Вот уж не думала, что когда-нибудь возблагодарю небеса за то, что Франсис так долго возится со своей камерой, и в душе буду молить, чтобы она провозилась еще как можно дольше. Я слышала, как она пытается - и вроде бы не без успеха - общаться с Софьей, как они смеются. Софья, несомненно, чувствующая себя в полной безопасности, кажется, освободилась от своей скованности. В ограниченном пространстве громко разносился стрекот кинокамеры. Я снова бросилась бегом вниз по лестнице.
Я вспомнила о мотке веревки, лежавшем возле мешков с зерном. Ведь если держишь пленника, предполагается, что чем-то его связываешь. Я хотела взглянуть на эту веревку.
Добравшись до первого этажа, я на мгновение остановилась и быстро осмотрелась вокруг. Слышно было, что они все еще занимаются с кинокамерой, впрочем, даже если они станут спускаться, я заблаговременно узнаю об этом: ведь они не смогут меня увидеть, пока не спустятся до середины пролета. Я склонилась над веревкой.
Первое, что я увидела, была кровь.
Это так просто звучит… да, наверное, именно это я и ожидала увидеть. Но одно дело - мысленно ожидать что-то увидеть, и совсем другое - столкнуться с этим воочию. Спасла меня, думаю, настоятельная необходимость поспешить и соблюдать осторожность. Так или иначе, мне удалось взять себя в руки и, справившись с первым волнением, тщательно все рассмотреть.
Крови было совсем мало, ровно столько, убеждала я себя, сколько может остаться от попыток высвободить связанные запястья. Небольшие пятна крови темнели через равные промежутки по всей длине одной из веревок, как будто она действительно была обвязана вокруг чьих-то запястий.
Я судорожно принялась отыскивать концы веревки. Они оказались ровными и не обтрепанными.
Когда я отбросила веревку на прежнее место, взгляд мой упал на стоявшую рядом хозяйственную сумку Софьи. Не испытывая ни малейших угрызений совести, я раскрыла ее и заглянула внутрь.
Много я там не нашла - только узел из выцветшей ткани красно-зеленого рисунка, которую я видела у нее в доме, скомканную засаленную газету и еще один клочок материи, сильно помятый и как будто даже сыроватый.
Я развязала узел - ничего, кроме нескольких крошек. В газете - тоже, сальные пятна на ней, возможно, были оставлены растительным или сливочным маслом. Вероятно, пищу для мальчика она сначала заворачивала в газету, а затем завязывала в узелок. Но тут был еще один клочок материи, измятый и выглядевший так, будто его жевали…
Ну разумеется. Не могли же они просто связать мальчика и оставить его здесь - им приходилось затыкать ему рот кляпом.
Трясущимися руками я запихала все вещи обратно в сумку и выпрямилась.
Значит, все это правда. Колина действительно держали здесь, а теперь он исчез. Целые и неистертые концы веревки говорили о том, что речь идет не о побеге и путы не были перепилены. Веревку развязали, а затем аккуратно сложили - возможно, это сделала Софья, когда убирала кляп, подстилку и остатки пищи.
Но если Колин все еще жив… мозг мой буксовал, словно неисправный двигатель, но продолжал мучительно работать… если они все-таки оставили Колина в живых, тогда он, конечно же, должен быть по-прежнему связан? Если веревка здесь, выброшена за ненадобностью, разве это не означает, что Колина намеренно освободили и что сейчас он, возможно, в свою очередь, ищет Марка?
Я стояла, невидящими глазами уставившись на груду инструментов у стены. И вдруг, словно от толчка, причинившего чуть ли не физическую боль, я осознала наконец, на что именно смотрю - предмет этот стоял рядом с мотком веревки и обличающе сверкал.
Лопата. Едва увидев ее, ни на что другое я уже не могла смотреть.
