– Ваша светлость? – пискнул Финчли.
Вильерс медленно-медленно повернул к нему голову и оглядел от макушки завитого парика до кринолина, чуть задержавшись на чисто выбритом подбородке и на красноватой коже над вырезом платья.
– Финчли, – произнес он ясным, совершенно нормальным голосом, – мне кажется, я теряю рассудок. Признайся, ты приложил к этому руку?
– Я не Финчли, а герцогиня Бомон. – попытался исправить положение камердинер.
– Вот как? Тогда вы разительно переменились, герцогиня. Может быть, вы пережили какое-то сильное потрясение, которое стало причиной столь резких изменений?
Финчли судорожно сглотнул – неужели герцог пришел в себя?
– Вы так беспокоились, что пропустите следующий ход в партии с герцогиней… – несмело забормотал он.
– Я весь потный, – прервал его признание герцог. – Немедленно приготовь мне ванну. Я же не могу развлекать герцогиню, пока не приведу себя в порядок, не правда ли?
– Я тоже так думаю, – согласился верный слуга и не удержался от вопроса: – Но каким образом…
– Ко мне вернулся разум? – снова перебил его Вильерс. – Видишь ли, Финчли, герцогиня Бомон начала эту партию, двинув пешку от ферзя на два поля. Мысль о том, что она хочет пойти королевским конем на край доски, так меня поразила, что я вышел из лихорадочного забытья. Она никогда не сделает такой ход в этом дебюте. Полагаю, я был лишен способности ясно мыслить?
– Да, ваша светлость.
Вильерс огляделся вокруг:
– Какой сегодня день?
– Суббота, милорд, – ответил камердинер и с видимой неохотой добавил: – Вы прикованы к постели уже десять дней.
– А что они говорят по этому поводу? – спросил герцог, закрыв глаза.
– Кто?
– Доктора, болван!
– Болезнь может продлиться еще некоторое время, – пустился в объяснения камердинер. – Бандерспит говорит, что иногда такая лихорадка затягивается на месяцы.
– Что значит "затягивается"? А потом?
– Больные выздоравливают, – заверил слуга, мысленно кляня себя за неудачное слово.
– Напиши записку герцогине с просьбой отложить на время нашу партию, – продолжал Вильерс, не обращая на него внимания. – И вот что – пошли за моим поверенным, пока я еще в своем уме.
– Конечно, ваша светлость. Обычно вы приходите в себя по утрам.
– Я ничего не помню, – герцог с досадой потер лоб, – как будто та проклятая дуэль состоялась вчера.
Опытный взгляд Финчли заметил приближение нового приступа безумия.
– Пожалуй, я приведу поверенного завтра утром, – сказал он.
Вильерс пристально посмотрел ему в глаза:
– Пожалуйста, перед его приходом напомни мне, что я умираю, на случай если я забуду о цели его визита.
У Финчли сжалось сердце, но он как ни в чем не бывало поклонился хозяину:
– Как вам будет угодно, ваша светлость.
Глава 15
Две недели спустя
15 мая
Джемма перечитывала трактат "О благородной игре в шахматы", когда ее горничная Бригитт, тихонько постучав в дверь, сказала, что герцогиня Флетчер просит позволения войти. Джемма тотчас поднялась.
– Поппи, дорогая, ты прелестно выглядишь! – приветствовала она вошедшую подругу.
– Боюсь, я – наихудшая из ваших гостей, Джемма, – заметила та.
Точнее было бы сказать – самая необычная. Большую часть времени Поппи проводила у себя в комнате, по словам горничных, за чтением книг. И еще, вне всякого сомнения, молодая герцогиня много плакала.
– Нет ничего лучше гостя, который почти не показывается хозяевам на глаза, – пошутила Джемма, чтобы приободрить подругу.
– Не думала, что есть книги, посвященные шахматам, – заметила Поппи, коснувшись рукой трактата, который читала Джемма.
– Есть, и их немало.
