Но президент отверг их требования, и по Сухуму поползли тревожные слухи. Поводов для них вполне хватало: что ни день, то на дорогах республики уже средь бела дня происходили вооруженные грабежи. В Тбилиси почувствовали запах жареного и принялись активно подливать масла в огонь - боевики возобновили необъявленную войну в Гальском районе.
В штабе движения "Амцахара" и под крышей апацхи "Эльбрус", где в те суматошные апрельские дни собирались ветераны, все чаще и чаще раздавались воинственные призывы "раздербанить прогнившую насквозь власть". Их отголоски докатывались до базы СОБРа и охраны президента. Они тоже не собирались сидеть сложа руки и наблюдать за тем, что происходит, и готовились дать отпор. Качели противостояния раскачивалась все больше, ни одна из сторон не собиралась уступать.
К отчаянным заявлениям премьера Гагулии о поиске путей выхода из затянувшегося кризиса уже никто не прислушивался. Лидеры ОПД "Амцахара", закусившие удила, больше не желали его слушать и требовали немедленной отставки правительства, но Владислав Ардзинба не терпел нажима и тем более не желал подчиняться грубому диктату. Коса нашла на камень. И тогда, чтобы развязать президенту руки, первый вице-премьер Беслан Кубрава и министр иностранных дел Сергей Шамба предложили своим коллегам по кабинету министров добровольно подать в отставку. Их последующее выступление с этим заявлением на телевидении придало уверенности в успехе лидерам движения "Амцахара", они перешли в атаку и потребовали личной встречи с президентом.
Она состоялась на госдаче в Сухуме, в его рабочем кабинете. Владислав Ардзинба оставался сидеть за столом и как удав на кроликов поглядывал на входивших по одному бывших соратников. Они поеживались под его колючим взглядом, но на сей раз не тушевались, как это бывало прежде. За последние два года многие из них впервые увидели Владислава Ардзинбу и поразились тем внешним изменениям, что произошли с ним. Болезнь серьезно подорвала его здоровье, но не волю. С присущим ему напором он обрушился на них, но и они уже не остались в долгу. Генерал Мераб Кишмария первым ринулся в атаку и сказал все, что думает. Вслед за ним осмелели остальные, и на президента посыпался град упреков. Порой казалось, что стены кабинета не выдержат накала бушевавших в нем страстей, но в конце концов здравый смысл возобладал.
Через несколько дней правительство Геннадия Гагулии ушло в отставку, и ему на смену пришел молодой и немногословный Рауль Хаджимба. Новый премьер без лишней суеты и громких слов принялся разгребать навороченные за долгие годы завалы. Сцепив зубы и не обращая внимания на крики завистников и "доброхотов", он пытался сдвинуть с места громадную чиновничью машину, опутанную клановыми и корыстными связями. Саботаж одних, зависть других неподъемными гирями висели на его ногах. Он стал заложником системы, которая рано или поздно, но была обречена. Время властно требовало решительных перемен, и его не в силах были остановить ни Рауль Хаджимба, ни сам Владислав Ардзинба.
Глава 12
Шабад, не дождавшись, когда остановится маршрутка, сунул в руку водителя стольник, распахнул подвязанную на резиновый шланг дверцу и на ходу выскочил из машины. Тяжелая, набитая подарками спортивная сумка больно ударила по спине, но он этого даже не почувствовал. Его сердце радостно забухало в груди, а ноги сами понесли к родным и знакомым до мелочей синим воротам дома большой и дружной семьи Кубрава. Подрагивающая от нетерпения и волнения рука привычно скользнула в прорезь и, нащупав щеколду, тихонько отодвинула ее в сторону.
Приоткрыв калитку, он протиснулся в щель и, стараясь остаться незамеченным, прошмыгнул под распахнутыми окнами зала, из которых доносился невнятный шум голосов, и на одном дыхании взлетел по ступенькам крыльца. Дверь в прихожую оказалась открытой, легкий сквозняк шаловливо поигрывал шторой на входе. Шабад отодвинул ее в сторону и шагнул в прохладный полумрак.