Это была старая лопата, с потертой рукояткой, но клинок блестел как новый - лопатой явно недавно пользовались. Местами он был все еще облеплен землей, которая частично высохла и осыпалась, образовав на полу небольшие кучки. Лопатой пользовались совсем недавно и рыли очень глубоко: ею перекапывали не сухой пахотный слой почвы, а глубоко залегавшую сырую землю, которая обычно и прилипает…
Я закрыла глаза, пытаясь отогнать прочь складывавшуюся в голове картину. Кто-то что-то копал - ну и что? Разве не для этого предназначена лопата? Ведь поля надо обрабатывать, верно? И ничегошеньки это не означает. Кто угодно мог ею воспользоваться, и для самых разных целей. Может, Софья выкапывала овощи, или Джозеф, или Стратос…
И тут вдруг незначительная и позабытая до сего момента картина обрела законченность - перед моим мысленным взором предстали эти безмятежные поля, какими я их увидела вчера: спящий мальчик, мужчина, копающий в одиночестве рядом с зарослями сахарного тростника, позади мельницы. Широкоплечий мужчина с красным шарфом вокруг шеи. Он тогда не обратил на меня внимания, а я - на него. Но теперь образ его отчетливо встал у меня перед глазами.
Я вспомнила, как увидела его чуть позже, когда он закончил работу и спустился к дому Софьи - сообщить ей о том, что сделал, и сказать, что она может отправляться на мельницу и наводить там порядок.
Не помню, как я выбралась наружу… Ирисы ослепительно сверкали под яркими лучами солнца, зеленовато-белая бабочка порхала среди пурпурных лепестков…
Я с такой силой прижала тыльную сторону ладони ко рту, что поранила ее зубами.
- Я должна сказать Марку, - повторяла я, прокусывая до боли руку. - Боже милостивый, я должна обо всем рассказать Марку!
ГЛАВА 13
Ах, если встретите случайно
Мальчишку-пастушка
в пурпурных башмаках,
С козлиной шкурой на плече
и с посохом в руках,
Скажите, что я жду его…Оскар Уайльд. Эндимион
- Никола… Никки, милая, да что такое?
- Все в порядке. Дай мне минутку, и все.
- Я понимала - что-то там не так. Слушай, мы ведь можем здесь присесть. Приди в себя, не дергайся.
Мы как раз подошли к придорожному алтарю над лимонной рощей. Поля отсюда не были видны, мельница казалась не более чем белым бликом, просвечивающим сквозь деревья. Я не помнила, как дошла сюда; должно быть, я учтиво раскланялась с Софьей, подождала, пока они с Франсис обменялись любезностями на прощание, каким-то образом, вслепую, взобралась сюда, продравшись сквозь заросли деревьев, и теперь остановилась у этого алтаря и потрясенно смотрела на Франсис, не в силах вымолвить ни слова.
- Ну-ка, - сказала она, - возьми сигарету.
Она чиркнула спичкой - резкий запах горящей серы смешался с ароматом вербены и лаванды, росших возле камней, на которых мы сидели, и воспоминания нахлынули на меня с мучительной остротой. Я провела пальцами по лиловым головкам цветов, с остервенением сорвала их со стебля и отбросила на землю, но теперь запах лаванды ощущался еще сильнее, пропитав кожу моей руки. Я потерла руку об юбку и заговорила, уставившись в землю:
- Они убили Колина. Ты была права. И похоронили его вон там… прямо рядом с мельницей.
Наступила тишина. Я наблюдала за муравьями, поспешившими обследовать упавшие цветки.
- Но… - Казалось, она озадачена. - Откуда ты знаешь? Ты что-то заметила?
Я кивнула.
- Вот как. Мельница. Ну да, почему бы нет? Что ж, рассказывай.
Когда я закончила, она еще немного помолчала, глубоко затягиваясь. Потом резко дернула головой, словно отгоняя назойливое насекомое.
- Эта милая женщина? Не могу поверить. Это нереально.
- Просто ты не видела Марка, как он лежит там, наверху, в грязи и с пулевым ранением. Все ясно, Колин мертв. И теперь я должна рассказать все Марку. И мы можем обратиться в полицию - теперь, когда уже слишком поздно. - Охваченная внезапной тревогой, я порывисто повернулась к ней. - Ты сказала, что догадывалась, что не все в порядке. Значит, по моему поведению это было заметно? Софья могла догадаться, что мне что-то известно?
