* * *
Ночь, набросившая свой звёздный плащ на болота, угрюмо сопутствовала нам на неуютной дороге к сторожке. Чахлые деревца по краям разбитого дождями просёлка бесприютными странниками таились в загустевшей тьме, пугая путников. Но мы, как уверял великий сыщик, вопреки моему здравому смыслу, приближались к разгадке Ваучервиль-холла.
– Шуррик, а что мы забыли у Дралсексов? – в который раз пытался я завести задушевный разговор с другом. – Не лучше ли нам вернуться к бокалу старого вина и, всё взвесив, где-то через пару недель с помощью полиции и регулярных войск обшарить болота?
Сыскных дел мастер по обыкновению промолчал, зная мой гордый характер и обильный словарный запас родного языка. К тому же он был уверен, что я не оставлю его без литературной опеки, ибо лондонский читатель уже устал ждать моего очередного писательского отчёта о нашей криминальной деятельности. Ведь мой скромный пытливый зуд сочинителя сопровождал Хломса во всех его начинаниях. Поэтому, отхлебнув из походной фляги и тем самым восстановив равновесие мысли в голове, я продолжал следовать за мистером Хломсом, сжимая в потной руке револьвер и готовясь отразить любое нападение с тыла.
Мы, молча и споро, крались к логову биологов. И не успело утро вступить в свои законные права, а я ради придания лёгкости шагу опустошить флагу и в пятый раз исполнить боевой шотландский гимн, как наш малочисленный отряд уже стучался в дверь сторожки, ломкий свет в окнах которой свидетельствовал о наличии хозяев.
Дверь почти сразу распахнулась, и мы уверенно вломились внутрь довольно обширной комнаты. Хломс задержался у входа, я же преисполненный отваги и инерции, свойственной преследователю, проскочил вперёд и упёрся в грубой работы стол с двумя скамьями по бокам. Впереди у дальней стены пылал камин, неверным светом заполняя этот разбойный притон, слева виднелся платяной шкаф, а справа за ширмой угадывалась кровать.
Пока я надлежащим образом и в считанные секунды оценивал обстановку предстоящего места сражения, Хломс за моей спиной зачем-то представился незамеченным мною обитателям этого вертепа и сказал, что хочет видеть мистера Дралсекса по неотложному делу. Вместо того, чтобы сразу применить оружие на немедленное поражение, сыщик опять начал свои дедуктивные игры.
– Мистер Хломс! Какой сюрприз! Я вас неоднократно видела в Лондоне, – вдруг услышал я за собой глубокий грудной голос. – А это, если не ошибаюсь, доктор Ваксон?
Я почти стремительно обернулся, как старый боевой конь, услыхавший призывной клич полковой трубы. Передо мной стояла…Нет, это была не женщина! Передо мной возникло белокурое и пышногрудое с огромными и карими, словно бренди, влажными, словно свежая бутылка из погреба сэра Гарри, глазами, в тёмную бездну которых я погрузился сразу же, потеряв ощущение пространства и времени. И лишь где-то в глубине естества, подспудно пульсирующее чувство долга, с огромным трудом вернуло меня к реальности, и я смог, наконец, оценить опытным взглядом всю стать бесподобной хозяйки. Строгое, рельефно вырисовывающее бюст платье тёмного тона плотно охватывало фигуру молодой женщины, а переливчатый огонь камина игрой света и тени создавал иллюзию постоянного волнения здорового и влекущего к себе тела. И меня проняло осознанием глубочайшей ответственности за ход проводимой операции, так кстати возложенной на мои плечи самим Провидением.
– …доктор Ваксон? – наконец, скорее догадался по движению её сочных и обворожительных губ с немного грустным изломом в уголках рта, нежели расслышал я вопрос молодой женщины.
– О, да! И доктор, и Ваксон, и друг Шуррика, – залепетал я, томясь предчувствием близкой разгадки тайны расследуемого дела и надеждой обладания ослепительным гонораром.
– Можем ли мы видеть мистера Дралсекса? Миссис… – вновь послышался хладнокровный голос моего друга.
