– Я все гадал, когда же ты приляжешь, – прошептал он, нависнув над ней. Спустив блузку, он поцеловал ее сначала в голое плечо, потом, воспользовавшись вырезом и не обращая внимания на ее игривые протесты, – в грудь.
Блузка полетела в траву, за ней последовала юбка. Полуденное солнце сияло над ними, помогая им своим теплом любить друг друга, а потом, утолив страсть, просто лежать, крепко обнявшись.
– Подумать только! – неожиданно проговорила Мариса. – Ведь я собиралась стать монахиней… – Она обескураженно прищелкнула языком.
– Я рад, что ты передумала. Роль полудикой цыганочки идет тебе куда больше.
– Я тебя ненавидела! Ты был таким бесчувственным и грубым!
– Знаю, – сухо отозвался он. – Вчера вечером ты разгромила меня в пух и прах. Ты выглядела как забрызганный грязью воробышек, строящий из себя бойцового петуха. Я твердо решил вести себя как чудовище и заставить тебя страдать, но ты каким-то чудом заставила меня забыть все прежние намерения, кроме одного – владеть тобой. – Он провел кончиком пальца по ее вздернутому носику, заставив ее поморщиться. – В тебе поразительным образом сочетаются непослушный ребенок и женщина-загадка. Я в растерянности, не знаю, как с тобой быть.
– А что тут знать? Пока что у тебя получалось неплохо.
– И у тебя тоже, – сказал он с ноткой недовольства в голосе. – Из-за тебя я совершенно забыл, чего ради мы здесь оказались, забыл обо всем на свете. Уж не научили ли тебя цыгане какому-то колдовству? Ты хоть задавалась вопросом, что делаешь в моем обществе, зачем соблазняешь меня своей бесхитростностью, хотя совсем недавно убегала от меня со всех ног как от дьявола во плоти?
Приятному забытью настал конец. Мариса приподнялась на локте.
– Ты ведь собирался продать меня какому-то ужасному человеку, своему знакомому! Я подслушала ваш разговор: вы обсуждали меня так бессердечно, как будто это… Я слышала, как вы торговались! Ты сказал, что меня надо приручить, а он ответил, что еще не решил, сначала надо меня осмотреть. Как ты мог так низко пасть?
– Что ты болтаешь? Продать тебя? У меня было совсем другое на уме: отпустить тебя на все четыре стороны, как только мы приплывем во Францию, и забыть тебя раз и навсегда, но мне не удавалось выкинуть тебя из головы. Почему я велел Дональду отвезти тебя в Париж? Я бы сам это сделал, не будь у меня срочных дел. Но ты, судя по всему, торопилась к своим давним приятелям! Должен сказать, я не верил ни единому твоему слову, но…
– Говорю тебе, я все слышала! – прошипела обозленная Мариса не менее обозленному Доминику. – В то утро я спустилась вниз, а ты был в комнате рядом, обсуждал там со своим гостем меня и цену, которую ты хотел бы за меня получить…
Она была поражена: он махнул рукой и расхохотался.
– Боже! Будешь в следующий раз знать, как подслушивать чужие разговоры! Вот глупышка! Речь шла о моей шхуне! Проклятие, я действительно собирался продать ее и купить новый корабль, но потом оказалось, что установка новой мачты взамен сломанной обойдется не так уж дорого, и я решил отменить сделку. Из-за этого ты и пустилась бежать со всех ног?
Она не собиралась успокаиваться: он раздразнил ее, вывел из себя, высмеял!
– Тогда ты собирался держать меня при себе в роли любовницы, пока я тебе не надоем, – обиженно проговорила она. – Ты обо мне совершенно не заботился – разве тебе надо об этом напоминать? Я все равно не согласилась бы быть твоей вещью.
Он уже не смеялся, а хмурился.
– А что, по-твоему, было на уме у Бонапарта? Женитьба, когда он и так женат? Или ты нацелилась на моего ненаглядного кузена Филипа, чтобы иметь на руках сразу две козырные карты?
Чудесный солнечный день померк: солнце затянуло облаками, и Мариса невольно поежилась. Она уже жалела о затеянном разговоре.