- Наверняка нет. Я и сама-то не была уверена, а ведь я тебя знаю довольно хорошо. Да и о чем она могла догадаться? Она же не знает, что тебе вообще что-то известно об этом деле, да и увидеть там было нечего, если только не искать специально.
- Это все мышонок. Не заметь я того мышонка с кусочком хлеба, я бы так ничего и не нашла. Я бы заинтересовалась той кучей тростника, но мне бы и в голову не пришло искать хлебные крошки и осматривать веревку.
- Что ж, она не видела мышонка, и ей в голову тоже ничего не придет. Об этом можешь не беспокоиться. Она отправится восвояси, вполне довольная результатами своей уборки; и нас с тобой ни в чем нельзя заподозрить.
Муравьи сновали взад-вперед среди цветков лаванды.
- Франсис, я должна буду рассказать Марку.
- Да, знаю.
- Ты ведь согласна с этим?
- Боюсь, что придется, дорогая.
- Значит… ты думаешь, я права? Думаешь, так все и случилось?
- Что Колин мертв? Боюсь, похоже на то. В любом случае Марку следует узнать об этих уликах. Дела приняли такой оборот, что ему не удастся самому со всем разобраться. Ты пойдешь прямо сейчас?
- Чем скорее, тем лучше. А ты?
- Лучше иди одна, да и в любом случае мне придется побыть здесь, чтобы прикрыть тебя, если вернешься поздно. Буду болтаться вокруг и снимать фильм, ну и все такое, а потом вернусь к чаю, как договаривались. Скажу им, что ты отправилась дальше, а мне не захотелось и что ты будешь держаться поближе к тропинкам и вернешься до темноты, - Она напряженно улыбнулась мне. - Так что потрудись действительно вернуться. Я совсем не уверена, что мне удастся придумать что-нибудь убедительное, если ты предпочтешь провести там еще одну ночь!
- Об этом можешь не беспокоиться: встретят меня там еще менее радушно, чем в прошлый раз. - Слова эти, против моей воли, прозвучали с нескрываемой горечью. Я поспешно вскочила на ноги и обыденным тоном добавила: - Ладно, чем скорее, тем лучше. Может, разделим сухой паек?
Мой план, если это можно было назвать планом, был относительно прост. Вероятно, после вчерашнего ночного набега Марк с Ламбисом вернулись в пастушью хижину, где и провели остаток ночи, а не отправились в долгое путешествие к своей яхте. Но если принять во внимание кровь в сарайчике Софьи, не исключено, что Марк просто не сумел одолеть крутой подъем к хижине. Возможно, они с Ламбисом затаились до утра где-нибудь вблизи деревушки и даже, может статься, Марку пришлось прятаться там и сегодня, если рана его снова стала сильно кровоточить.
Как бы то ни было, я решила, что лучше всего отыскать тропинку, ведущую к развалинам церкви, - ту самую тропинку, на которой было совершено убийство, - и идти по ней вдоль подножия горы. Для туриста было вполне естественно туда отправиться; двигаться я буду в том же направлении, в каком придется идти Марку и Ламбису, к тому же местность там хорошо просматривается на многие мили, не только с площадки наверху, где стоит хижина, и с уступа, но и с возвышающегося над ними горного кряжа.
Я вспомнила, как отчетливо выделялся вчерашний критянин на фоне зарослей кипарисов рядом с тропинкой. Если я остановлюсь там и если Марк с Ламбисом будут находиться где-то выше, они наверняка меня увидят и я смогу каким-нибудь образом дать им понять, что у меня есть для них новости. А поскольку я обещала, что не стану докучать им, если только не узнаю что-нибудь очень важное, они, несомненно, подадут мне какой-то сигнал, дадут понять, где они находятся, а после этого я как можно осторожнее поднимусь к ним. Если же сверху не последует никакого сигнала, тогда мне придется решать, подниматься ли наверх и взглянуть на уступ и хижину или же идти дальше по тропинке и попытаться найти яхту. Все это было очень неопределенно, но при данных обстоятельствах ничего лучшего я придумать не могла.
