Выйдя из президентского корпуса на улицу, я хотел было сразу сесть в машину и уехать - слишком муторно, слишком противно мне было, - но Примаков задержал меня:
- Юрий Ильич, вы знаете, я скоро тоже уйду. Работать уже не могу. Как только тронут моих замов - сразу уйду…
В те дни в печати довольно широко обсуждался вопрос об отставке вице-премьеров Кулика и Маслюкова. Кулика, как мне казалось, - за дело. Он недалеко ушел от кремлевской верхушки. Создалось впечатление, что Евгений Максимович пытался этими словами сгладить ситуацию, оправдаться, и я понимал, насколько ему неприятно - ведь он попал между двух огней, - но должность его не позволяла сказать то, что он должен был сказать.
Выходит, Примаков тоже чувствует, что тучи над его головой сгущаются, что "семья" плетет вокруг него паутину, которая, того гляди, задушит премьера…
Я уехал на работу, а заявление, написанное на имя председателя Совета Федерации Строева, осталось лежать на столе у президента, как некий горячий лоскуток бумаги, вызывающий ощущение горечи, одиночества, боли - словно бы некий знак беды, которая накатилась на меня, будто лавина с крутого склона…
Со стола президента заявление перекочевало в сейф.
Президент сказал:
- Пусть оно полежит у меня в сейфе. Здесь не пропадет.
Через две недели заявление вынырнет оттуда.
…У себя на Большой Дмитровке, я постарался как ни в чем не бывало начать обычный трудовой день. Я старался держаться, старался не подавать виду, что мне тяжело. Но чего мне это стоило!
Единственные, кто меня поддерживал в те дни, были моя семья - жена, сын с дочкой, теща - и еще несколько близких друзей.
Кое-кто из высокопоставленных особ, которые раньше первыми стремились поздороваться, подобострастно улыбнуться (знают жирные коты, чье мясо съели), сейчас стали проходить в пятидесяти сантиметрах от меня, совершенно не замечая, - похоже, действовали по примеру Якушкина. Видимо, считали - со мною покончено.
Ну что ж, вполне возможно, в этом есть доля истины, но до того, как это произойдет, я еще скажу несколько громких слов, и ворам обязательно скажу, что они воры. И уж потом громко хлопну дверью. Трудно мне было тогда, гораздо труднее, чем сейчас.
В прокуратуре меня поддерживали в основном рядовые сотрудники, с которыми я и знаком-то толком не был, подбадривали, угощали, когда я заходил в кабинеты, - кто чаем, кто тортом, кто бутербродом, - кто чем, словом, и это было очень трогательно. А вот замы мои - те самые, которых я собственными руками сделал замами, повесил на погоны большие генеральские звезды, - все усилия направили на спасение собственных должностей, забыв, как выяснилось позднее, и о чести, и о совести.
Но живем-то мы в одном мире, находимся на одной профессиональной площадке, как же они завтра будут смотреть в глаза своим коллегам?
Исключение составлял только Михаил Борисович Катышев, один из лучших следователей России, принципиальнейший, хотя и жесткий человек, но его вскоре постарались отстранить от командования важнейшим прокурорским хозяйством.
Но пока не отстранили, работа в прокуратуре кипела.
Когда бывает трудно, обязательно вспоминаешь прошлое, свои истоки откуда ты все-таки вышел, где родился, где встал на ноги. Где родился, там и пригодился. Так это было и у меня.
ДЕТСТВО В УЛАН-УДЭ
Наверное, на свете нет людей, которые не вспоминали бы свое детство. И, как правило, эти воспоминания, даже если детство выдалось трудное, светлые. Все с него, с детства нашего, и начинается.