– Не надо! – шепотом взмолилась она. Она вспомнила Филипа, его полные гнева и горечи слова, собственные мечты о том, чтобы стать его женой. На ее лице отразились противоречивые чувства. Доминик выбил у нее из-под щеки локоть и прижал ее к траве. К нему вернулась прежняя безжалостность.
– Как ты переменилась в лице, стоило мне произнести его имя! Вам следовало бы научиться лучше управлять своими бурными чувствами, мадам! Он тоже был вашим любовником? Это от него вы столько узнали обо мне, чтобы пустить по моему следу Фуше?
– Нет, нет! – Она отчаянно мотала головой и жмурилась, чтобы не видеть его негодования. Как быстро меняется этот человек!
– О, да ты прирожденная актриса! – процедил он сквозь зубы и вонзил в нее железные пальцы как когти. Она не понимала, как он мог так быстро забыть, что всего минуту назад советовал ей научиться скрывать свои чувства. – До этой минуты ты исполняла свою роль безупречно. Сожалею, что игра окончена: ты чудесно разыгрывала страсть и сопротивление. Твой наставник, кто бы он ни был, заслуживает всяческих похвал. Примите мои поздравления! Ты чуть было не обвела меня вокруг пальца.
Она беспомощно всхлипывала, ощущая во рту и в душе горечь несбывшихся надежд. Он выругался про себя, вскочил и нетерпеливо посмотрел на нее.
– Игра закончена, любовь моя. Вставай и одевайся. Нам пора возвращаться.
Гордость не позволила ей умолять его, чтобы он постарался ее понять, мрачная решимость на его лице удержала ее от объяснений. Хорошо хоть соизволил отвернуться, дав ей с грехом пополам натянуть на себя непослушными пальцами мятую одежду. На обратном пути он не проронил ни слова и не прикоснулся к ней.
Мариса была так расстроена, что ее затошнило. Она уже не могла найти у себя в душе ни ненависти, которая вернула бы ей волю к жизни, ни даже отчаяния. Она поднялась в спальню, в которой они провели ночь, и рухнула на аккуратно застеленную кровать. Доминик остался внизу в обществе графина бренди.
Вышколенные слуги делали вид, что ничего не замечают. Даже Дональд не осмеливался обмолвиться словечком, зная, что на капитана напала "черная хандра".
Стемнело, но капитан по-прежнему не выходил из кабинета. Дональд собрал поднос, поднялся наверх и неуверенно постучался в запертую дверь спальни. Мертвенная бледность Марисы так поразила его, что он попробовал найти корявые слова ей в утешение, но она обреченно покачала головой, не приняв ни утешений, ни еды. Перед этим ее стошнило. Она приписывала свое состояние кислому красному вину, которым они запивали на прогулке хлеб и сыр. Дверь захлопнулась, и Дональд побрел вниз, укоризненно качая головой.
Еще утром они выглядели счастливой парой! Никогда еще он не видел капитана Челленджера таким веселым и жизнерадостным. Что могло между ними произойти, чтобы все мгновенно перевернулось с ног на голову?
Мариса, неподвижно лежа поперек кровати, задавала себе этот же вопрос. Она пока не разобралась в своих истинных чувствах. Доминик научил ее вожделению, сумел пробудить в ней страсть. Но этим все и исчерпывалось, иначе не произошло бы разрыва! Она оскорбила его, и он ответил ей тем же. Неужели она и впрямь влюблена в Филипа, неужели это действительно отразилось на ее лице при упоминании его имени? Да, раньше она любила Филипа за его честность и открытость. По сравнению с ним Доминик – слишком сложная, изменчивая, жестокая натура.
Она снова зарыдала и так обессилела, что крепко уснула и не проснулась даже тогда, когда он явился к ней, одним ударом сломав замок на двери. От него разило бренди. Он овладел ею, как в прежние времена на корабле – с диким натиском, причиняя боль, не удостоив мимолетной ласки. Насытившись, он оставил ее лежать, так и не сказав ни слова.
Чувствуя себя растоптанной и телесно, и душевно, Мариса долго металась без сна и забылась только перед рассветом.
