
Ее доверие к нему было столь же беспредельным, как и ее любовь, – он был владыкой ее души и тела. Разве могла она отказать ему в том, что уже давно ему принадлежало? И, раскинув ноги, она отдалась мучительной ласке, сладкой пытке, от которой темнело в глазах. Вместе с Аланой Тристан возвращался в забытый мир простых человеческих чувств.
– Мне этого мало, Тристан, – прошептала Алана и дотронулась до его плоти, вызвав у него томительный стон.
– Хорошо, ангел, я готов.
Он прижался к ней своим твердым напрягшимся телом, и ногти Аланы впились ему в спину.
– Пожалуйста, Тристан… – задыхаясь, попросила она. Одно резкое движение его бедер, и Алана вскрикнула от боли. Возглас удивления вырвался у Тристана, заставив его приостановиться:
– Как, неужели, Алана? Ты никогда… Почему ты мне не сказала?
Она прижала пальцы к его губам.
– Тогда бы ты не выполнил моего желания. А я так хотела тебя, Тристан! Хотела, чтобы ты стал частицей меня… – "Как ты стал частицей моего сердца", – добавила она про себя. – Прошу тебя, Тристан, не надо сожалений. Я хочу, чтобы все между нами было прекрасно.
– Как я могу сожалеть о том, что мы нашли друг друга, Алана. Ты ангел, принесший мне любовь…
Каждой своей неторопливой лаской, каждым медленным Движением он говорил ей, что впереди у них еще целая жизнь, полная таких ночей. Но он наслаждался ею, как будто это был единственный и последний раз в его жизни и другого такого не будет, как никогда больше не будет и такой ночи. Он погружался в нее снова и снова, и Алана отвечала, возмещая ему и себе годы, прошедшие без любви. Она хотела навеки остановить время и сознавала всю невозможность такой мечты. Она старалась запечатлеть в памяти каждую черточку и выражение его лица, его руки, его всего, страстность его поцелуя и жар его тела, чтобы потом согревать воспоминаниями долгие одинокие ночи.
Без застенчивости и смущения она раскрывала перед ним все свои секреты и тайные желания, и он отвечал ей тем же, допуская ее в свою душу, в тот мир, в который она уже заглянула там, наверху, среди его картин.
И когда наступил последний взрыв и дрожь удовольствия сотрясла Алану, она так крепко прижала к себе Тристана, как будто хотела навсегда удержать его в своих объятиях. Громкий стон вырвался из его груди, он с яростью откликнулся на вызов, и волны наслаждения обрушились на Алану. Его обессилевшее, вдруг ставшее тяжелым тело придавило Алану, но этот груз она была готова нести до конца своих дней. Они долго ошеломленно молчали, стараясь понять всю важность случившегося…
Тристан лежал рядом с Аланой, не выпуская ее из объятий и прижимая к влажной от пота груди. Он заговорил, и в его словах прозвучали беспокойство, страх и вместе с ними нечто другое. И этим другим была надежда.
– Кто ты, Алана? – выдохнул он, погрузив лицо в облако ее спутанных волос. – Я уверен, что где-то видел тебя, я понял это в ту самую минуту, когда ты здесь появилась. Мне кажется, мы знаем друг друга целую вечность.
Алана спрятала у него на груди горькую улыбку, зная, что заплатит за эту ночь вечным страданием. Что бессчетные ночи будет искать и не находить его, протягивая руки в равнодушную тьму.
– Я всего-навсего лицо в окне, Тристан, – сказала она. Он смотрел на нее, и в его глазах был рай.
– Нет, Алана, ты не лицо в окне, ты удивительная загадка. И завтра ты откроешь мне все, я добьюсь от тебя правды своей любовью.
Завтра… Завтра ее здесь уже не будет. Завтра она исчезнет из его жизни.