ЭПИЗОД 5
Даша проспала всю ночь и полдня, то и дело вскрикивая во сне. Возможно, изменялась, как человек. Так бывает, засыпает один человек, а просыпается совершенно другой. Абсолютно неузнаваемый, хотя с прежним лицом, с прежними руками и ногами. Кто знает, что ей снилось? Но напугала Даша свою сестру реально. Она почти не сомкнула глаз, сидя в придвинутом к кровати кресле. Павловская все-таки дозвонилась, рассказала вкратце о случившемся с Дашей. Поначалу Вера не придала значения услышанному. С кем не случается напиться? Она прекрасно помнила свой первый опыт встречи с алкоголем, закончившийся обнимашками с унитазом, думала никогда больше даже не пригубит спиртного. Но все как-то быстро прошло, не оставив никакого осадка, просто не напивалась больше. В общажной жизни без застолий никак, да и с мальчиками по трезвяку проблематично что-либо замутить, а так нормально. Поэтому Вера, вернувшись домой, убедившись, что Дашка спит, тоже легла. Забралась на верхнюю полку и сладко заснула в объятиях ощущений, полученных в машине с Тимуром. А Дашка среди ночи как заорет что-то из вокальной женской партии группы "Слот"! Вера чуть лоб не расшибла о потолок, вырываясь из сна. Спустилась, посмотрела на Дашку. Вроде нормально все. Сопит в глубоком сне, лежа правой щекой на подушке. Сходила на кухню, попила водички, проверила, как папка. Отца не было. Точно, ему же в ночную. Он сторожевал на маслосырзаводе. Вернулась в комнату. Только хотела забраться в свою постель, как Дашка опять заорала что-то из "Слота", перевернувшись на спину и размахивая руками, словно в бреду. Кое-как успокоив сестренку, смачивая ей виски холодной водой, Вера решила, что лучше понаблюдать, а то еще расшибется Дашка о верхнюю кровать в непонятном приступе. Так и просидела ночь до утра, как сиделка у тяжелобольного.
Потом пришел папка. Вера приготовила ему яичницу.
– Что с Дашей? – спросил он у старшей дочери.
– А что? – пряча глаза, чувствуя свою вину за Дашкино состояние, отозвалась Вера.
– Ее принес какой-то парень на руках в сопровождении Тани Павловской, – ответил Сергей Николаевич, садясь за стол.
– Я знаю, мне Таня звонила, – сказала Вера.
– Напилась, что ли? – догадался Сергей Николаевич.
– Да нет, папа, наверно, плохо стало, – повернувшись спиной, делая вид, что моет сковородку в раковине, ответила Вера.
– Да? – сделал вид, что поверил, Сергей Николаевич. – А с наружностью ее что? – спросил.
– А что? – сделала вид, что не поняла, Вера.
– Ты мне не чтокай, – жевал Сергей Николаевич, – я вопрос задал.
– Пап, у нас, у девочек, – попыталась объяснить дочка, – совершенно другое понятие о собственной красоте, нежели, чем у вас, мужчин. Даша эксперементирует. В ее возрасте это нормально.
– И блевать у всех на виду – тоже нормально? – съехидничал Сергей Николаевич. – Уши вянут, как о вас мне начинают выговаривать. Не знаешь, куда от стыда деться.
– А ты побольше слушай, – заявила Вера.
– Ладно, – доедая, промолвил Сергей Николаевич, – вернется мать, разберется с Дашкой. С тобой-то уже бесполезно. Я спать.
И так всегда. Отец никогда не вникал и не пытался вникнуть в проблемы собственных детей. Ими занималась мама. Он вообще был счастлив, когда его никто не трогал и не беспокоил, уткнувшись в телевизор, глядя свои ненаглядные диски. Происходящее на экране, по сути, в чужой жизни, волновало его больше, чем семья. Для приличия скажет пару наставительных слов, услыхав на улице или на работе что-нибудь о дочерях, и все. Эгоист, одним словом. Зачем тогда жениться было, детей заводить? Им же, помимо материальной помощи, нужна и моральная поддержка близких. А так получалось, что папка просто откупливался деньгами, лишь бы его оставили в покое. Правильно, дети выросли, почти, сами уже взрослые, но поддержка и понимание родителей необходимы по-любому. Да ну его, горбатого могила исправит. Пошел спать, пусть спит. Меньше ругани будет, когда Дашка встанет. Дашка любила ругаться с отцом, чтобы расшевелить его как-то, иногда у нее получалось, он становился радостным, ходил с ней куда-нибудь, баловал, гордился статусом отца, но чаще запирался ото всех, как в камеру, никого ни видеть, ни слышать не хотел. С мамой все чаще ссорился. Без повода. Просто так. Они даже спать вместе перестали. Папка теперь под телевизором оберложился.