Ее разбудила тягостная тишина. Она не имела ни малейшего понятия о времени. Вечером она задернула тяжелые занавеси, сквозь которые почти не пробивался свет. Голова была тяжелой, резь в глазах напоминала о реках пролитых слез, тупая боль – о постыдных событиях ночи. Она попробовала сесть в кровати, но тут же со стоном сползла вниз по пуховой подушке. Она чувствовала себя больной и разбитой. Какие новые унижения и пытки он приберег для нее на сегодня?
В доме было непривычно тихо. Куда исчез Дональд? Ему-то по крайней мере давно полагалось быть на ногах, чтобы попытаться соблазнить ее завтраком. Бедняга Дональд!
Она чувствовала сильный голод. Боль в пустом желудке заставила ее согнуться пополам.
Одеться оказалось не во что: чужая одежда, в которой она щеголяла накануне, была изорвана ночным насильником в клочья. Завернувшись в простыню и сжимая зубы, чтобы не упасть от головокружения, Мариса потащилась к двери.
Хватаясь за полированные перила, она ухитрилась спуститься и вздрогнула от неожиданности: из одной комнаты появился круглолицый субъект с отсутствующим выражением лица и тупо уставился на нее. Она видела его впервые. Кто он такой? Куда запропастился Дональд? От испуга Мариса даже забыла о своем неглиже.
Она принудила себя заговорить с незнакомцем, стараясь придать голосу властности:
– Куда все запропастились? Который час? Я голодна.
Он осклабился, напугав ее еще больше:
– Никого нет, госпожа. Один бедный Жан.
Она уставилась на него, пытаясь собраться с мыслями.
– Как же так? – прикрикнула она, и он едва не рухнул на колени.
– Не сердитесь на Жана! Он не сделал ничего дурного. Новый господин велел Жану остаться, и Жан остался. Да!
Так это дурачок! Боже, ее оставили здесь одну, с ухмыляющимся идиотом! Судороги в желудке заставили ее скривиться и вцепиться в перила обеими руками. Она попыталась успокоиться.
– Ты молодец, что остался, Жан. Но ты должен сказать мне, где остальные. Еще мне надо поесть. Я очень голодна.
Это он оказался способен понять. Его физиономия просияла.
– Голодна? Еда – в кухне. Жан принесет хлеба, Жан хороший.
– Конечно, хороший! Наверное, тебе доверяют, иначе не поручили бы за мной приглядывать?
Он важно закивал:
– Жан хороший. Жан присмотрит за госпожой. Вы оставите Жана своим слугой?
Это было сложнее, чем добиться толку от четырехлетнего ребенка. О, если бы ее оставили головокружение, тошнота, судороги!
– Конечно, оставайся! Из тебя получится хороший слуга, только пробуй запоминать то, что тебе говорят. Сможешь? Тебя просили что-нибудь мне передать? Пожалуйста, Жан, вспомни!
Круглое лицо затуманилось, потом озарилось улыбкой.
– Жан помнит! Пришли люди, много людей. Новый хозяин и тот, другой, который непонятно говорил, ушли с ними. Хозяин сказал… Он сказал… – Жан наморщил лоб. Мариса затаила дыхание. Внезапно Жан затараторил наизусть: – "Скажи ей, что игра сыграна до конца. Пускай возвращается к своим друзьям!" – Он торжествующе посмотрел на нее, ожидая новой похвалы.
Мариса покачнулась. У нее раскалывалась голова, внутри все сводило. Не устояв на ногах, она со стоном опустилась на пол у лестницы. Сквозь полуобморочную пелену она видела, как к ней наклоняется Жан с выражением тревоги на круглом лице.
– Жан сказал плохое, Жан хороший…
– Жан, мне дурно… Я заболела… Запомнил? Приведи кого-нибудь мне на помощь, понимаешь? Кого сможешь. Лучше – врача…
Она вскрикнула от боли:
– Прошу тебя, Жан, помоги!
Ощутив что-то горячее и липкое, она лишилась чувств.
Часть 2
ДУША В НОЧИ
Глава 19
Голоса… Вокруг нее раздавались голоса – и знакомые, и чужие. Разговор шел о ней. Почему ей так трудно открыть глаза?