– Надеюсь, ты извинишь мое невежество… Я знаю, что ты отличная шахматистка и сейчас играешь одновременно против герцога Вильерса и своего супруга.
Джемма бросила на Поппи взгляд из-под ресниц – возможно, подруге известны и самые предосудительные детали ее пари, так что скрывать их нет смысла.
– Да, играю, – кивнула хозяйка. – Мы делаем по одному ходу в день. Если в каком-либо из матчей дело дойдет до третьей партии, то она будет сыграна вслепую и в постели.
На несколько мгновений в комнате воцарилось молчание.
– Но зачем? – наконец спросила Поппи. Она отнюдь не выглядела потрясенной, только удивленной. – Зачем же играть в постели? Фигуры могут упасть, и ты не будешь знать, где они стояли…
– Не исключено.
– Мне кажется, такие условия предложил твой супруг.
– Нет, герцог Вильерс.
– Как ты думаешь, ты выиграешь?
– Оба матча? По правде говоря, я уже начала бояться, что это как раз тот случай, про который говорят: гордыня до добра не доведет – первый проигрыш Бомону меня довольно сильно расстроил. Но сейчас игра отложена до выздоровления Вильерса.
– Почему бы тебе не проиграть и вторую партию? Тогда ты избежишь третьей и всего, что с ней связано.
Джемма растерянно моргнула.
– То есть ты предлагаешь мне проиграть нарочно? – изумилась она.
– Почему бы и нет?
Это было невероятно! Но за предложением Поппи крылось нечто большее, чем простое желание помочь подруге.
– Ты хочешь сказать, что на моем месте проиграла бы партию только для того, чтобы не оказаться с мужчиной в постели? – уточнила Джемма.
– Согласись, что играть в шахматы в постели довольно неудобно, – зарделась Поппи.
Джемма откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на Поппи. Сидевшая совершенно прямо, будто аршин проглотила, герцогиня Флетчер и впрямь была восхитительно хороша, но вид у нее был такой, словно она вот-вот расплачется.
– Похоже, у вас с мужем не все ладно в спальне, – сделала свое заключение герцогиня Бомон.
– Я очень старалась угодить Флетчу, делала все, чего бы он ни просил, но он был несчастлив со мной, – призналась Поппи. – А я старалась изо всех сил! Если бы мама знала, что мы с ним вытворяли… Но он все равно был недоволен.
Джемма представила себе Поппи с Флетчером в эти моменты в спальне, и ей стало нехорошо – за восемь лет в жизни в Париже она многое узнала о человеческих пороках. Бедняжка Поппи с ее хорошеньким детским личиком, обрамленным золотистыми кудряшками, казалась такой юной, невинной…
– Может быть, это к лучшему, что герцог направился к более тучным пастбищам? – спросила Джемма.
Ответом ей было напряженное молчание, в котором ощущалось несогласие. Но если Флетчер действительно обошелся с женой неподобающим образом, то она должна была бы желать разрыва с ним…
– Расскажи, чего же просил твой муж?
– Ничего… – горестно протянула Поппи. – Боюсь, я и вправду ханжа, как он однажды сказал. После этого-то я и стала делать то, что он просил.
– Что же?
– Снимать ночную рубашку.
– И… – ободряюще кивнула Джемма.
– Снимать ее перед тем, как лечь.
– А дальше?
– Я снимала рубашку и ложилась в постель. Поверьте, я всегда лежала тихо и не мешала ему, что бы он ни вытворял.
– И что же он вытворял? – воскликнула не отличавшаяся терпением Джемма.
– Он… ощупывал меня и делал то, ради чего приходил в мою спальню. Я ему никогда не мешала. Он знал, что может делать это столько раз, сколько ему угодно.
– О Господи! – не удержалась от восклицания герцогиня Бомон.
Поппи разрыдалась.
– Со мной что-то не так, да? – лепетала она сквозь слезы. – Я давно догадывалась… У других женщин все как-то проще, если не считать моей мамы. Я, должно быть, пошла в нее… Луиза, например, флиртовала с Флетчем, но это не значит, что она в него влюблена…
Джемма промолчала, и Поппи переспросила:
– Луиза ведь не влюблена в него, да?