– Вера! – услышала вдруг Вера Дашкин голос. – Вер!..
Старшая сестра поспешила к младшей.
Даша чувствовала себя погано, но терпимо, только в горле пересохло и безумно хотелось пить. Вера налила ей рассолу. Даша выпила полный стакан залпом.
– Спасибо, – отдала пустой.
– Ты как? – поинтересовалась Вера, приветливо улыбаясь.
– Жесть, – вымученно улыбнулась Даша в ответ.
– Чего напилась-то так?
– Да сама не знаю. Но так хорошо сперва было. А потом так плохо…
– Это неизбежно в неограниченном употреблении, – учила старшая сестра.
– И чё теперь делать? – спросила Даша совета.
– Ну, если стыдно за вчерашнее, – произнесла Вера, – значит, "праздник" удался. Ты хоть помнишь, что творила?
– Местами, – ответила Даша.
– Спросишь у Тани Павловской, – подсказала Вера, – она в подробностях расскажет.
– Да уж, – вздохнула Даша. – А ты как погуляла? – спросила.
– Офигенно! – зарумянилась Вера.
– Хорошо тебе.
– Не завидуй. Не за горами и к тебе это придет.
– Скорей бы.
– Ладно, давай дуй в душ, – предложила Вера, – а то ты на чумазого чертенка похожа…
– Вер, ты когда уезжаешь? – перебила сестру Даша.
– Завтра. Меня Тимур отвезет. А что?
– Накрасишь меня еще раз? – попросила Даша. – А дальше я сама.
– Ты серьезно?!
– Это мое, Вер, я чувствую.
Даша вылезла из-под одеяла и зашлепала босыми ногами в ванную.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЭПИЗОД 6
Школу ждал сюрприз. Впрочем, сюрпризы школа получала каждый день. Вряд ли еще один что-либо изменил бы в ее творческой биографии. Насмотрелась за несколько десятков лет существования. Но дети есть дети – большие фантазеры и выдумщики. Куда взрослым до них! Воображение взрослых примитивно. У кого оно не затупилось, как карандаш, те стали писателями либо художниками. А пока они дети – взрослые, как на вулкане. И их, взрослых, очень раздражает непоседливость и из ряда вон выходящее поведение того или иного ребенка, ведущее к непониманию и непринятию, как личности. У взрослых все просто. Должно быть так, как они решили или сказали, и никак иначе. Пока ребенок несамостоятелен, пока им занимаются специальные социальные институты, то бишь родители, детский сад, школа, профтехучилище, и думать не моги о проявлении каких-либо личностных качеств. Взрослый человек, особенно наставник или учитель, всегда прав, даже если не прав. Ребенок обязан быть управляемым. В обратном случае заявляется, что ребенок ненормален психически и его должно изолировать от остальных детей, пока те не заразились той же болезнью, как вирусом. Ох, как боятся взрослые непонятного, не желая вникнуть в проблему и разобраться. Ведь и нужно-то всего ничего. Внимательнее отнестись к увлечению ребенка, вдумчивее, может быть, и для себя чего-нибудь почерпнуть. Но нет. Взрослым виднее, потому что они больше прожили. Их жизненный опыт гораздо богаче. А то, что эволюция не стоит на месте, – не волнует. Безусловно, не все дети развиты одинаково, впрочем, как и взрослые, но чаще всего и тех, и других стремятся причесать под одну гребенку Однако проблема отцов и детей именно в отрицании детского мира, как равного взрослому. Только поэтому происходит большинство катастроф и драм.