У меня была очень красивая мать. Женщина красоты по-настоящему броской, просто сногсшибательной: не было мужчины, который, идя по улице, не оглянулся бы на нее. Это была настоящая королева, и если бы в ту пору, в 50-е годы, в моем родном Улан-Удэ либо в России проводили конкурсы красоты, она наверняка заняла бы призовое место. Скорее всего, первое. Такая была у меня мама. Хотя всю жизнь она проработала вдали от институтов красоты, театров и блеска "высшего света" - была обыкновенной рабочей на заводе, фрезеровщицей. Когда я был совсем маленьким - что-то около года, - она ушла от отца к другому человеку, к Евгению Ивановичу Коростелеву, железнодорожному инженеру, недавно окончившему институт и прибывшему в Улан-Удэ по распределению из Ростова. Евгений Иванович был очень славным человеком, и с ним, надо заметить, связано много доброго в моем детстве.
Но еще больше теплых воспоминаний связано с бабушкой, с Верой Лукиничной. Вера Лукинична была человеком очень умным, с жестким характером, не прощала ни слабости, ни подлости, и одновременно добрее ее, мне, наверное, трудно назвать кого-либо. Если бы не она, то и я, возможно, не стал бы тем, кем стал. Не хочу этими словами возвышать себя - хочу возвысить бабушку.
Одно время мы вообще жили только на ее деньги, на ее более чем скромную зарплату - двадцать семь рублей в месяц. И я, и тетя Валя старшая мамина сестра, и Ирина Георгиевна - сестра младшая, и сама бабушка. Но ничего - перемогались и надеялись на лучшее.
Одно из самых ярких воспоминаний той поры: бабушка, возвращающаяся вечером домой с бидоном парного молока и большим кульком, набитым пирожками с ливером. А мы целый день голодали, животы прилипли к хребту.
Давно это было, году так в 1958-м, вон сколько времени прошло, а я те светлые вечерние минуты до сих пор хорошо помню. Хотя многие эпизоды того времени уже выветрились из памяти.
Дом наш находился едва ли не в центре города - Улан-Удэ после войны на семьдесят процентов состоял из частных деревянных строений, - на проезде Волконских. Места наши тесно связаны с декабристами, поэтому и названия улан-удэнские в большинстве своем - декабристские. Обуви, чтобы ходить на улицу, не было, и тетя Ира поступала так: брала ткань поплотнее, вырезала из нее квадраты и обвязывала их веревками вокруг лодыжки. Получалась этакая своеобразная обувка. Можно было ходить по земле, забираться на деревья, крышу сарая, где мы любили играть с соседскими ребятишками.
В 1959 году, когда мне было семь лет, мы переехали на новое место, на вольготную окраину, за которой начинался глухой лес, на улицу с символическим названием Инициативная. А место - сам район - называлось Аршан, что в переводе с бурятского означает "источник". Там Евгений Иванович методом самостроя возвел половину дома, целых три комнаты, и мы, большой дружной компанией - мама, отчим, бабушка, тетя Ира и я переместились на Инициативную. Тетя Валя с сыном Иваном осталась в старом доме…
Дела пошли на лад, жить стало сытнее, - и лес подкидывал немало еды, особенно в летнюю и осеннюю пору, - ягоды, грибы, и рыбачили мы постоянно. Еще осенью мы ходили за кедровыми шишками, по деревьям лазали, как белки… Впрочем, орешники находились очень далеко от Аршана, надо было одолеть километров двадцать пять, не меньше, - иногда мы проделывали их пешком, иногда на попутке.
Для промысла часто использовали колот - им сбивали орехи с кедра. Колот - штука увесистая, сработанная из дерева, этакая деревянная кувалда. Взрослые мужики справляются с колотами легко, играючи, для них это лишний повод показать свою удаль и силу, а нам, пацанам, с колотом приходилось трудно, мы его облепливали вчетвером-впятером, долбанем раз по стволу и долго переводим дух. Поэтому проще было на кедры лазать. Хотя и опасно.
Радости же, когда мешок оказывался набитым шишками, было много.
Были у нас в лесу и свои футбольные поляны. Молотились там яростно. Вообще, именно с той поры у меня осталась любовь к футболу. Мой школьный товарищ Сергей Шалышкин написал даже, что если бы я не стал юристом, прокурором, то обязательно бы был футболистом. В общем, получалось неплохо. Я стоял в воротах, а в институте играл за сборную вуза защитником, полузащитником, бывало - забивал голы. И до сих пор, если выдается свободная минута и надо размяться, готов погонять мячик. Но тот "лесной" футбол - это было нечто особое: азарт, тяга к совершенству, упорство, ловкость, хитроумные комбинации, физическая сила, - чего только мы не демонстрировали в том футболе!.. Это была закваска на всю дальнейшую жизнь, без которой из юноши не вырастает настоящий человек. Вырастет хлюпик.
