Как вполне очевидно, нападение Германии ожидалось не ранее 1942 года, что было, конечно же, роковой ошибкой. Руководство СССР полагало, что Германия, учитывая гибельные для нее уроки войны 1914–1918 годов, не станет воевать на два фронта и нападет на нас только после победы над Великобританией, с которой она находилась в состоянии войны с 3 сентября 1939 года.
Но, как уже давно установлено, Германия и не собиралась переправляться через Ла-Манш, считая, что после разгрома СССР Лондон волей-неволей вынужден будет заключить мир на условиях Берлина или даже пойти на союз с ним (миссия Гесса).
Задним числом легко обвинять тогдашнюю власть СССР в слепоте, но вспомним, что руководство США, несмотря на произошедшее 22 июня, почти полгода было уверено, что Япония нападет сначала на СССР, и сокрушительная японская атака 7 декабря 1941 года на базу Перл-Харбор, нанесшая тяжелейший ущерб флоту и военно-морской авиации США, явилась полнейшей неожиданностью.
Но вернемся к "Соображениям по плану стратегического развертывания". Из приведенных цитат явствует, что необходимые условия для осуществления этого плана предполагалось создать в 1942 году. И подготовка к войне действительно шла тогда предельно ускоренными темпами. Обратимся хотя бы к проблеме боевой техники. В 1940 году было выпущено всего 86 самолетов новых, совершенных типов, а за первую половину 1941 года - уже 2739. Неплохо обстояло дело и с превосходными танками "Т-34" и "КВ": в 1940-м - 361, а за первую половину 1941-го - 1503 танка. Еще через год оснащенность первоклассной боевой техникой, несомненно, была бы намного более значительной.
А внезапное нападение врага в середине 1941 года привело к тому, что, несмотря на ряд существенных контрударов наших войск, они весьма быстро отступали по всем направлениям, и к декабрю линия фронта проходила у стен Ленинграда, Москвы и Ростова-на-Дону…
Но вот что многозначительно. Автор вроде бы оказавшихся несостоятельными "Соображений…" A.M. Василевский 31 июля 1941 года назначается заместителем начальника Генерального штаба (им с 30 июля был маршал Б.М. Шапошников) и начальником его главного - Оперативного - управления.
И дело не только в этом. В связи с угрожающей обстановкой (14 октября враг захватил Тверь-Кали-нин) Генеральный штаб во главе с Б.М. Шапошниковым был 16 октября эвакуирован в район Арзамаса. В Москве осталась небольшая группа генштабистов, которую возглавил именно A.M. Василевский. Правда, в ноябре Шапошников возвратился в Москву, но в конце месяца он тяжело заболел, и обязанности начальника Генерального штаба были возложены на Василевского. Шапошников вновь приступил к работе только 12 декабря, когда наше контрнаступление, начавшееся 5–6 декабря, развернулось во всей своей мощи. И, следовательно, роль A.M. Василевского в Московской битве невозможно переоценить.
И эта битва, явившаяся первой сокрушительной победой над врагом, осуществлялась в полном соответствии с цитированными словами из "Соображений…" A.M. Василевского: "…прикрыть сосредоточение \л развертывание наших войск и подготовку их к переходу в наступление", - наступление, которое навсегда отбило у врага охоту наступать в направлении Москвы. И в принципе так же осуществляются через год Сталинградская победа, а еще полгода спустя - Курская, после которой враг уже только отступал до самого Берлина.
Словом, составленный 15 мая 1941 года документ, который те или иные нынешние историки (их, повторюсь, к сожалению, немало) толкуют как программу нападения СССР на Германию, в действительности закладывал основы победоносной стратегии в Велйкой войне с напавшим на нас врагом.
Стоит сказать еще и о том, что составитель документа, Александр Михайлович Василевский (1895–1977), штабс-капитан в Первую мировую войну и генерал-майор к началу Отечественной, через две недели после победы под Сталинградом, 16 февраля 1943 года, был удостоен звания маршала. Во время войны немного ранее - 18 января 1943-го - получил это звание один только Г.К. Жуков, который к тому же в начале войны был уже генералом армии.