Даша не хотела быть, как все. И вместе со всеми деградировать. Выразить свой протест против усреднения школьного воспитания она могла только при помощи самовыражения. Случайное знакомство с творчеством Валерии Гай Германики сподвигло ее набрать в поисковике слово "эмо", чтобы побольше узнать о модной субкультуре. И ей понравилось. Не все, конечно. Но образ внешний – в самую точку. Возможно, ее "бунтарство" сочтут беспричинным. Учителя и все остальные взрослые в их маленьком городишке сломают голову над разрешением вопроса: почему? У нас же все так спокойно и стабильно. Учись, занимайся свободно, но только в приличном виде… Себя Даша понимала. И если ни до кого не дойдет ее перемена в разрушении стереотипов, что ж, поначалу все продвинутое и интересное воспринималось в штыки.
Вера, старшая сестра, все-таки поддержала Дашу. Да и что такого крамольного в черно-розовых тонах? Уж лучше быть эмо, чем скинхедом или панком. Те хоть не бьют никого, просто эмоций не сдерживают, плачут, когда хочется плакать, смеются, когда хочется смеяться, при этом никого не обижают и не лицемерят. Ну, а макияж – возрастное, пройдет.
Она накрасила Дашу, даже еще ярче, чем на дискотеку. И губы черной помадой намазюкала, а карандашом обвела, чтобы выразительнее стали. Рюкзак Даша поменяла на мохнатую сумку, типа почтовой, сложила несколько учебников и тетрадок туда. До школы ее подвезли на машине, хотя идти – пять минут. Тимур решил, что так будет лучше. К тому же от школы удобный выезд на трассу.
Потом сестры попрощались, обнявшись. Целоваться не стали, чтобы не запачкать друг друга помадой. Вера обещала привести в следующий раз еще каких-нибудь шмоток.
Дождя с утра не было. Ночь его употребила полностью, размазала по асфальту, оставив лишь лужи.
Во дворе, у самых ворот, догнала Павловская.
– Привет, – улыбнулась.
– Привет, – потупив глаза, ответила Даша, стыдясь самой себя. Она же помнила, хоть и не все.
– Ты чего, за субботу переживаешь? – догадалась Таня. – Забудь и разотри.
– Правда, что ли? – подняла глаза на подругу Даша.
– Конечно, – кивнула Павловская. – Клевый прикид, – заценила. – Круто.
– Тань, а кто этот мужик, ну, который нес меня?… – решила спросить Даша, чтобы знать: вдруг пересечется когда-нибудь с ним, а помнила только нос его широкий и такие же скулы гладковыбритые, да глаза зеленые и внимательные.
– А ты чё, не помнишь? – не поверила Павловская.
– Помню, – неуверенно ответила Даша. – Но не до конца, – добавила.
– Это наш Николай Михайлович, – с гордостью молвила Таня.
– Тот, про которого вы говорили?
– Он самый, – охотно подтвердила Павловская. – Но ты не знаешь самого интересного, – заговорщицки подмигнула. – Николай Михайлович потом такой класс самообороны показал. Хвалей наш каких-то ублюдков местных созвал, и они проследили за нами, когда мы тебя домой несли, вернее, Николай Михайлович нес, а я дорогу показывала, потому что сеструхе твоей не могли дозвониться. Так вот, когда мы вышли из подъезда, они напали на нас, прикинь!..
– Ты чё?! – удивилась Даша.
– Да Ван Дамм отдыхает! – восхищенно воскликнула Павловская. – Николай Михайлович их как цуцыков сделал, – продолжала. – И все так быстро, прикинь, я даже испугаться не успела. А один с ножом бросился на Николая Михайловича…
– И чё?
– Ты бы видела! – восхищалась воспоминанием и пережитыми ощущениями Павловская. – От одного взгляда Николая Михайловича тот козел нож выронил и просил прощения, как малолетка. А николай Михайлович взял меня за руку, сказал "до свидания", и мы пошли в Дом культуры.
– Чё ты тут сочиняешь, Павловская! – девочек догнали Хвалей с Костальцевым.
– Сочиняют бабы на базаре! – ответила Таня.
– А ты, чё, не баба? – заржал Хвалей.
– Она девочка еще, – встрял Костальцев. – Улавливаешь разницу?
– Белая, – толкнул Хвалей в спину Дашу так, что та чуть не упала, – когда штаны придешь стирать?
Даша развернулась и засандалила ему между ног своей полосатой черно-розовой ножкой в кроссовке, тот и ахнуть не успел.