– Мисс, мисс Розалинда, – поправила хозяйка, слегка приседая в реверансе. – Брат, как обычно, ночь проводит на болотах, изучая сумеречную жизнь их обитателей. Поэтому явится лишь утром.
– Очень жаль, – голос моего друга выражал досаду, – придётся подождать его на краю трясины. Ведь джентльмены не могут находиться ночью рядом с незнакомой леди без присутствия её родственников.
– Господа! – смущаясь девственной невинностью и заливаясь краской стыда до подбородка, вскричала Розалинда. – Вы можете остаться в сторожке до утра, нисколько не стеснив меня. Столичные предрассудки вряд ли уместны в провинциальной глуши, тем более, что я уже пробудилась, чтобы протопить камин, да и Миккаэль обидится на меня, узнав, что я не задержала вас. Снимайте плащи и присаживайтесь к столу. Я же приготовлю кофе.
Так как я уже давно не видел ничего предосудительного в присутствии дам среди достойных джентльменов, а тем более ночной порой, то моментально ринулся к порогу, увлекая за собой щепетильного Хломса. Когда же мы приблизились к платяному шкафу, я услышал горячий шёпот моего друга:
– Ваксон, да спрячьте вы, наконец, свой револьвер, неудобно при даме бряцать оружием.
Я тут же ощутил в руке тяжесть неуместного здесь куска металла. Вот что значит долг и честь! Видимо, подсознательно я ни на минуту не расслаблялся и всегда был готов к любым действиям во славу правосудия. Но, идя навстречу пожеланиям друга, проворным движением засунул оружие за шкаф.
Сняв плащи, мы чинно уселись за стол напротив друг друга, готовые к любым неожиданностям.
Спустя некоторое время перед нами появился до блеска начищенный кофейник. Поданы чашки, а аромат кофе, заполнив помещение, предрасположил нас к уютной предутренней беседе.
Мисс Розалинда присела рядом со мной и, разливая кофе, завела разговор о погоде, ценах на торф и прочих мелочах жизни. Мистер Хломс односложно отвечал, покуривая трубку, я же больше молчал, искоса поглядывая на точёный профиль хозяйки и строя радужные планы, однако общая беседа явно не клеилась.
– Какой удивительный нож, – вдруг сказал Хломс и, встав из-за стола, направился к каминной полке.
– О, это подарок брату от сослуживцев, – туманно разъяснила мисс Розалинда.
– Прекрасная работа, – похвалил Хломс неизвестного мастера, рассматривая нож, и неожиданно вскрикнул.
Я успел заметить, как неосторожным движением, что было свойственно Шуррику и можно было отнести лишь за счёт внезапно охватившего сыщика волнения, когда он нападал на верный след, мистер Хломс порезал себе руку, и его левая ладонь обагрилась кровью, тяжёлыми каплями падающей на пол.
– Как вы неосторожны! – укоризненно воскликнула хозяйка, тут же оказавшись подле сыщика. – Доктор, помогите мне сделать перевязку раны, – уже ко мне обратилась она.
Я бросился к другу, на ходу доставая ещё вполне пригодный носовой платок. Вообще-то, проходя службу в Индии, я всё больше имел дело с лошадьми и считался неплохим коновалом, но время от времени мне приходилось пользовать и местное, дикое население, от которого я не успевал услышать жалоб. Поэтому остановить жгутом кровь или произвести небольшую трепанацию для меня большого труда не составляло. Да и Розалинда оказалась на редкость умелой помощницей. Мы ловко сделали перевязку, а возвратившись на свои места, я сказал несколько справедливых слов о бдительности при пользовании режущими предметами и пользе прививок от жёлтой лихорадки, приведя многочисленные примеры из моего военного опыта.
– Господа, позвольте предложить по капле джина, а то доктор слишком взволнован случившимся, – вмешалась мисс Розалинда, прерывая мой небольшой экскурс в славное боевое прошлое.