– Но я полагала… Я действительно думала, что беспокоиться не о чем! Никаких признаков! Я поила ее сильными травами, которые всегда безотказно помогали мне самой, и…
Этот голос принадлежал ее тете. Но с кем она беседует?
– Все женщины разные, дорогая графиня! Если бы вы обратились ко мне раньше, я бы увидел… Одним словом, бедняжка лишилась дитя, которого вынашивала, и я бы советовал…
Несколько голосов заговорили одновременно, и Мариса беспокойно закрутила головой. Сквозь туман в голове проникали обрывки фраз.
– Некоторые женщины не созданы для материнства. Важна ширина таза… Я о бедрах, мадам, о бедрах! Она слишком тощая, надо бы ее подкормить… Ее мужу лучше посоветовать пока что обходить ее постель стороной… Вряд ли…
О чем они говорят?
– Ее муж… уехал. Как только она окрепнет, мне придется забрать ее с собой за границу. Вы уверены, что она поправится? Бедная девочка…
Марисе было проще снова погрузиться в забытье, чем попытаться найти смысл в их речах. Где-то глубоко сидело понимание, что, проснувшись, она испытает несравненно более сильную боль, чем та, с которой уже успело познакомиться ее тело.
Спустя длительное время, показавшееся ей вечностью, она открыла глаза и обнаружила, что лежит в шезлонге перед распахнутым окном. Она была очень слаба, ее сковывала страшная усталость, зато боль ушла. Кто-то отменно постарался доставить ей удобства. Мягкие подушки удерживали Марису в полусидячем положении, плечи были закутаны в теплую мягкую шаль.
– Дорогая! Слава Богу, наконец-то ты очнулась! Если бы ты только знала, как нас всех перепугала! Я бы никогда себе не простила, если бы ты… Слава Богу, что у того деревенского дурачка хватило ума сбегать за помощью. – Эдме, стоя перед ней в простом муслиновом платье, утирала слезы кружевным платочком.
Мариса наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что с ней стряслось; в следующее мгновение она уже сожалела, что привела в действие память, настолько болезненными, даже страшными оказались нахлынувшие воспоминания.
– Доминик… – прошептала она еле слышно. – Он?..
Эдме бросилась к ней.
– Не надо, дорогая! – взмолилась она, качая головой. – Тебе нельзя расстраиваться. Доктор говорит… О, ты обо всем поведала нам в бреду. Теперь ты уже не должна об этом вспоминать. Твоя забота – выздоровление и предвкушение радостей, которые ожидают нас с тобой в Лондоне. Представь себе, родная, не проходит и дня, чтобы Филип Синклер не справлялся о твоем здоровье. Клянусь, никогда еще не видела такого влюбленного молодого человека! Ведь ты действительно к нему привязана? Прости! Мне, конечно, не следовало…
Теплые руки Эдме сжали ледяные пальцы Марисы, из глаз полились покаянные слезы.
Даже Жозефина и Гортензия не удержались от слез, когда пришли ее навестить. Одна Мариса уже выплакала все до дна. Она узнала, что в бреду рыдала без перерыва; теперь она ощущала внутри себя пустоту и не испытывала никаких чувств.
Впрочем, немного погодя, когда начали понемногу восстанавливаться силы, она взрастила в себе одно-единственное чувство – ненависть. Стоило ей вспомнить происшедшее – бездушие, с каким Доминик обошелся с ней, изощренность и наглость, с которыми он играл на ее слабостях, дожидаясь, чтобы она окончательно сдалась, а потом затеял ссору, – как она вспыхивала от безудержной ярости, способной подвигнуть ее даже на убийство.
Его корабль ушел в море в то же утро, когда он оставил ее на попечение слабоумного Жана, – за эти сведения она могла быть благодарна Фуше. Как же ей хотелось, чтобы корабль поглотила морская пучина!
Как ни странно, даже елейный Фуше неоднократно заявлялся, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение, хоть и нес большую часть вины за ее злосчастное замужество. Мариса стискивала зубы всякий раз, когда ей докладывали об этом визитере, и с трудом удерживалась от дерзостей, когда он наклонялся к ее руке, называя "миледи" и "виконтесса". Боже, почему он с таким удовольствием напоминает ей об этом фиктивном браке, подарившем ей всего лишь титул без состояния и заморозившем душу?
