…Он прокручивал запись снова и снова. Ничего нового. Голос Эбботта звучал так же, как всегда: спокойный и уравновешенный. Фрэнк позвал Элис, но время шло за пять и она спешила домой – принять душ и заняться домашними делами.
– Извини, что задерживаю.
– Ничего страшного, – ответила она, по обыкновению опустив глаза.
На Элис тоже было летнее платье, и когда она наклонилась к магнитофону (вообще-то мысли её блуждали где-то возле очень недурной пары джинсов в обтяжку), стала видна дорожка между двух холмиков – там, где кончалась шея.
Фрэнка кинуло в жар, он попытался смотреть в сторону.
Она была привлекательна. Это удивило его (он находил её привлекательной каждый год – примерно на полчаса – и каждый раз удивлялся).
Он прислушался к её голосу из магнитофона и удивился ещё раз – силу чувств в нём.
– Он на самом деле тебе нравился? – спросил Фрэнк, выключая запись.
– Да, – ответила она, не поднимая глаз.
Смит хотел спросить ещё что-то, но не решился. Помешала обычная застенчивость.
– Поздно уже. Я подброшу тебя до дому.
В машине его не оставляло ощущение, что стоило бы узнать побольше о ней и Эбботте. Может из-за странного весеннего настроения, может – тёплый весенний вечер, близость женского тела, внезапно прорвавшийся запах женщины.
– Он приглашал тебя с собой?
– Ричард? Несколько раз. Когда у него открывался свободный вечер.
– Он не говорил чего-нибудь…м-м-м…что может помочь нам? Хочу сказать…чего-нибудь…странного?
Честно говоря, он сам не знал, что хочет сказать.
– Мне он всегда казался совершенно нормальным.
– О чём вы говорили?
– Не знаю. Ничего такого. Нет, не помню.
До Холланд-парк-роуд ехали в молчании.
– Ты когда-нибудь…
Он запнулся. Опять чёртова застенчивость.
– У тебя было что-нибудь с ним?
Элис удивлённо посмотрела на него:
– Нет, – она улыбнулась. Ложь далась с легкостью, удивившей её саму. Её с детства учили быть вежливой и правдивой.
– А если и было?…
– Ну, может, ты бы узнала бы что-нибудь, чего мы не знаем.
Элис горько рассмеялась:
– Точно. Узнала бы. Надеюсь, узнала бы.
– Извини. Я имел в виду…я хотел сказать, – Фрэнк почувствовал, что краснеет, – Забудь.
Машина остановилась. Элис поблагодарила его и вышла.
– Никогда в голову не приходило, – обернулась она, перед тем как исчезнуть в подъезде.
Ножки у девочки – это что-то, в который раз подумал Смит.
Если Смит думал о женщинах, то Элис мечтала наконец оказаться дома и пропеть тонким голоском: "Мама дома, Солли. Мама дома".
Соломоном звали канарейку – Элис она напоминала старого, мудрого еврея. И хоть пела канарейка нечасто, но делала это с большим чувством. Песнь Соломонова.
К моменту, когда Фрэнк добрался до дому, беспокойство, мучавшее его весь день, стало ослабевать. Просторные комнаты, изящество тщательно подобранной дорогой мебели, комфорт, тишина, свет, льющийся из высоких окон – всё тут успокаивало и смывало накопившееся за день напряжение.
Он облегчённо вздохнул, положил чемоданчик и прошёл в гостинную. Где пережил сильнейшее потрясение.
В его любимом кресле, лицом к двери удобно расположился Ричард Эбботт – собственной персоной.
– Я же говорил, что свяжусь с тобой.
Фрэнк с трудом верил своим глазам, но ошибиться было невозможно: то же лицо – костистое, с квадратным подбородком – разве что глубже ушли глаза, сильнее впали щёки. И голос – тот же голос – moderato, с лёгкой хрипотцой.
Смит не знал, о чём говорить и что делать. Особенно – что делать. А делать что-то требовалось срочно. Бросил взгляд на телефон – чудесно переместившийся поближе к Эбботту.