Знакомый, но уже позабытый за год учебы в ростовском университете запах лобио, который так замечательно готовила только мама, и аппетитный аромат мамалыги, где вне конкуренции была тетя Марина, вскружили голову, отозвались голодным урчанием в пустом желудке и напомнили Шабаду, что наконец он дома. Его счастливый взгляд пробежался по стенам, шкафу и лестнице, ведущей на второй этаж. Здесь все было близко и до боли знакомо.
Старенькое, купленное отцом на барахолке по случаю новоселья бронзовое бра, которое они вместе ремонтировали не один раз, опять было неисправно. Под лестницей, на своем месте валялся футбольный мяч. Судя по его облезлому виду, младшие братья Инал и Аслан продолжали исправно "считать" доски на соседских заборах и упорно "стричь" в палисадниках кусты лаврушки и лимона. Сейчас их громкие голоса доносились из верхних комнат, видимо, там шел очередной "передел территории и собственности". В столовой весело погромыхивала посуда - это мама готовила обед, и, похоже, не одна - мелодичный смех тети Марины раздавался в зале. И лишь за дверью кабинета отца царила тишина, он, видимо, еще не вернулся с лекций в университете.
В это время наверху раздался грохот упавшего на пол стула, а через мгновение на лестничной площадке послышался топот босых ног. Шабад, опасаясь, что его неожиданное для родных появление в доме раньше времени может быть раскрыто неугомонным и вездесущим Асланом, торопливо опустил сумку на пол, расстегнул молнию и достал из нее две серебряные цепочки, которые присмотрел в ростовском ломбарде еще задолго до окончания летней сессии. И уже не в силах сдержать на лице счастливую улыбку, он распахнул дверь и шагнул в столовую.
Сквозняк смахнул на пол салфетки со стола, Амра Алексеевна кинулась их поднимать, но застыла на полпути, а затем, радостно всплеснув руками, бросилась обнимать сына. Вслед за ней к нему припала родная сестра отца - Марина. На шум голосов скатились по лестнице взъерошенные и раскрасневшиеся Аслан с Иналом и принялись тискать старшего брата. Шабад пытался казаться взрослым и суровым, но надолго его не хватило, через несколько минут он вместе с ними копался в своей сумке. Новый футбольный мяч, а еще больше редкая пока для Сухума диковинка - скейтборд вызвали у младших братьев настоящую бурю восторга. Они рвались на улицу, чтобы тут же обновить их, но с этим пришлось повременить, мама позвала обедать.
За столом собралась почти вся семья, не хватало отца - в последние дни тот допоздна пропадал то в университете, то на заседаниях политсовета "Единая Абхазия". Амра Алексеевна переглянулась с Мариной и затем решительно открыла холодильник, достала из него графин домашнего вина и кивнула Шабаду. Теперь после мужа в доме появился еще один мужчина, он еще неловкой рукой разлил вино по бокалам и, краснея, произнес тост.
После второго - тоста матери - на Шабада обрушился град вопросов. Он буквально таял под любящими взглядами родных и, с превосходством поглядывая на "умную голову" - Инала, сыпал фамилиями известных математиков: Лагранж, Лобачевский, Вишневский. И чем дальше он забирался в дремучие дебри из интегралов и дифференциалов, тем большее восхищение читал в изумленных глазах братьев, матери и тетки.
Но непоседу Аслана не интересовали сияющие вершины высшей математики, которые одну за другой успешно брал старший брат. Шило в одном месте не давало ему покоя, и он бросал умоляющие взгляды то на дверь, то на мать, видевшую в это время только одного Шабада. А перед глазами Аслана стоял новенький, заманчиво поблескивающий глянцем скейтборд. Он уже мысленно раскатывал на нем перед толпой завистливо поглядывающих на него соседских пацанов и лихо нарезал пируэты перед извечным своим соперником - Зуриком.