– Сам постираешь, урод! – процедила, отвернулась и пошла дальше.
Хвалей, превозмогая боль, выбросил ногу в сторону девочки, но промахнулся.
– Стой! – выкрикнул он – Щас вылизывать мне будешь!
– Ату ее! Ату! – заулюлюкал Костальцев.
– Даша, беги! – прокричала Павловская подруге.
И Даша побежала, Хвалей – за ней.
Девочка миновала Колю Пиноккио и взбежала по ступенькам вверх на школьное крыльцо. Хвалей растянулся на ступеньках. Коля Пиноккио подставил ему подножку и весь сжался от неожиданности, пораженный своею смелостью, застыл на месте.
Хвалей молча поднялся и молча с размаху двинул Коле Пиноккио в челюсть. Из его рта брызнула кровь, а сам Коля рухнул на землю как подкошенный. Очки его слетели, и Хвалей демонстративно раздавил их ботинками.
– Хвалей, ты чё, больной?! – это Павловская, склонившаяся над Колей Пиноккио.
– Наша Таня громко плачет… – пародирую певицу Татьяну Буланову, затянул Костальцев. – Горжусь тобой, о бесстрашный воин… – с иронией сказал Хвалею, похлопав того по плечу.
– А чё он, – сплюнул Хвалей, – лезет?
– Ладно, пойдем, – подтолкнул Хвалея Костальцев к школьным дверям, – щас звонок уже прозвенит. Белая, не прощаемся, – улыбнулся Даше, стоявшей у дверей.
– Чё стала! – Хвалей зыркнул на Дашу. – Давай или туда или сюда.
Даша ничего не ответила, посторонилась и спустилась к Павловской, приводившей в чувство Колю Пиноккио.
Прозвенел звонок.
ЭПИЗОД 7
Поступок Пиноккио поразил Дашу. Она увидела в нем совершенно другого человека, не того, которого все знали, как ботана и рахита, а очень смелого и по-своему решительного юношу, даже, в каком-то смысле, благородного. Заступился ведь за девочку. Неуклюже и по-детски, но заступился же. Не испугался, как обычно, хоть и вжался в плечи, но не побежал, как всегда. В общем-то, перевел стрелки на себя. Скорее всего, именно такие, как Коля, тихие и незаметные в жизни, совершали геройские подвиги на войне. А подобные Хвалею трусили, переходили на сторону врага и стреляли по своим.
– Как он? – спросила Даша подругу, которая сидела на корточках, подняв голову Пиноккио, и вытирала его кровь, сочившуюся из разбитого рта, носовым платком.
– Да в чувство не приходит, тормоши не тормоши, – ответила Павловская.
– Наверно нужно похлопать по щекам, – предложила Даша.
– Ну, похлопай, я боюсь, – отказалась Таня. – Еще неизвестно, что там у него во рту. Может, только хуже будет.
– Хуже уже не будет, – опустилась на корточки Даша и наградила пострадавшего несколькими звонкими пощечинами. Тот как-то жалобно, как щеночек, застонал. Даша зажала тогда его нос рукой.
– Ты чё делаешь? Он же задохнется! – ударила Павловская по Дашиной руке.
– Очнется, наоборот, – возразила та, – от нехватки кислорода.
Тело Коли Пиноккио вытянулось, он закашлялся, его руки потянулись к мешавшей ему дышать Дашиной руке. Глаза открылись.
Откашливаясь, выплевывая сгустки крови и обломки сломанного зуба, с помощью девочек, Коля Пиноккио поднялся на ноги.
– Тебе в медпункт надо, – посоветовала Павловская. – Если хочешь, мы тебя проводим, все равно на урок опоздали.
– Не надо, спасибо, – все еще кашляя, ответил Коля.
– Чё не надо-то? – настаивала Таня.
– В медпункт не надо, – пояснил юноша.
– Но кровь нужно как-то остановить…
– Сама прекратится.
– Не сама, – заявила Даша. – Пойдем сначала умоешься, а потом прокладкой зажмешь. Только капюшон побольше натяни, если не хочешь светиться.
Втроем они вошли в школу. Поздоровались с дядей Петей, несшим вахту с неизменными пачками кроссвордов на столе.
– Звонок для кого прозвенел? – счел долгом сделать замечание ученикам дядя Петя для поддержки собственной значимости.