В этом свершившемся за полтора с небольшим года превращении генерал-майора в маршала уместно видеть высшее признание A.M. Василевского как творца той стратегии, смысл которой он кратко изложил в написанных им 15 мая 1941 года "Соображениях…" и которая была осуществлена в решающих контрнаступательных операциях Великой Отечественной войны.
И, если выразиться без обиняков, дико и даже - прошу извинить за резкость - постыдно истолковывать эти "Соображения…" как программу нападения на Германию, вторя тем самым предателю и фальсификатору Резуну.
Из жизни и деяний великого полководца
Впервые опубликовано: Из жизни и деяний великого полководца (о Г.К. Жукове)// Наш современник, 1993, № 5.
В день Победы вполне естественно вспомнить о Георгии Константиновиче Жукове, сыгравшем ни с чем не сравнимую роль в Великой Отечественной войне.
В течение уже нескольких лет множество злобных ненавистников России и воспитанных ими недоумков пытаются всячески очернить нашу историю и не в последнюю очередь- трагедийную и героическую эпопею 1941–1945 годов. Не избежал их клеветнических нападок и Георгий Константинович. Главное "обвинение" - что он-де если и побеждал, то только ценой страшных потерь, что он, мол, в отличие от других командующих, безжалостно обрекал подчиненных ему солдат и офицеров на гибель. Эта клеветническая версия начала подспудно распространяться, надо сказать, весьма давно, и инициаторами ее были некоторые представители командования, испытывавшие острое чувство зависти к славе великого полководца и стремившиеся лживым наветом принизить и опорочить эту сияющую славу.
Но вот только что вышло в свет тщательное статистическое исследование о наших боевых потерях (Гриф секретности снят. - М., Военное издательство, 1993), где приведены сведения о жертвах всех отдельных сражений Великой Отечественной войны. И выясняется следующее.
В ходе возглавленного Г.К. Жуковым мощного контрнаступления под Москвой (5 декабря 1941 - 7 января 1942 гг.) потери были, конечно, громадными. Погибли 139 586 человек, что составило 13,6 процента от общего количества участников сражения (1 021 700 человек). Но в то же самое время на юге осуществлялась (25 декабря 1941 - 2 января 1942 гг.) Керченско-Феодосийская десантная операция, и из 82 500 ее участников погибли 32 453 - то есть 39,3 процента! Наступление это, которым руководил ровесник Г.К. Жукова генерал-лейтенант Д.Т. Козлов, было, разумеется, гораздо менее важным и по замыслу, и по результатам, чем контрнаступление под Москвой, но, оказывается, жертвы - относительно общего количества сражавшихся солдат и офицеров - почти в три раза(!) превышали жертвы Московской стратегической наступательной операции…
И еще одно сопоставление - из времени конца войны. 13 февраля 1945 года завершилась Будапештская стратегическая наступательная операция, которой командовал маршал Ф.И. Толбухин. В ней участвовало 712 500 человек, из которых погибло 80 026 человек, то есть 11,1 процента всех участников. А 16 апреля 1945 года началась возглавленная Г.К. Жуковым Берлинская стратегическая наступательная операция. В ней приняло участие 1 906 200 человек, а погибших было 78 291 человек - то есть 4,1 процента, - опять-таки относительно почти в три раза (точно - в 2,7). меньше, нежели в Будапештской и меньше даже в абсолютных цифрах (78 и 80 тысяч)!
А речь ведь идет о тех двух грандиознейших наступательных сражениях, которыми Г.К. Жуков руководил полновластно. Таким образом, чисто клеветнический характер "обвинений" великого полководца в чрезмерности боевых потерь очевиден и неоспорим. Беспристрастные цифры свидетельствуют, если уж на то пошло, как раз о противоположном, - о том, что Г.К. Жуков умел обойтись наименьшими из возможных потерями.