А мы хлюпиками не были. Ни духом, ни телом.
Что еще? Рано стал играть в шахматы, научил меня этой игре Евгений Иванович. Он любил посидеть, поломать голову над доской. И уже в пять лет я играл очень даже прилично, впоследствии, мальчишкой, выступал за сборную Бурятии, имел первый взрослый разряд. Собственно, шахматы и сыграли в моей жизни ту самую толчковую роль, которая и определила меня в юридический институт, и сделала прокурором… Но об этом позже.
Евгения Ивановича, доброго интеллигентного человека, мне хотелось называть отцом, а иногда я так и делал, но бабушка, которая не терпела никакой кривды и меня старалась воспитывать только в духе правды - открыла мне глаза: "Отец-то он отец, да… да только не родной. Родной отец твой совсем в другом месте находится".
От этого жестокого открытия хотелось заплакать. А родной отец мой, Илья Иванович Скуратов, фронтовик, награжденный орденами, работал, оказывается, здесь же, в Бурятии, в МВД, оперативником… Но пути наши никак не пересекались - видно, он был здорово обижен на мать. Но дело то было взрослое, я не мог, не имел права судить ни мать, ни отца. Это была их жизнь с разными взрослыми тайнами и некими, если хотите, странностями, которые мне были непонятны. Их жизнь - это их жизнь.
Мать моя до сих пор, слава Богу, жива, я встречаюсь с ней, отец умер, когда мне было двадцать восемь лет. Могилу его уже позже мне показал родной брат отца Иван Иванович, он же и рассказал мне все об отце… Все, что знал.
Возможно, узнай я об этом раньше, я бы постарался отыскать отца. Но не получилось.
Понимая, что у меня нет отца, бабушка Вера Лукинична вмешивалась во все мои уличные столкновения, - если, конечно, до нее доходили сведения об этом, - обязательно находила обидчика и задавала ему приличную трепку - в общем, поступала так, как поступил бы всякий отец, у которого кто-то обидел сына. Вот такая у меня была бабушка.
Но это я лишь в самом начале давал себя обидеть, когда был совсем маленьким, а потом, когда подрос, когда начал заниматься спортом, - в обиду старался себя не давать.
Помню, в школе у нас был здоровенный парень Володька Дыдыкало, кулаки у него были как у мужика, работающего в кузнице, - пудовые, плечи соответствовали кулакам, но главное, Дыдыкало был парнем драчливым.
Однажды он налетел на меня. Я, конечно, ему проигрывал и в комплекции, и в росте, и в весе, - во всем, словом, он по всем школьным канонам должен был меня побить, и все ожидали, что он непременно побьет меня, но не тут-то было. Мы сцепились люто, как на поле брани, и я-таки его осилил. Дрались мы за недостроенным зданием школы, и в один момент я увидел, что у Вовки из уха потекла кровь. Кровь из уха - это значит что-то серьезное, что-то задето, и увидев это, я предложил разойтись.
Был еще один случай, когда мне пришлось вступить в драку. Уже во взрослую, серьезную. Произошло это в Свердловске, где я учился в юридическом институте. Дело было ночью. Я возвращался в общежитие… Впечатление такое, что я был один во всем мире, один-одинешенек, никого нет, только каблуки стучат по тротуару, и больше никаких звуков.
И вот в этом оглушающем безлюдье передо мною вдруг встали две тени. Двое дюжих мужчин. С решительными лицами и решительно сжатыми кулаками.
Конечно, они и духом не ведали, что я нищий студент, что взять с меня нечего, рассчитывали поживиться…
Поживиться им не удалось. Не знаю, как у меня это получилось, но одного я уложил довольно ловким ударом, второй, увидев, что его напарник позорно грохнулся на тротуар, дал деру.