Стук калитки прервал рассказ Шабада, и все дружно повернулись к окну. За ним промелькнул седой ежик Беслана Сергеевича, и со двора донесся его жизнерадостный голос:
- Зверски голодного доцента в этом доме накормят?!
От напускной солидности Шабада не осталось и следа, он сорвался с места и воскликнул:
- Папа! Не только накормят, но и на руках носить будут!
Через мгновение из прихожей донеслись радостные возгласы и шумная толкотня. В комнату отец с сыном вошли обнявшись, и за столом снова оживились, лишь один Аслан грустно поник: теперь катание на скейтборде откладывалось надолго. Беслан Сергеевич озадаченно посмотрел на недопитый Шабадом стакан вина, тот замялся и потупил взгляд. Отец строго глянул на жену с сестрой - те невинно улыбались - и, ничего не сказав, сам решительно взялся за ручку графина.
Тост за успехи первенца, пошедшего по его стопам и теперь с успехом грызущего гранит науки, вернул Шабаду прежнее веселое настроение, и он продолжил рассказ об университетской жизни. Вскоре два финансиста добрались до "дебета с кредитом", и Шабаду поневоле пришлось снова держать экзамен - перед отцом. Амра Алексеевна с тихой радостью смотрела на просветлевшее и дышавшее гордостью за сына лицо мужа и в эти минуты была по-настоящему счастлива. Кажется, переменчивая жизнь опять поворачивалась к их семье светлой стороной, и та черная полоса, что началась весной 2003 года, похоже, закончилась.
Полтора года назад уставшая от правления бесправных временщиков-министров Абхазия глухо зароптала. Последовавшие одно за другим убийства и похищения политических противников власти переполнили чашу терпения ветеранов войны из общественно-политического движения "Амцахара". Они первыми осмелились не только сказать, но и потребовать от Владислава Ардзинбы смены правительства и наказания виновных. Президент не поддался их давлению.
Конфронтация нарастала. В тот злосчастный день 6 апреля Беслан, уходя на работу, ничего не сказал ни жене, ни сестре, и, когда он, взволнованный и побледневший от напряжения, вместе с Сергеем Шамбой появился на экране телевизора, в душе Амры Алексеевны все оборвалось.
"Почему именно он решился на этот отчаянный шаг: признать ошибки правительства и предложить ему в полном составе уйти в отставку? - терзалась она вопросами. - Чтобы развязать руки президенту в его первой схватке с лидерами движения "Амцахара"?
…Или, может быть, потому что не захотел быть "карманным" вице-премьером в правительстве, которое все больше становилось "семейным" и вызывало справедливое негодование не только у ветеранов войны, но даже у соседей по дому и знакомых, донимавших его злыми вопросами?
…А может быть, косые взгляды завистников и грязные намеки?
…Тоже мне нашли коррупционера!.. С телевизором "Горизонт", купленным еще до войны в Ткуарчале! С хрустальной люстрой, что год назад появилась в гостиной, и то потому, что ее подарил старый друг из России. Со стиральной машиной, последний раз работавшей, когда Шабаду шел шестнадцатый год.
…Или, может быть, внешний лоск Беслана, который и сейчас, за домашним столом, держался так, будто находился на дипломатическом приеме. Лоск?! А чего он стоил! Об этом знали только одна она, мать, отец и брат, с раннего утра и до позднего вечера не разгибающиеся на грядках в поле и саду".
Тогда, в те ужасные для нее минуты, она смотрела на мужа и уже ничего не слышала. Крутой и решительный характер Владислава Ардзинбы ей был известен не понаслышке, и теперь после всего того, что случилось, ждать с его стороны снисхождения было просто наивно. В тот вечер Беслан вернулся домой не на служебной "Волге", а пешком. И уже на следующий день вокруг него и их семьи образовалась зияющая пустота. Бывшие приятели министры стали его сторониться и быстро забыли, где находится их дом. Телефон, еще вчера разрывавшийся от непрерывных звонков, теперь лишь изредка грустно потренькивал по вечерам - это звонили друзья сыновей. Сами они притихли, и в их сразу повзрослевших глазах читались боль и обида за отца.