– Пожалуйста, Фрэнк, – Эбботт покачал головой, – не надо спешки.
Его пиджак распахнулся, демонстрируя пистолет в подмышечной кобуре.
– Профилактика – не всегда лучшее лекарство.
– Ты убьёшь меня? – Фрэнк Смит наконец обрёл дар речи, – ты в самом деле будешь стрелять в меня?
Эбботт задумался.
– Нет, – наконец объявил он, – если даже дойдёт до этого – не думаю, что смогу.
Его рот искривился в лёгком намёке на улыбку:
– Впрочем, не хотелось бы ошибиться.
– А если я попытаюсь уйти? Или воспользоваться телефоном?
– Придётся воспрепятствовать. В конце концов, я младше и в лучшей форме. Я даже ещё помню кой-какие уроки рукопашного боя сержанта Эванса. А ты?
– Я? Я помню кое-какие твои уроки. Например, что добрый удар по яйцам стоит всего китайского Кунг-Фу.
Мужчины заулыбались, вспомнив прошлое и старую дружбу. Потом они вернулись к реальности – на самую грань войны.
– Чего ты хочешь, Ричард, денег?
– Нет.
– У тебя что, есть деньги? – Смит выглядел удивлённым.
– Пара шиллингов.
– Да…а выпить?
– Может быть позже.
– Кофе?
– Нет, спасибо.
– Перекусить? Есть сэндвичи.
– Кончай ты это, Фрэнк.
– Что?
– Метод исключения. Старо, как мир. У него нет денег – значит исключается гостиница. Значит, живёт он либо на улице, либо у друзей. Он выбрит и не голоден – следовательно живёт не на улице.
– Значит, у друзей?
– Расскажу непременно. Прямо сейчас.
– Но ты уже рассказал. Метод исключения…
– Осталось всего лишь исключить заведомые неточности.
Двое молча смотрели друг на друга. Потом Смит решил, что разговор зашёл в тупик.
– Ричард, так чего ты хочешь?
– Поговорить.
– Такой риск, просто, чтобы поговорить?
Эбботт пожал плечами:
– Хотелось, чтобы ты знал. Мы же были друзьями, в конце концов…
– Мы и сейчас друзья, не так?
– …Или хотя бы доказать, что я не настолько рехнулся, как, несомненно полагают чёртовы политики и Департамент.
– А это имеет значение?
– Имеет значение то, что думаешь ты.
Смит не видел ни малейшего намёка на безумие или хотя бы неуравновешенность, но внешность может быть обманчива. Он был уверен только в одном: Эбботт пришёл сюда не для того, чтобы доказывать что-либо.
– Значит, ты вернулся, чтобы отомстить?
– Отомстить? – теперь удивлённым выглядел уже Эбботт, – нет, больше. Намного больше, – он помолчал, – Мне дали задание. Я собираюсь выполнить его.
– Ты с ума сошёл.
– Как бы то ни было, но если бы я хотел отомстить, то мстил бы Департаменту, – он опять помолчал, пристально смотря на Смита, – Меня сдали.
Смит порывисто выдохнул. Была его очередь выглядеть удивлённым. Он надеялся, что получится убедительно.
– Тебя сдали? Департамент? О чём ты говоришь? Тебя сдали местные контакты.
Губы Эбботта снова искривились.
– Вот значит какую историю они запустили по Департаменту.
– Историю?
– Местные могли сдать меня только по прямому приказу из Лондона.
– Что ты имеешь в виду?
– Местные и не догадывались о моём существовании. Пока им не сообщил Лондон.
– Хочешь сказать, ты не выходил на связь с ними? Несмотря на приказ?
Эбботт снова скривился:
– Я никогда не выполняю приказов автоматически. Предпочитаю вначале обдумывать. Ещё в самолёте я решил действовать в одиночку. Может и сложнее, зато безопаснее.
– Хорошо. Но зачем Лондону понадобилось сдавать тебя? Да ещё Нджале Всея Народа?
– Потому что за минуту до того, как я собираюсь всадить пулю в этого сукина сына, Лондон заключает с ним сделку. Нефть, уран и Бог знает что ещё. И он моментально превращается в нашего сердечного друга. Так что надо останавливать всё и всех. И разумеется Ричарда Эбботта.