Впрочем, хватит о клеветниках…
Многие помнят, что Г. К. Жуков родился 19 ноября (по новому стилю 1 декабря) 1896 года в деревне Стрелковке Малоярославецкого уезда Калужской губернии. Но едва ли многие задумывались над тем, что новорожденный получил имя замученного в 303 году и причисленного к лику святых прославленного древнеримского полководца, известного как Георгий Победоносец и - в крестьянской памяти - Егорий Храбрый. 26 ноября (9 декабря) Русская церковь отмечает годовщину освящения храма великомученика Георгия, воздвигнутого еще в середине XI века князем Ярославом Мудрым (его христианское имя - Георгий), а в народной памяти к этому дню приурочено "Чудо о змие" - один из подвигов Егория Храброго, спасшего соотечественников от пожиравшего их зловещего гада.
По всей вероятности, будущий полководец был окрещен с именем Георгий именно 26 ноября. И невозможно усомниться в том, что и родители, и, позднее, он сам ясно понимали значение имени Георгий, ибо предание о его носителе жило не только в церковных службах, но и непосредственно в крестьянском обиходе. Знаменитый собиратель народного творчества, сподвижник Петра Киреевского, П.И. Якушкин записал с голоса крестьянина "Стих о Егории Храбром" всего в нескольких десятках километров от родной деревни Г. К. Жукова - в одном из селений Лихвинского уезда той же Калужской губернии (ныне - Суворовский район Тульской области).
Не исключены сомнения в глубокой существенности избранного для будущего великого полководца имени. Мало ли, мол, кого назвали Георгием-Егором? И не является ли пустой мистикой это связывание имени и человека? Однако в сознании и поведении людей такого масштаба, как Георгий Константинович Жуков, никогда не господствует случайность и произвольность; их устремление к жизненной цели (пусть даже не до конца осознаваемое) изначально и всеопределяюще. И, как мы знаем, не достигнув еще и двадцати лет, Георгий Жуков уже носил на груди два Георгиевских креста и имел немаловажное тогда звание старшего унтер-офицера.
Судьба полководца широко известна и из его собственных "Воспоминаний и размышлений", и из ряда его жизнеописаний. Но не всем попали в руки опубликованные в различных изданиях рассказы самых разных знавших Г.К. Жукова людей и их записи бесед с ним. Фрагменты таких рассказов и записей, каждый из которых имеет свой особенный, но, как представляется, бесспорный интерес, "Наш современник" предлагает своим читателям.
В этих фрагментах как бы пунктиром очерчены этапы жизни Георгия Константиновича, беглыми, но подчас яркими штрихами воссоздается его характер и облик. Особенное внимание уделено роли полководца в Московской битве конца 1941 - начала 1942 годов и осуществленной им поистине великолепной подготовке к сражению на Курской дуге летом 1943 года (после этой победы наша армия уже только наступала).
Георгий Жуков навсегда заня^ свое место в ряду немногих бессмертных имен: Святослав, Александр Невский, Дмитрий Донской, Дмитрий Пожарский, Александр Суворов, Михаил Кутузов… И потому каждая подробность его жизни принадлежит Истории.
О доблести, о подвигах, о славе…
Впервые опубликовано: О доблести, о подвигах, о славе…: [Диалог: В. Кожинов - А. Михайлов]// Лит. газ. - 1980. - 6 авг. - № 32.
В. КОЖИНОВ. Майские номера всех наших литературных журналов ясно свидетельствуют о том, что тема Великой Отечественной войны живет в наши дни, в 35-й год Победы, полной и напряженной жизнью. В Воронов, например, пишет на страницах "Октября", что ныне можно даже "говорить о начале нового периода в литературе о войне", которому присуще включение нравственных проблем человеческого бытия в "широкую систему исторического отсчета, в масштабную картину народного существования".