– Ни на йоту! – успокоила ее подруга.
– Вот ты, Джемма, разве тебя не пугает перспектива играть третью партию в постели с мужчиной?
– Нет.
– И если он вдруг отодвинет доску в сторону, тебя и это не смутит?
– О котором из моих соперников идет речь – о муже или о Вильерсе? – спросила Джемма.
– О том и о другом, – ответила Поппи, подавляя слезы.
– Полагаю, я смогу обыграть мужа, – продолжала герцогиня Бомон. – А Вильерс… – Она замолчала, сообразив, что Поппи вела речь не о том, сможет ли она победить, а о том, что будет, если она проиграет. – Когда-нибудь мне все равно придется спать с мужем, потому что я вернулась сюда из Парижа с намерением зачать наследника. А для зачатия нужны двое. Надеюсь, тебе это известно, Поппи?
– Разумеется! – с плачем отозвалась молодая герцогиня. Ее детское личико казалось гневным и горестным одновременно. – Я даже заявила Флетчу: как же мы заведем детей, если ты не приходишь ко мне в спальню? Ты должен выполнять свой супружеский долг! Мама рассказывала, что папа регулярно посещал ее до тех пор, пока она не забеременела. Но Флетч… Его интересуют только…
Рыдания снова заглушили ее слова.
– Удовольствия? – подсказала Джемма.
– Да, если ты это так называешь.
– А как назовешь ты?
– Не знаю… – заплаканное лицо Поппи исказилось страдальческой гримасой. – Просто не знаю. Я старалась… Я делала все, что он хотел, позволяла ему все, что он хотел, разрешала ему целовать себя везде, где он хотел, хотя это очень, очень плохо…
Джемме показалось, что семейные проблемы Поппи слишком серьезны, чтобы можно было надеяться помочь их решить.
– Почему плохо? – спросила она осторожно.
– Мама… – начала было Поппи, но снова разрыдалась.
– Пожалуй, нам нужно выпить по чашке чаю, – решила хозяйка. – А потом я расскажу, что делала сама и что позволяла делать мужчине в постели, поэтому приготовься, ты будешь потрясена.
Каждой из них потребовалась не одна, а две чашки чаю, после которых обе дамы уселись на маленький диванчик у окна, и Поппи с надеждой посмотрела на Джемму.
– Видишь ли, дело не в том, что мы позволяем мужчинам, – начала герцогиня Бомон. – Кстати, дорогая, попробуйте этот слоеный пирожок с яблоком – очень вкусно! Так вот, во главе угла должны быть наши требования к мужчинам.
– Мы должны требовать погасить свет, – подхватила ее мысль Поппи. – Я всегда настаивала на этом.
– Ничего подобного, – покачала головой Джемма. – Главное – помнить, что мужчины очень легко достигают удовлетворения, а женщины – нет. Поэтому на первом месте должно стоять наше удовлетворение.
– Ах, Флетч об этом прекрасно знает, – огорченно заметила гостья. – Он так часто спрашивал меня, нравятся ли мне его ласки, что я однажды чуть не накричала на него. Но ему было все равно, что я говорила. Он продолжал делать то, что делал, нравилось мне или нет. Если же ему приходилось прекращать, то он на меня сердился.
– Значит, Флетч заботился и о твоем удовольствии? Это же прекрасно!
– Даже чересчур заботился, – подосадовала Поппи.
"Похоже, мы подобрались к сути проблемы", – подумала Джемма и сказала:
– Выходит, что бы Флетч ни делал, он не мог тебе угодить?
– Видишь, дело во мне! – нервно кусая губы, воскликнула Поппи. – Со мной что-то не так! Однажды ночью Флетч даже попросил, чтобы я сама направляла его, подсказывала ему, что мне нравится.
– Да, это гораздо проще, чем полагаться на интуицию мужчины, – одобрительно кивнула герцогиня Бомон.