А что до убийцы, коим являлся - в этом я теперь не сомневалась - Джозеф, то его я почти не принимала в расчет, будучи уверенной, что тут я практически ничем не рискую. Если встречу его на тропинке, у меня будут все основания там находиться, включая совет самого Стратоса посетить византийскую церковь. Осторожность придется проявить лишь после того, как я обменяюсь сигналами с Марком, а тогда уж Марк с Ламбисом наверняка сами позаботятся, чтобы защитить меня. Странно, что эта мысль не вызвала у меня раздражения, как случилось бы вчера. Сегодня я не способна была думать ни о чем, что последует после того момента, когда я освобожусь от тяжести своего ужасного известия, а вместе с тем - и от ответственности за дальнейшие действия.
От придорожного алтаря, где я оставила Франсис, узкая тропка вела сквозь редкие деревца лимонной рощи наверх, к открытой площадке над плоскогорьем. Похоже было, что по этой тропке, как и по той, что шла от мостика, часто прогоняли деревенские стада; возможно, подумала я, что в конце концов она сольется со старой горной дорогой, ведущей к церкви и к "дрэвней гавани".
Так и оказалось на самом деле. Очень скоро эта узкая тропка вывела меня наверх, на лишенную растительности, покрытую трещинами скалу, где кто-то попытался выложить сухой кладкой перемычки, чтобы соединить тропку с более широкой, но отнюдь не более ровной дорожкой вдоль склона горы.
Уже основательно припекало. На этом участке холма не было деревьев, если не считать одинокого тонкого тополя с кремовыми веточками. В расщелинах скалы рос чертополох, и повсюду сквозь сухую почву пробивались крошечные желтые цветочки на тоненьких, словно ниточки, стеблях - они трепетали на ветру, возвышаясь над землей всего на два дюйма. Милые создания, они, словно миллион золотистых пылинок, выплясывали на фоне высушенной земли, но я наступала на них, не глядя. Для меня сейчас не существовало ничего, кроме каменистой тропинки и тяжкой обязанности, которая влекла меня вперед. Изнемогая от жары и усталости, я продолжала брести. Ноги будто свинцом налились. Воистину нет тяжелее пути, чем когда несешь дурные вести.
Тропинка, вместо того чтобы равномерно подниматься в гору, порой вдруг круто взбегала вверх, так что мне приходилось выкарабкиваться из высохшего русла реки. А выбравшись, я вдруг оказывалась на голом, раскаленном и довольно ровном участке и некоторое время могла относительно легко продвигаться вдоль склона горы. А местами тропинка неожиданно обрывалась вниз, увлекая меня за собой, и я вынуждена была пробираться через нанесенные ветром кучи песка, камни, поросшие чертополохом, и дикорастущие фиговые деревья, пригибаемые к земле южным ветром. Время от времени, когда дорога проходила через открытую местность или над зарослями колючек, в поле моего зрения оказывались высокие скалы, за которыми скрывалась пастушья хижина, но я не знала, виден ли отсюда уступ, где мы с Марком вчера прятались, и мог ли он, если по-прежнему находился там, увидеть меня. Я смотрела прямо перед собой и упорно продолжала идти. У них будет достаточно времени, чтобы разглядеть меня, когда я доберусь до кипарисовой рощицы.
Странные, противоречивые чувства - облегчение и одновременно страх - испытала я, когда, обогнув выступ скалы, наконец увидела группу кипарисов, темнеющих на фоне гор.
Они все еще находились на порядочном расстоянии от меня. Примерно на полпути к ним я разглядела неровную щель, окаймленную зеленью верхушек деревьев, - это и был тот самый узкий овраг, что шел приблизительно параллельно глубокой лощине, по которой я накануне шествовала навстречу приключениям. И как раз в начале этого оврага находилось то дуплистое дерево, в котором Ламбис вчера спрятал продукты.