Ал. МИХАЙЛОВ. Имеются и другие точки зрения…
В. КОЖИНОВ. Совершенно верно. В прошлом году, скажем, Ю. Кузьменко в "прогнозирующей" статье "В конце века" безоговорочно заявил: "…нет оснований думать, что… литература поднимется на качественно новый уровень в художественной разработке военной темы". Сразу же скажу, что я решительно не согласен с этим "прогнозом". Думаю, что в литературе о Великой Отечественной войне, и в частности в поэзии, о которой мы решили с вами, Александр Алексеевич, побеседовать, главные достижения - впереди.
Ал. МИХАЙЛОВ. Вы хотите сказать, что вас не удовлетворяет то, что написано поэтами фронтового поколения?
В. КОЖИНОВ. Не то чтобы не удовлетворяет. Но, по-моему, наша поэзия только начинает ныне осознавать свою задачу во всем ее грандиозном масштабе.
Ал. МИХАЙЛОВ. А фронтовое поколение, что же, не поднялось до уровня художественного освоения этой темы?
В. КОЖИНОВ. В известном смысле - нет. Если вести речь, так сказать, о конгениальном освоении. Ибо для того, чтобы осмыслить национальную и всемирно-историческую эпопею этой войны во всем ее размахе и глубине, должно пройти немало времени. Это, кстати, подтверждает и наша классическая литература.
Ал. МИХАЙЛОВ. Что вы имеете в виду?
В. КОЖИНОВ. "Войну и мир", появившуюся через полвека после Отечественной войны 1812 года. Вполне естественный срок для подлинного освоения той национальной и всемирно-исторической эпопеи, какой была эта война. Я отнюдь не разделяю пресловутую теорию дистанции, но есть и такие темы, такие "предметы" искусства, которые раскрываются во всем своем, размахе и глубине лишь по прошествии определенного времени.
Ал. МИХАЙЛОВ. Хотите вы, Вадим Валерианович, этого или нет, но вы сильно недооцениваете то, что наша литература создала в годы войны и в последующие три с половиной десятилетия, с этим я не согласен, и не согласен категорически
В. КОЖИНОВ. Стихи участников войны - художественные свидетельства… очевидцев, и в этом их громадная и безусловная ценность
Ал. МИХАЙЛОВ. Стихи прежде всего остаются стихами, поэзия - поэзией, - скажем, поэзией Твардовского… А потом уже это документ, но доку-. мент художественный, и в этом, в документальности, в правде пережитого, их дополнительная ценность. Пройдут еще годы, другие поэты будут писать о минувшей войне, но таких стихов им уже не написать.
В. КОЖИНОВ. Помните: главное слово о войне 1812 года сказал все-таки Лев Толстой! Хотя участники той войны оставили нам ценнейшие свидетельства. Я имею в виду хотя бы книги Надежды Дуровой и Федора Глинки.
Ал. МИХАЙЛОВ. Но Глинка писал и стихи. "Военная песнь, написанная во время приближения неприятеля к Смоленской губернии" - это и пламенная публицистика, и патриотические чувства, выраженные на их эмоциональном пределе.
В. КОЖИНОВ. Да, это замечательный поэтический памятник той войны.
Ал. МИХАЙЛОВ. Памятник! Стихи ФедораГлинки о войне могли бы встать в ряд с лермонтовским "Бородино"!
В. КОЖИНОВ. Ловлю вас на слове! Стихи Глинки, написанные на войне, вы сравниваете со стихотворением Лермонтова, написанным "человеком, родившимся в год взятия Парижа. И тот факт, что "Бородино" как бы затмило собой стихи многих и многих непосредственных участников войны, только подтверждает мою точку зрения.
Ал. МИХАЙЛОВ. Выскажу, быть может, кощунственную мысль: не принадлежи "Бородино" Лермонтову, мы судили бы о нем несколько иначе. "Звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала, и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел" - это, если хотите, романтический взгляд на войну. Это не та война, которая была на самом деле и которая запечатлелась в стихах участников войны. В "Бородине" можно ощутить романтический отсвет войны, но не саму войну, в нем видна игра воображения, но не попытка показать настоящую войну.