– Это только предположения.
– Но остановить меня Лондон не может, потому как не имеет ни малейшего представления, где я нахожусь. И тогда вы посылаете сообщение местным контактам…
– Я такого не делал.
– Не ты лично, Фрэнк. Контролер. Или кто-то выше.
Фрэнк Смит решительно мотнул головой:
– Я был твоим координатором. Любые сообщения шли через меня.
На сей раз Эбботт улыбнулся по-настоящему. Улыбка вышла бледной и грустной.
– Нет, Фрэнк, таких сообщений через друзей не посылают.
– Каких?
– Сообщений, которые наверняка останавливают кого угодно. Например, меня.
– Ричард, ты говоришь загадками.
– Другими словами, если местные контакты не находят меня к определённому времени – а они естественно не находят – им следует сделать анонимный звонок в полицию Нджалы, – опять бледная печальная улыбка, – сдали меня основательно. Засветили весь маршрут из Лондона.
– Это догадки, Ричард, только твои догадки.
– Но чертовски правдоподобные, согласись?
Даже чересчур, – подумал Фрэнк Смит. Слишком хорошо согласующиеся с его собственными. Он просто не мог принять их – тогда разваливался последний из священных устоев веры: что Государством, при всех его недостатках, управляют Честные Парни, а значит, всё в порядке. Несмотря на весь свой ум и скептицизм, он предпочитал вытеснять такие мысли куда-то на обочину сознания. Как бы то ни было, у Эбботта нет ни единого свидетеля.
– Как бы то ни было, у тебя нет ни единого свидетеля.
– Эти самые местные контакты. Могли быть отличными свидетелями – если бы не были столь убедительно мертвы.
– Послушай, согласен, здесь много случайностей, много совпадений, много загадочного, я бы сказал даже подозрительного, если тебе так нравится…
– Чертовски подозрительного. И мне не нравится.
– И всё-таки – ни единого свидетеля, ни единого факта.
– О, фактов предостаточно – если вспомнить всю историю. Но тебе известна только часть. Которую ты к тому же скорее всего подзабыл.
– Я помню, какая прорва времени понадобилась, чтобы убедить тебя взяться за эту работу.
– А чего вы ждали? Я же не наёмный стрелок – безотказный ствол и полное отсутствие воображения. Таких вы могли спокойно нанимать за пару тысяч фунтов где-нибудь в Каракасе или Маракаибо. С эсэсовской татуировкой на левой руке.
– Департамент не нанимает военных преступников, чтобы…
Смит осёкся.
– …Чтобы совершать убийства. Только честных парней – так?
Эбботт невесело расхохотался:
– О tempora, о mores! Ты ещё помнишь что-нибудь из оперативного плана?
– Не слишком много. Большинство деталей оставлялись на твоё усмотрение. Помню, что ты планнировал операцию на День Независимости.
Эбботт кивнул.
– Его День. День, когда он принимает парад на площади своего имени. Украшенный, как рождественская ёлка. Потом совершает путешествие по реке, и толпы, не попавшие на площадь могут приветствовать его с берегов и кидать в воду цветы. День королевского величия и народной любви.
Эбботт скупо улыбнулся.
– Хороший день, чтобы убить его, – он встал и подошёл к окну, – впрочем, чтобы убить его, хорош любой день.
Он внимательно осматривал улицу внизу, крыши и дома напротив.
– Думаешь, место под наблюдением? – улыбнулся Смит.
– Привычка. Машинальное. Почти рефлекс.
Эбботт повернулся к нему, но садиться не стал. Было в этой небрежной настороженности что-то зверинное.
– Я прекрасно приготовился. Снял квартиру на третьем этаже, с видом на излучину реки. С какой бы стороны не шло судно, примерно двадцать секунд оно бы представляло отличную фронтальную мишень. Всё, что от меня требовалось – навести Лезервудовский прицел на его большое чёрное сердце и плавно нажать на спусковой крючок. Пустяковое дело.