Дорога к оврагу все время шла под гору. Наконец я остановилась у его края, где тропинка вдруг резко обрывалась вниз, к воде. В этом месте ручей расширялся, образуя неглубокую заводь, где кто-то поместил камни для перехода через водный поток. Дальше, ниже по течению, русло ручейка вновь расширялось, образуя впадину, и вода низвергалась вниз от заводи к заводи, пробивая путь посреди густого кустарника. Но выше по течению, там, куда лежал мой путь, находилось глубокое, извилистое ущелье, густо заросшее деревьями, верхушки которых я и видела издали. С тех пор как я рассталась с Франсис в лимонной роще, это было самое надежное укрытие, встретившееся мне, и сейчас, хотя разум и убеждал меня в том, что мне не нужно никакого укрытия, шестое чувство направило меня туда, и я принялась продираться вниз, к тенистой заводи, решив, что если уж отдыхать, то лучше всего здесь.
Достигнув заводи, тропинка расширялась на обоих берегах речки и образовывала ровный участок высохшей грязи, утрамбованной копытами животных, которые из года в год, возможно со времен Миноса, толпились здесь, чтобы напиться по дороге на высокогорные пастбища. И недавно тут побывало стадо. Противоположный берег, отлого поднимавшийся из воды, был все еще заляпан грязью в тех местах, где овцы толпой переходили через ручей, разбрызгивая воду на выровненную глинистую поверхность. А поверх множества следов животных, в грязи, я смогла различить размытый отпечаток сандалии пастуха. Он поскользнулся на глине, так что в носке и пятке отпечаток вышел смазанным, но извилистый рисунок веревочной подошвы получился четким, как на фотографии.
Веревочная подошва. Я балансировала на последнем камне, выискивая сухое место, чтобы поставить ногу, когда значение этого факта внезапно дошло до меня; несколько секунд я еще пыталась удержать равновесие на одной ноге, словно дурная копия статуи Эроса на Пикадилли, а затем шагнула прямо в воду. Но я была так напугана, что почти не обратила на это внимания. Просто выдернула ногу в хлюпающей туфле из воды, внимательно следя, чтобы не наступить на этот замечательный отпечаток, которому мог бы позавидовать любой сыщик, остановилась и крепко задумалась.
Вполне вероятно, что это был отпечаток ноги пастуха, как я сразу и подумала. Но тогда, значит, он носил такие же сандалии, что и Марк. Это опять же было возможно, но казалось сомнительным. По-видимому, большинство сельских жителей в Греции носят тряпичные туфли на резиновой подошве; многие мужчины (и некоторые женщины) носят полуботинки, так как летом сухие поля кишат змеями. Но веревочные подошвы встречаются редко; я знала это, потому что они мне нравились, и специально для этого отпуска я пыталась купить себе такие как в Афинах, так и в Гераклионе, но, увы, безуспешно.
Таким образом, хотя и можно было допустить, что отпечаток веревочной подошвы оставил критский пастух, однако гораздо вероятнее было, что здесь проходил Марк.
Взбудораженная этой мыслью, я попыталась пересмотреть свои планы.
След был оставлен сегодня утром - это очевидно. Что бы ни произошло прошлой ночью, это означало, что Марк достаточно здоров, чтобы держаться на ногах, и направляется прочь от деревни - но не к хижине, а назад, к яхте.
Прикусив губу, я задумалась. Мог ли он… в самом деле мог ли он уже выяснить то, что я собиралась ему сообщить? Пробрался ли он каким-то образом на мельницу до того, как Софья уничтожила следы пребывания там пленника?
Но тут я себя одернула. Я не могла так оставить это дело. Я все равно Должна была попытаться найти его… Но кажется, задача моя могла упроститься, поскольку имелись и другие следы… Второй, не столь глубокий, но вполне четкий, затем еще один, расплывчатый, и еще… потом они терялись на сухой, твердой земле.
Я остановилась и огляделась - вокруг меня простиралась затвердевшая на солнце земля и раскаленные камни, где терялись даже мириады крошечных раздвоенных отпечатков копыт. Жара стояла невыносимая - и ни малейшего ветерка, чтобы ее смягчить.