В. КОЖИНОВ. Но это творческое воображение как раз и дало возможность Лермонтову создать классическое произведение о войне 1812 года.
Ал. МИХАЙЛОВ. Значение этого стихотворения - не в непосредственном осмыслении войны как таковой, а в той лермонтовской идее, которая пронизывает многие его произведения, - в противопоставлении поколений; он болезненно переживает резкую непохожесть его поколения с поколением предыдущим: "Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…"
В. КОЖИНОВ. И все-таки не случайно именно "Бородино" стало общенародной и солдатской песней. Если бы оно не содержало правду о войне, оно не вернулось бы в солдатские ряды, его не приняли бы в свои сердца те, кто бывал в самой гуще боя.
Ал. МИХАЙЛОВ. У песни свои законы, не всегда совпадающие с законами поэзии. Романтические солдатские песни хороши для мирного времени. Я помню некоторые лихие песни предвоенных лет, их перестали петь 22 июня 1941 года. Но оставим "Бородино" в покое. Я ведь не собирался поднимать на него руку. Я просто хотел сказать, что для меня (думаю, что и для многих других читателей тоже) существует разница в изображении войны настоящей, которую человек, что называется, ощутил кожей, и в изображении такой войны, о которой автор слышал, которую он представляет в своем воображении, даже талантливо представляет.
В. КОЖИНОВ. Около трех лет назад в "Литературной газете" было опубликовано письмо Героя Советского Союза вице-адмирала Г.Н. Холостякова: "Я прочитал поэму, написанную человеком, который родился в год начала Великой Отечественной войны. И не могу не сказать, что многие образы этой поэмы поразили меня… (Речь идет о поэме Юрия Кузнецова "Дом". - В.К.) Я не знаток поэзии, но все же решусь сказать, что в этих стихах сделан новый шаг в художественном осмыслении Отечественной войны. Теперь я еще более прочно убежден, что полную и высокую правду о войне смогут сказать и дети и внуки тех, кто завоевал Победу".
Ал. МИХАЙЛОВ. Конечно, и не побывавший на войне писатель может открыть мне, участнику ее, нечто такое, что я тогда не сознавал. Например, сама мысль о том, что писатель станет вникать в психологию дезертира, пойдет к истокам предательства, мне, как бывшему солдату, в свое время показалась бы кощунственной. Но вот вышла повесть Валентина Распутина "Живи и помни", где автор художественно доказал правомерность и такого взгляда на войну. Но, с другой стороны, именно участник войны достигает в своем произведении о ней таких вершин, что и речи быть не может об отсутствии творческой свободы, творческого воображения. Возьмите стихотворение Сергея Орлова "Его зарыли в шар земной…". Мощь воображения захватывает с первой же строки. И какое гигантское художественное обобщение: земля - мавзолей простому солдату, а вокруг "Млечные Пути пылят…"!
В. КОЖИНОВ. И все же вы сами признаете, что человек, не видевший войны, даже родившийся после нее, может открыть фронтовикам какую-то еще до него не открытую правду о войне. Точно так же и тот, кто воевал, может как бы с высоты новой эпохи открыть и себе, и другим новую правду о войне. Вот, например, Виктор Кочетков. Признаюсь, что его стихи, добротные и честные, ранее меня не поражали. И вот совсем недавно я прочитал у него: "Пылающий июль. Тридцатый день войны. Все глубже, все наглей фашист вбивает клинья. В руинах хуторок на берегу Десны, просторные дворы, пропахшие полынью. Разрывы редких мин. Ружейная пальба. Надсадный плач детей. Тоскливый рев скотины. На сотни верст горят созревшие хлеба - ни горше, ни страшней не видел я картины".
Ал. МИХАЙЛОВ. Но это же свидетельство очевидца!