Фрэнк Смит на секунду задумался:
– Ричард, теперь, постфактум…ты уверен, что всё шло нормально?
Эбботт покачал головой.
– Никаких происшествий. Я поехал туда, чтобы работать – и работал. И никто не докажет обратного.
Эбботт прибыл в страну за два месяца до Дня Независимости. Согласно легенде, он был геологом, ведущим исследования для одной финансовой группы. Это было почти правдой – до поступления в Департамент он работал геологом в Африке. Финансовая группа тоже существовала. Зарегистрированная на Багамах, в качестве прикрытия для операций СИС.
– И проблем со связью тоже быть не могло. Ввиду отсутствия таковой.
После посадки в аэропорту Нджала, Эбботт послал в Департамент (через Багамы) кодированную телеграмму о прибытии. И всё. Если что-то пошло бы не так – отследить связь с Лондоном было бы невозможно. Политическое убийство – метод КГБ, ЦРУ и всяких террористических групп, но никак не правительства Великобритании. Такое непредставимо…и должно оставаться непредставимым.
– А оружие? – спросил Смит, – они не могли отследить его пересылку?
– Только если бы вскрыли дипломатическую почту, – устало сказал Эбботт, – а это повлекло бы международный скандал. Можешь не сомневаться.
Оружие – разборная снайперская винтовка, сконструированная на основе Армалайт 15, была переслана в посольство с дипломатической почтой, там упакована в чемоданчик лично военным атташе и оставлена в ячейке камеры хранения аэропорта. Ключ к ячейке переслали Эбботту. До востребования, под вымышленным именем.
– Так что до сих пор всё шло отлично?
– Лучше не бывает. Катилось, как по маслу – до самого утра Дня Независимости, – голос Эбботта стал сухим и бесстрастным, – тут всё и посыпалось.
Он внезапно уселся и посмотрел на Фрэнка Смита.
– Сразу после восхода я слышу грохот. Полиция Нджалы. Выносят дверь, вламывются, как стадо носорогов, поднимают меня с постели, месят немного, после чего начинают выяснять, где я прячу оружие.
Я естественно интересуюсь, какое оружие. Они месят меня ещё. Потом разносят всё в доме верх дном. Выворачивают наизнанку ящики, шкафы, всё остальное. Включая меня самого. Под конец они уже стены выстукивали. И ничего не нашли.
– Так где, чёрт побери, оно было?
Эбботт слабо улыбнулся.
– На эвкалипте. Завёрнутое в промасленную бумагу. А эвкалипт тот, поверишь ли, растёт в парке имени Нджалы.
– Умно.
– Так как они вышли на меня, Фрэнк?
Смит развёл руками:
– Мы не могли сдать тебя. Мы сами не знали, где ты.
– Достаточно было паспортного имени. Как и все иностранцы, я должен был регистрироваться в полиции. В Лондоне знали об этом.
Смит молчал, пытаясь найти возражение.
– Мне всё ещё кажется, что ты мог где-то ошибиться. Привлечь внимание, например.
– Как? Я проработал там два месяца. Уезжал, приезжал, вёл геологическую разведку в буше – всегда с местными носильщиками и проводниками и с полной экипировкой. Более того, исследования велись всерьёз. И отчёты, которые я посылал в тот липовый офис на Багамах, и их копии для местного Министерства Недр – всё было настоящее. Невозможно работать точнее или открытее.
– Послушай, ты же знаешь, у них же паранойя на иностранцев. Выпил может не с тем человеком не в том баре. Пустяк какой-нибудь. Которого ты и не вспомнишь.
– Я помню всё. Я не пью с незнакомцами. Я с ними даже не заговариваю. И очень не люблю, когда они заговаривают со мной. Я знаю, как избегать неприятностей, Фрэнк. Большой опыт на этот счёт.
– А продажные чиновники? Они там на каждом шагу. Ты мог подмазать не того человека, или не подмазать нужного.
– Западная Африка – это моя территория. Я знаю, кому давать взятки, когда и сколько.
Смит снова развёл руками.
– Ну тогда я просто жду объяснений.