Спорт обладает мощными лечебными качествами, он не только снимает стрессы, не только дает возможность ощутить себя физически крепким человеком, он освобождает от всяких комплексов. Так, не обладая, скажем, баскетбольным ростом, я играл в баскетбол. И неплохо, говорят, играл. О футболе я уже сказал. Зимой вся наша аршанская сторона поголовно каталась на лыжах.
Обязательно делали трамплин, и на наших соревнованиях "кто дальше прыгнет" мы могли запросто сломать голову. Но никто, слава Богу, не сломал.
Нынешнее поколение ребят куда менее спортивное, чем наше. И заботы у них другие… Впрочем, хватит брюзжать, давайте вернемся в прошлое.
Были в детстве и неприятности. Например, я дважды тонул. Но, видать, не судьба была утонуть - жизнь уготовила мне что-то другое. Улан-Удэ стоит на двух реках - Уде и Селенге. Без малого триста пятьдесят лет назад казаки нашли очень удачное место, защищенное водой, - не подступиться, и заложили здесь острог. Реки при закладке крепости учитывались как важный военно-защитный фактор. Вода в наших реках холодная, особенно в Уде, горная; тело, мышцы сводит вмиг, "мама" крикнуть не успеешь, как очутишься на дне. Бурная вода, скоростная, в самый раз для сплава.
Плоты для сплава здесь вязали редко, предпочитали в основном молевой, когда бревна идут вольно, но с обоновкой. Обоновка - единственное, что сдерживает их, не дает пристать к берегам, каменистым островам и плесам.
Иногда молевой лес занимал всю реку, от берега до берега, пройти можно было только по бревнам, а они, заразы, верткие: стоит только ступить ногой - бревна тут же начинают вертеться, не удержишься.
Вот так я однажды и не удержался, прямо в одежде ушел в холодную, вмиг стянувшую все тело судорогой, воду. Сверху меня накрыло бревно, на котором я поскользнулся, к нему придвинулось второе, третье, образовался сплошной тяжелый полог, я воткнулся в него головой и ушел вниз, увидел какую-то длинную тень - то ли рыбу, то ли лежащий на дне топляк, устремился вверх и снова ткнулся головой в бревно.
Дыхание перехватило, воздуха в груди не оставалось совсем, испуг сжал сердце, в животе возник кусок льда, - через несколько минут, если не найду прогалину между бревнами, я тоже буду на дне. Рядом с топляком. Мысль страшная, хотя мне не верилось, что я могу умереть. В молодости, в детстве человек в такие вещи не верит. Так уж он устроен, верить начинает лишь в зрелом возрасте. Не помню как, но - полуослепший, полуоглохший, с полуостановившимся сердцем - я сумел все-таки раздвинуть бревна там, где они неплотно примыкали друг к другу, и выбраться на волю.
Если в первый раз я чуть не утонул случайно, то во второй меня подвела собственная лихость.
Плавал я неплохо и как-то летом одним махом одолел Селенгу. По масштабам Сибири, Селенга - не самая большая река. Но это - три-четыре Москвы-реки в ширину, а течет в два раза быстрее. Вода в Селенге холодная, быстрая, с дурью, словно бы она только что скатилась со снежных гор, - и вообще Селенга самая крупная среди рек, впадающих в Байкал, - в такой воде пловец должен вести себя осторожно, помнить о том, что в любую минуту ему может свести ноги. Но что осторожность в юные годы!..
В общем, я, не отдышавшись, поспешил обратно. Доплыл до середины и почувствовал - не вытяну. И дыхание обрывается, и сердце останавливается, и ноги сводит - словом, все! Осталось только запаниковать и тогда запросто можно идти на дно…
Тогда я еле-еле выплыл. С огромным трудом, на последнем дыхании, но все-таки выплыл. А потом долго-долго лежал на берегу, приходя в себя.