– Я только хочу все делать правильно, – с отчаянием в голосе сказала Поппи. – С самой первой нашей ночи у меня ничего не получалось. Когда Флетч просил меня о чем-то, я даже не понимала, о чем он говорит. К тому же он вел себя так бесстыдно… Похоже, он не имеет ни малейшего представления о том, что может быть по нраву хорошо воспитанной леди.
– Несомненно! Должна сказать, милая, что, судя по твоему рассказу, Флетч намного интереснее большинства английских мужчин.
– О да, – помрачнев, согласилась Поппи. – Он стал таким красавцем! Когда я на него смотрю, мне даже не верится, что я та счастливица, на которой он женат. Но когда я вижу в его взгляде презрение и вспоминаю о своем изъяне, то жалею, что он женат на мне, а не на другой. Выходит, я могу любить его только издалека? Я и этому рада, потому что мне не нужен никто, кроме него. Ах, если бы мы не поженились, он бы сейчас смотрел на меня совсем по-другому.
– Мне кажется, что у Флетча слишком высокие требования, – проговорила Джемма. – Мы с Бомоном никогда не предавались изысканным ласкам в постели, но это нисколько его не тревожило. – Она замолчала, вспомнив о причине, по которой они с мужем разъехались, – о любовнице, с которой она застала Бомона в его вестминстерском кабинете. – Или мне только казалось… Я ведь не знала, что у мужа была любовница.
– Мама еще до свадьбы предупреждала меня, что Флетч непременно заведет любовницу. – Голос Поппи предательски задрожал, но она удержалась от слез и гордо вскинула голову. – Я ей тогда не поверила, потому что он очень сильно меня любил. Думаю, что смогу привыкнуть к новым обстоятельствам и вообще ко всему, что бы ни произошло. Не зря же я же столько лет прожила с мамой…
– Послушав тебя, я должна быть благодарна своей родительнице за ее ранний уход из жизни, – заметила Джемма. – Ее не стало так рано, что я ее почти не помню.
– Мама любит меня, поверь, просто она хочет, чтобы у меня было то, чего лишилась она, когда ее принудили выйти замуж за моего отца. По ее словам, он не отличался умом, к тому же у него не было титула.
– Довольно обидный отзыв о собственном супруге, – резко казала Джемма.
– По ее словам, кончина в молодом возрасте – самый умный его поступок.
– Пожалуй, не столько обидный, сколько жестокосердный.
– Но взявшись за управление отцовскими имениями, мама добилась громадного увеличения прибыли.
– Как ей это удалось?
– Она огородила все земли и развела овец на бывших землях арендаторов.
Несколько мгновений женщины молчали, задумавшись о судьбе согнанных с земли арендаторов.
– Бунт не для меня, – пожала плечами герцогиня Флетчер, признавая свое бессилие что-либо изменить. – Увы, я не могу похвастаться сильным характером.
– О, ты еще удивишь сама себя, – возразила подруга. – Во всяком случае, меня ты удивляешь. И свою мать тоже.
– Ее я скорее пугаю, – сказала Поппи и в первый раз улыбнулась.
– А это неплохо, – ответила Джемма. – совсем неплохо.
Глава 16
5 июня
К началу июня герцог Вильерс болел уже более месяца, но улучшения все не наступало. Он по-прежнему был беспокоен, на щеках пылал вишневый румянец, с губ, словно листья осенью, то и дело слетали бессвязные слова. Финчли чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он выставил Бандерспита, который настаивал на непременном кровопускании, накричал на экономку, желавшую во что бы то ни стало напоить хозяина свежей петушиной кровью, но пути к спасению не знал.
– Если герцог не придет в себя к утру, – заявил Бандерспит, выйдя из покоев Вильерса, – то он уже не выздоровеет. Запомните мои слова. Больной в лихорадке не может выжить, если он почти не пьет.