– В отличие от полиции Нджалы ты ищешь в неверном направлении. Они знали, чего ищут. Потому что им сказали, что искать.
– Это твои предположения. Но ты не знаешь наверняка.
Улыбка Эбботта стала бледнее и печальнее.
– Будь ты на моём месте, Фрэнк, и имея на руках все эти обстоятельства – какими были бы твои предположения?
– Без сомнения, теми же, что и твои. Но это само по себе ещё не делает их верными.
– Превосходный ответ, Фрэнк. Тебе стоит идти в политики.
– Ричард, ты должен признать, что существует некоторая, пусть небольшая вероятность, что ты ошибаешься.
– Вероятность есть, но…
Смит поднял руку.
– Давай остановимся на этом. И выпьем. Самое время.
Эбботт пожал плечами. Смит ищет увёртки, ищет оправдания – не имеющие ни малейшего значения. Если б он только знал, насколько. Впрочем, они имеют значение – для него. Старый Смити, со своей верой в непогрешимость Истеблишмента. Или, хотя бы, в непогрешимость своей веры в Истеблишмент.
Смит взял бутылку и два бокала.
– Кто сказал, что вино обязано быть красным? Вот Марсилляк из местечка Конкуез в юго-западной Франции. Однажды я проехал две сотни миль, чтобы…
Он продолжал говорить на автомате. Ему требовалось время, чтобы подумать. Чтобы найти способ вывести ситуацию из-под контроля Эбботта – как психологического, так и физического.
– Единственное французское вино, сделанное из винограда pinot noir за пределами Бургундии. И недорогое. Шесть с половиной франков за бутылку, – он поднял свой бокал, – твоё здоровье!
Они сидели в изящно обставленной комнате, подсвеченной лучами заходящего солнца. Снизу доносился уличный шум вечерней Куинс-Гейт. Мирная, благовоспитанная обстановка, идеально подходящая для неспешного разговора о вине, женщинах, поэзии или упадке современных нравов. Но никак не об убийстве.
– Ричард, все мы знаем, что на грязные трюки способно любое правительство. Но я не могу поверить, что наше правительство могло хладнокровно и преднамеренно выдать тебя на пытки и смерть ради каких-то политических или торговых соображений.
– Это как раз тот пункт, где наши взгляды на Истеблишмент расходятся. В любом случае, ни о каком хладнокровии и преднамеренности не идёт и речи. Напротив, они там, как всегда бывает в комитетах, тянули и обсуждали и чёрт знает что ещё, пока им не навязали это решение.
– Комитетах? Каких комитетах?
– Не знаю. Но такие вещи решаются комитетами. Обороны или разведки, или что-то ещё в том же духе. Все там не блещут умом, но они, по крайней мере – джентльмены. Все, кроме одного. Всегда самого умного, и не всегда джентльмена. И вот этот один говорит: "Единственный выход – сдать беднягу". Джентльмены заламывают в ужасе руки и причитают "Честные парни так не поступают". На это умный отвечает: "Не волнуйтесь, джентльмены, не волнуйтесь. Мы сдадим его, а потом вернём обратно. Мы вставим в договор с Нджалой условие о выдаче нашего агента. Вроде того, как вы забираете свой мяч, закатившийся к соседу". И после того, как эту мысль повторят ещё пару раз, все начинают думать, что идея очень даже неплоха.
Эбботт опорожнил бокал.
– Ты прав, – сказал он, – отличное вино. Можно ещё?
Смит наполнил его бокал.
– Послушай, Ричард…
– Есть только одна проблема. Нджала в такие игры не играет. И с какого испуга? У него все козыри. Он, конечно, старыми английскими джентльменами восхищается (с безопасной дистанции), но не доверяет. А с чего бы? Вначале они гноят его в тюрьме, потом выпускают, улыбаются и называют дорогим другом. Потом пытаются убить. Потом снова улыбаются. Даже такой крутой мужик, как Нджала, ощутит некоторое беспокойство. Так что он использует любую возможность. И любого заложника.
Фрэнк Смит по прежнему стоял с бутылкой в руке. Он налил себе ещё и вернулся в кресло.