Он, кого они привыкли видеть энергичным и всегда в кругу людей, от одиночества, а еще больше от того, что превратился в "нахлебника" для семьи, осунулся и почернел, стал замкнутым и нелюдимым, запирался в кабинете и целыми днями не выходил из него. Но мир оказался не без добрых людей. Старые однополчане, заглядывавшие в гости, не давали ему закиснуть, а когда подошла осень, то подвернулась и подходящая работа. Ректор университета Алеко Гварамиа пригласил его на работу на кафедру экономики и финансов, и там, среди студентов, Беслан снова нашел себя. Но ему, привыкшему за десять с лишним лет крутиться как белка в колесе в "куче" государственных дел, в размеренной университетской жизни вскоре стало скучно.
Так продолжалось до апреля 2004 года. К тому времени страна и народ уже задыхались от одряхлевшей и ставшей в руках временщиков-министров безответственной власти. Поэтому наступившая бурная весна, а вслед за ней приближающиеся президентские выборы пробудили надежды на лучшее. Возвращение Беслана в политику, а еще больше неизбежные грядущие большие перемены, которые с нетерпением ждали не только он и его товарищи по политсовету в "Единой Абхазии", но и вся страна, давно уставшая жить в "затхлом политическом болоте", вдохнули в него новую жизнь.
Это чувствовал Шабад, он радовался за отца и с жадным любопытством расспрашивал его о тех изменениях, которые бросились ему в глаза по дороге от границы до дома. За то время, пока он учился, Абхазия стала другой. Даже в пассажирах маршрутки, что вместе с ним добирались в Сухум, они были заметны невооруженным взглядом. Страна и народ просыпались после многолетней политической спячки, на слуху у всех были имена будущих президентов и грядущие большие перемены. О них в полный голос говорили не только в политсоветах партий, писали в "Нужной", "Чегемской правде" и "Эхе Абхазии", но в каждом доме.
И эти отголоски грядущих грозных политических бурь, о которых в те еще безмятежные июльские дни 2004 года вряд ли кто догадывался, докатились и до стен госдачи. Размеренное и полусонное течение жизни ее обитателей было нарушено раз и навсегда. За пластиковыми разноцветными столиками, выставленными перед гостиницей на летней террасе, напоминавшей весенний луг, с утра и до позднего вечера стоял гул голосов. Администраторы, дежурные по гостинице: Ибрагим, Кавказ Аслан, Оксана и Индира, охрана госдачи: Зурик, Ашот, Армен, Заур, Батал и даже молоденькие девчушки из столовой: Милана и Марина теперь только и говорили о том, кто станет будущим президентом.
То, что в октябре выборы состоятся, ни у кого уже не вызывало сомнений. Тяжело больной и в последние годы не появлявшийся на людях президент Владислав Ардзинба еще официально не заявил о своем уходе из власти, но ветры будущих больших перемен уже витали в воздухе. И их манящий запах надежды на будущую лучшую и более счастливую жизнь кружил головы даже тем, кто был совершенно далек от властных кабинетов и самой власти. Впервые за всю современную историю Абхазии у них - абхазов, мингрел, армян и русских, - до этого безропотно внимавших и подчинявшихся своим вождям, появился реальный выбор между прошлым и будущим, между тем, кого настойчиво предлагала власть, и тем, кого требовали истосковавшиеся по переменам душа и сердце.
Это был невероятно сложный выбор - столетние обычаи и нравы требовали голосовать за "своего", с кем связывали кровные отношения, но здравый смысл склонял к тем, кто делом доказал не только верность Абхазии, но и мог дать каждому, независимо от рода и прошлых заслуг, шанс на лучшую и более справедливую жизнь. Поэтому нешуточные страсти начинали разгораться не только в правительственных и парламентских кабинетах, но и в совершенно далеких от высокой политики высокогорных селах. "Горячее лето" 2004 года с приближением осени грозило полыхнуть настоящим пожаром страстей и эмоций, на которые так щедры южане.