Действительно, заставить герцога выпить больше одного малюсенького глотка воды не мог никто. Последний раз он по-настоящему напился воды во время краткого возвращения рассудка, когда Финчли безуспешно пытался разыграть шахматный гамбит.
– У него на уме одни шахматы, – сказал камердинер миссис Феррерс. – Его светлость говорит только о них. Вот сами послушайте!
В это мгновение Вильерс произнес надтреснутым, хриплым от многочасового бормотания голосом:
– Придется пожертвовать пару пешек в обмен…
При этом он помахал двумя пешками, взявшимися невесть откуда – то ли их ему дали слуги, то ли он сам сотворил их из воздуха. Зрелище было настолько странным и пугающим, что миссис Феррерс опешила.
– Пойду к герцогине, попрошу навестить его светлость, – вздохнул Финчли.
– Вы имеете в виду герцогиню Бомон? – удивленно переспросила экономка. – Разве не вы говорили, что хозяин вас никогда не простит, если вы позволите герцогине увидеть его в подобном положении?
– Думаю, теперь это вряд ли возможно, – ответил Финчли, посмотрев на своего господина – мокрого от пота, с красным, изможденным лицом. – Он того и гляди умрет, поэтому я должен попытаться.
Взяв хозяйский экипаж, он в скором времени уже стоял у дверей особняка герцога Бомона. Но ему не повезло.
– Нет, я не могу передать ее светлости вашу просьбу! – отрезал дворецкий Бомонов Фаул, выслушав Финчли. – Герцог Вильерс и так доставил моему господину много беспокойства, а вы вдобавок хотите, чтобы миледи посетила его, раненого, в его собственном доме. Да уже половина Лондона убеждена, что у них чуть ли не любовная связь.
– Он смертельно болен, – в отчаянии возразил Финчли. – Никто не может так думать.
– Не говорите глупостей! Вы отлично знаете, что Вильерс может лежать на смертном одре, а досужие языки будут рассказывать, что он кувыркается в постели с любовницей. Единственный выход для вас – поговорить с самим герцогом Бомоном. Если он согласится сопровождать герцогиню, тогда в этом визите не будет ничего предосудительного.
– Вы думаете, он согласится? Его ведь нельзя отнести к лучшим друзьям Вильерса…
– Его светлость может не одобрять поведения вашего хозяина, но он никогда не оставит человека в беде, – приосанившись, с гордостью заявил Фаул.
Лучшего Финчли и желать не мог. Через несколько мгновений он уже торопливо излагал свою просьбу герцогу Бомону.
– Будь прокляты дуэли, – резюмировал тот, когда дворецкий Вильерса закончил, – и прежде всего будь проклят Гриффин со своим вызовом! Принесите мне пальто, Фаул.
– А герцогиня? – озабоченно спросил Финчли.
– Она уже отошла ко сну. Если Вильерс хочет сыграть партию, я к его услугам.
– Самое главное – он должен выпить воды, – перешел к сути дела Финчли, чувствовавший, что может потерять последнюю надежду. – Я пытался играть с ним, ваша светлость, но ему нужны не шахматы сами по себе. Боюсь, помочь может только герцогиня. Нельзя ли ее разбудить? Очень вас прошу!
Бомон окинул Финчли внимательным взглядом.
– Вы хороший человек, – заключил он. – Давайте договоримся так: если мне в течение часа не удастся уговорить Вильерса выпить воды, то я сам привезу к нему свою жену. Согласны?
– Да, ваша светлость, – с глубоким поклоном ответил камердинер.
За несколько недель, прошедших со времени впечатляющего появления Вильерса на приеме у Джеммы, он ужасно переменился – глаза глубоко запали, обтянутые кожей скулы горели болезненным румянцем, казавшимся еще ярче из-за смертельной бледности, разлившейся по лицу несчастного.
Бомон прошел вперед, к кровати раненого, стянул с плеч плащ и бросил его, не глядя, спешившему за ним лакею. Вильерс держал в руке ладью и что-то бормотал. Прислушавшись, Бомон понял, что речь идет о ферзевой пешке.