Возможно, будь рядом со мною отец, такие неприятности не происходили бы - отец ведь и подстрахует, и от лиха убережет, и защитит…
Понимая, какие мысли порою приходят мне в голову, Евгений Иванович требовал, чтобы я его звал отцом, что я, несмотря на то что бабушка уже давным-давно открыла мне тайну, охотно и делал - делал причем искренне, но в душе оставалась некая обида…
Вообще-то родословная по линии отца у меня великолепная. Чего стоит только один дед, Иван Флегонтович Скуратов, красивый могучий человек.
Он - казак из Елани. Елани недавно, к слову, исполнилось 310 лет, и я очень сожалею, что не был на праздновании. Причем Иван Флегонтович был не простым казаком, а казаком лихим, урядником, обвешанным наградами.
Надо заметить, что революцию 17-го года он принял всей душой и даже встречал Ленина на Финляндском вокзале.
Калинин в ту пору, когда все величали его дедушкой Калининым, лично вручил моему деду орден Красной Звезды - за участие в боях гражданской войны. Номер этого ордена шел едва ли не в первой сотне, что было для его земляков предметом особой гордости. В 30-е годы дед был председателем колхоза, имя его гремело на всю Бурятию, удержался в годы репрессий - в общем, жизнь прошел красиво, особо ни перед кем не склонял голову… Независимый был человек. Гордый.
Ныне я, когда бываю в Бурятии, - обязательно прихожу к нему на могилу. Как, впрочем, и на другие, дорогие мне могилы. Могилы бабушки, отца.
Учился я довольно легко, хотя отличником не был. В школе выделял два любимых предмета - историю и химию.
В восьмом классе произошло событие, которое заставило меня резко пересмотреть свои взгляды на жизнь. Евгений Иванович познакомился с одной миловидной женщиной - врачом, увлекся ею и разошелся с моей матерью. Тут я понял, что надеяться мне в жизни не на кого, и изменил отношение к учебе.
Учительница истории Мария Исааковна Суздальницкая, она сейчас уехала в Израиль, жива еще, говорила даже, что Скуратов - самый яркий ученик из всех, с которыми ей когда-либо приходилось иметь дело, и эта оценка была приятна. Что касается химии, то я участвовал во всех школьных олимпиадах, задачи решал, словно орехи щелкал, влет и, честно говоря, даже подумывал поступать в Новосибирский университет на химический факультет, но верх взяло все-таки юридическое начало.
Все дело в том, что бабушка моя работала вахтером в прокуратуре Бурятии: в общей сложности она проработала более пятидесяти лет. Смены у нее бывали разные - и дневные, и ночные, наготове у нее всегда был горячий чайник и крепкая заварка, мастерски она готовила и чай по-бурятски, о котором я расскажу чуть ниже. В прокуратуре в любое время обязательно, кроме вахтера, находились дежурные сотрудники, готовые каждую минуту выехать на происшествие.
Происшествий, как и вообще преступлений, было не так много, как сейчас, но все-таки они были, - на них, связанных, как правило, с гибелью людей, выезжали работники прокуратуры. Но в большинстве своем это были тихие дежурства. Дежурные частенько спускались к бабушке, к ее чайнику, чтобы скоротать время, переговорить о последних улан-удинских новостях, о погоде и событиях международной жизни, - иначе очень уж мучительно долго тянулось время…
Я любил ходить к бабушке на ее дежурства, тем более в прокуратуре имелась шахматная доска. И едва ли не все играли в шахматы. И вообще, шахматы, если хотите, - прокурорская игра, тут всегда есть возможность пораскинуть мозгами, просчитать комбинации, продумать возможные ходы: слишком многое объединяет, допустим, следственное дело, розыск и шахматы.
И работникам Бурятской прокуратуры, как я понимал, также интересно было сразиться со мной - я имел высокий разряд и был сильным противником. Так началось мое сближение с прокуратурой.
Мальчишкой я первый раз выехал и на осмотр трупа. Я до сих пор помню фамилию погибшего - Дерновой, рабочий газокарбитной станции на вагоноремонтном заводе. Погиб он по собственной неосторожности - отравился газом. Я полагал - увижу что-то страшное, а оказалось - нет: на полу лежал обычный покойник, очень тихий, очень домашний, очень нестрашный. Глядеть на него было даже интересно.