– Для учителя, – отозвалась Павловская.
– Грубо, – изрек дядя Петя и добавил: – Но вынужден согласиться, что верно.
– А то, – поддержала подругу Даша. Она вовремя подхватила зашатавшегося вдруг одноклассника, заворачивая за угол коридора на лестницу. Коля Пиноккио, делая неуверенные шаги заплетающимися ногами, чуть не рухнул топориком. Подставленное Дашино плечо спасло его от возможного разбитого носа. Однако Даше совсем не улыбалось тащить на себе не такого уж и легкого, как оказалось, нежданного-негаданного "спасителя".
– Блин, Пиноккио, – осела она, – ты хоть помогай мне, что ли, шевели поршнями.
– Прости, Даша, – прошептал Пиноккио, – голова закружилась.
– А жопа у тебя не закружилась? – вырвалось у девочки.
Павловская подставила свое плечо. Уже не так тяжело. Вдвоем они затащили Колю на второй этаж, к женскому туалету. Дальше тащить не было сил.
– Давай заходи, – открыла дверь Таня. – Здесь тебя никто не побеспокоит.
– Да не ломайся ты, – подтолкнула одноклассника Даша. – Упирается еще. – Вошла вслед за ним.
Таня открыла форточку, взобралась на подоконник, Даша примостилась рядом. Коля Пиноккио плескался в раковине. Таня закурила. Даша попросила у нее сигарету.
– А не поплохеет? – предостерегла Павловская подругу, напомнив субботний инцидент. – Возись потом с двумя инвалидами.
– Не жмись, – посоветовала та. – Хуже не будет.
– Да мне не жалко, – протянула Таня сигарету и зажигалку просящей. – Если чё, – предупредила, – не ной потом.
– Блин, во мужик пошел! – закурив и потирая плечо, сказала Даша. – Хлипкий, неустойчивый.
– Не скажи, – поспешила возразить подруга. – Николай Михайлович тебя всю дорогу на руках нес.
– Только я этого не помню, – вздохнула Даша.
– Зато помню я, – заверила Павловская. – Поверь, это было.
Даша достала из сумки пачку прокладок, вынула из пачки одну, протянула Коле Пиноккио.
– Разломай ее как-нибудь и в рот зафигачь, – сказала. – И не кривись, кровь остановишь. И, – как бы вспомнив, добавила, – спасибо тебе.
– За что спасибо-то? – отозвался Коля Пиноккио, принимая прокладку.
– Слушай, не выставляй меня дурой. И не заставляй усомниться в тебе, а то я подумаю, что ошиблась, – ответила Даша.
– Проехали, – закончил прения Коля Пиноккио.
– Чё делать будем? – докурив, спросила Павловская у присутствующих.
– А чё делать? – пожала плечами Даша.
– Ну не в сортире же сидеть, провоняемся, – заметила Таня.
Внезапно открылась входная дверь и в туалет вошла Мария Петровна – училка по русской литературе и по совместительству классный руководитель десятого "А".
– Не поняла?! – уставилась она на Колю Пиноккио с разорванной прокладкой в руке и на девочек у окна, которые, хоть уже и покурили, но дым до конца не выветрился, но больше на Колю. – Что тут за посиделки? Почему не на уроке? Что ты вообще делаешь в женском туалете? – набросилась она на Колю.
– Не орите на него, – вступилась за юношу Даша. – Он жертва обстоятельств.
– Это кто там такой умный? – переметнулся взгляд Марии Петровны, маленькой, кругленькой, как колобок, но звонкой женщины. – Белая, ты? Что за карнавал? Сейчас же смыть! Ты в школу пришла или куда? Будь добра соответствовать!
– А я соответствую, – сказала Даша. – Самой себе.
– Так, – сдерживая гнев, но разъяренно раздувая ноздри, произнесла Мария Петровна, – здесь не место и не время для пререканий. Живо все трое вышли вон отсюда, и чтобы я вас через две минуты лицезрела в кабинете русского языка и литературы!
– У нас химия по расписанию, – вспомнила Павловская.
– Я вижу, Таня, – заметила Мария Петровна, – не слепая, что у вас химия. Марш в класс! – рявкнула так, что стекла задрожали.
– В какой? – рещил уточнить Коля Пиноккио.