Разумеется, у Фуше имелись на то свои причины, о которых Марисе предстояло узнать позже.
Вырвавшись из клетки Мальмезона, она провела день в Париже. Случаю было угодно, чтобы на пороге модной мастерской Леруа она столкнулась с герцогом Оранским. Тот, улыбаясь тонкими губами, припал к ее руке.
– Виконтесса Стэнбери! Какое удачное совпадение! Я как раз собирался побывать у вас, прежде чем вы отправитесь в Англию. Есть одно маленькое дельце, в котором вы могли бы оказать услугу Франции. Вы позволите?
Он уселся рядом с ней в карету, не дожидаясь ее вынужденного согласия. Развалившись на сиденье, он поглядывал на нее холодным взглядом из-под тяжелых век.
– Итак, сиятельный герцог?
Однако ему были милее окольные тропы.
– Париж опечалится, лишившись вас, мадам! Даже первый консул сетовал мне на днях на ваш предстоящий отъезд. Однако в условиях, когда на горизонте, как я слышал, опять сгущаются тучи войны, представительница английской знати поступает разумно, покидая страну, чтобы блистать на иной сцене. Может быть, вскоре вы станете герцогиней Ройс!
– Что?
Фуше приподнял бровь и с притворным сочувствием покачал головой.
– Неужто вы ничего не знаете? Я полагал, что вас поставит в известность ваша бесценная тетушка либо месье Синклер, отплывший уже в прошлом месяце… Ничего не поделаешь, вам придется принять этот удар от меня, мадам! Впрочем, это может оказаться для вас и приятным сюрпризом. – Он обнажил зубы, изображая улыбку. Мариса с трудом перевела дыхание. – Полноте, неужели вам не хочется стать герцогиней? Старый герцог, как я слышал, с некоторых пор хворает, а в последнее время совсем не поднимается с постели. Это, несомненно, и послужило причиной поспешного отъезда его племянника, не дождавшегося здесь вашего выздоровления. – Он елейно вздохнул и добавил, не давая Марисе возразить: – Да, это грустно. Смерть вообще грустная штука, напоминающая о бренности всего человеческого. Но в данном случае речь идет о старике, вдоволь пожившем. Уверен, вы, будучи француженкой, способны воспринимать это так же трезво, как и я. Роль герцогини, владелицы огромного состояния! Как вам это понравится? Тем более что будущий герцог, ваш супруг, вряд ли отважится объявиться в Англии…
Фуше продолжал в том же духе тихим, бархатным голосом. Мариса молча слушала. Фуше перешел к намекам: она могла бы, пользуясь своим положением, втереться в доверие к эмигрантам, обосновавшимся в Англии, то есть превратиться в шпионку…
– Шпионаж, мадам? – Фуше посмотрел на нее с упреком. – Нет, увольте! Вы достаточно умны, чтобы понимать, что ничего подобного я вам не предлагаю. У меня хватает обученных и расторопных людей, чтобы вынюхивать военные секреты. Глупцы англичане, вмешивающиеся не в свои дела, получат по заслугам. Что же касается вас, мадам, то, зная о вашей преданности родине и благодарности семейству Бонапартов, я всего лишь хотел предложить… Вы, несомненно, наслышаны о заговорах, вынашиваемых все теми же эмигрантами, снующими взад-вперед через пролив в надежде усадить на французский трон Бурбона. Их цель – убить первого консула, устроить во Франции хаос и возродить былую тиранию. Для этого у них в избытке имеется английское золото! – Последние слова были произнесены с неожиданной пылкостью.
Мариса ответила запинаясь:
– Не понимаю, при чем тут я! Меня будут держать под подозрением, тем более те из англичан, которые бывали здесь и знают…
Она вспыхнула от смущения. Каким в действительности будет мнение о ней в английском свете? Главное, как теперь относится к ней Филип? Пока она болела, он ежедневно присылал ей цветы. Потом она получила от него короткую записку, составленную высокопарным слогом, где он сообщал, что вынужден без промедления отправиться в Англию, где надеется продолжить знакомство с ней. Однако…