С каждым новым днем неоспоримому фавориту в будущей президентской гонке премьеру Раулю Хаджимбе становилось все теснее и теснее в той "упряжке", что вот-вот готовилась стартовать к заветному финишу. Строгий судья - жизнь вносила все новые и новые сюрпризы в расписанный еще весной на госдаче в Сухуме и в далекой Москве сценарий с заранее известным результатом, который своенравному и независимому абхазскому народу явно не пришелся по душе. Даже в Гальском районе, где зачастую количество патронов в магазине для "калаша" решало спор, кто прав, никто не хотел выступать в роли послушных статистов, безропотно бредущих к избирательным урнам. Всем надоело быть просто безликой "партийной и беспартийной массой", еще совсем недавно слепо следовавшей указаниям прошлых советских и нынешних вождей. Недавняя жестокая война и победа в ней раскрепостила людей, убила сидевшего в их душах покорного раба и вернула, казалось бы, уже навсегда утраченные чувства достоинства и чести. Абхазия быстро просыпалась после десятилетия "политической спячки" и теперь трудно и мучительно искала свой шанс на более справедливую и лучшую жизнь, чтобы без колебаний и сомнений доверить свое будущее новому лидеру. Поэтому все чаще и чаще стали звучать имена: Алесандр Анкваб, Сергей Багапш, Станислав Лакоба, Сергей Шамба, Анри Джергения, Нодар Хашба, Якуб Лакоба и еще нескольких будущих кандидатов в президенты.
Эти фамилии и сейчас звучали в споре между Ашотом, Оксаной и Индирой. Я и мои дочери Лидия и Олеся вполуха слушали разговор на злобу дня, мелкими глотками пили холодную минералку и с нетерпением ждали появления в гостинице Ибрагима с Кавказом в надежде, что нам наконец удастся попасть внутрь знаменитой "дачи Сталина", рядом со стенами которой мы проходили уже не раз. В предвкушении будущей экскурсии наше разгулявшееся воображение будоражили загадочные истории о ней, рассказанные когда-то Станиславом Лакобой и Олегом Бгажбой.
Эти и многие другие истории, связанные с тем, что происходило за стенами "дачи Сталина", были известны Ибрагиму с Кавказом. Поэтому мы с Лидой и Олесей в душе рассчитывали не только услышать от них что-нибудь новое, но и увидеть собственными глазами, а затем потрогать руками все то, что окружало Сталина и других вождей масштабом помельче. Время шло, стрелки часов перевалили за четыре, а они все не появлялись. Мы уже стали прощаться с Оксаной и ребятами, когда с дороги донесся гул мотора машины, и через минуту на стоянку перед гостиницей скатился, сверкая новой краской, "мерседес". Из него вышли наши друзья, и мы поспешили к ним навстречу.
По нашим загоревшимся глазам Ибрагим догадался, что больше всего нас интересовало, и с ходу заверил:
- Сегодня прием у товарища Сталина вам обеспечен!
- Правда, за благополучный исход не ручаемся. Черт его знает, с какой он ноги встал, - пошутил Кавказ.
- Да ладно, его ноги нас меньше всего волнуют! Но вот мыши… - И здесь Лида сделала испуганное лицо.
- С этим у нас как раз все нормально! Вы только взгляните на нашего зверя, - усмехнулся Ибрагим и показал на разомлевшего под солнцем и беззаботно дремавшего на стуле Котофеича.
Мы посмеялись и все дружно направились к парадному входу госдачи. Ибрагим первым по-хозяйски поднялся на мраморное крыльцо, сорвал с петель мастичную печать, затем смахнул густую пыль с бронзовой ручки, распахнул дверь и широким шестом пригласил:
- Прошу к товарищу Сталину!