Я моментально согласился, тем более, что давно ощущал потребность освежиться. Мисс упорхнула за ширму, а я прочёл в ясных глазах Хломса приказ к собранности, что и выполнил, приготовившись на деле доказать непотопляемость старого вояки как в вине, так и в женских чарах. Правда, связи между трагедией в Ваучервиль-холле и нашим ночным нашествием на Трах-Бич я по-прежнему не видел, но ведь не ошибается тот, кто ничего не делает, а мистер Хломс уже давно что-то делал, не говоря уже обо мне.
В это время появилась хозяйка, и на столе завеселилась бутылка джина. Я разлил пахучую жидкость в бокалы и предложил выпить до дна за успех нашего предприятия. А когда выпили по второй, уже без благородно отказавшегося Хломса, разговор вновь завязался, но уже куда более оживлённый и непосредственный. Розалинда попыталась растолковать нам основы биологии, но я ударился в героическое освещение моего значительного места в индийской кампании, а уж когда коснулся криминогенной обстановки в Лондоне и на всём острове, то даже близко знающий меня Хломс не выдержал подробностей бытоописания уголовной среды и посоветовал уделить внимание слегка заскучавшей хозяйке, чья горячая близость бедра, собственно, и толкала меня к словесному разгулу.
Я тот час же налил, а когда в голове наступила полная ясность мысли, предложил расписать пульку, если дама будет согласна. Дама не возражала, и карты из моего походного джентльменского набора оказались как никогда кстати.
Хозяйка убрала кофейник и чашки на полку за моей спиной, и мы раскинули карты. Ставки не превышали фунта, и ночь незаметно потекла навстречу утренней заре.
Мне, да и Розалинде, не везло с самого начала. Хломс же смело вистовал, так как прикуп был полностью на его стороне. Очень скоро я понял, что мне не хватит наличности, чтобы расплатиться. Видимо, и мисс, почувствовав то же самое, решила сделать передышку и сбить карту.
– Мистер Хломс, – сказала она своим чарующим голосом, – позвольте осмотреть рану. Мне кажется, у вас сбилась повязка.
С этими словами она прогнулась через стол и, взяв сыщика за руку, начала осторожно перебинтовывать её.
Я выпрямился на скамье и почти прямо перед собой увидел не слишком обтянутую платьем, но вполне достаточно различимую для заключения определённых смелых выводов, оборотную и не менее притягательную сторону нашей хозяйки. Вид этого полновесного богатства, развернувшегося в непосредственной близости от моих внимательных глаз, заставил мою кровь горячими толчками ударить в голову, а левая рука помимо воли, подчиняясь лишь врачебному инстинкту практикующего медика, уютно устроилась на одной из половинок округлостей тела Розалинды. Почувствовав ладонью ответный, задорный трепет женского тела, я многоопытной рукой принялся от края и до края на ощупь обследовать эту привлекательную с медицинской точки зрения мышцу, являющуюся, как подсказывал мне многолетний опыт, предметом гордости для многих прямоходящих особей класса млекопитающих в период репродуктивного расцвета.
Розалинда, занятая милосердным делом, и, видимо, глубоко понимавшая мой пристальный научный интерес, не взбрыкивала необъезженной кобылицей, а, наоборот, несколько выгнулась, припадая грудью к столу, тем самым пододвигая и как бы ещё шире разворачивая передо мной своё, так сказать, поле для моей контактной деятельности. Я не замедлил воспользоваться благорасположением понятливой мисс и незамедлительно полез своей умной рукой под подол платья. Прекратив несерьёзное поверхностное ёрзание в доступных и для взгляда местах, я, говоря строгим медицинским языком, приступил к непосредственному пульпированию голого тела.
Моя опытная в диагностике ладонь медленно поднималась по внутренней стороне бедра Розалинды, пальцами чувствуя нежную шелковистость здоровой кожи, вызывающей нетерпеливый зуд исследователя во всём моём теле, и особенно ниже поясничной его части. Мисс, уловив моё пламенное стремление к познанию малодоступных частей телесной субстанции, пошире расставила свои нижние конечности, позволяя моей руке беспрепятственно достигнуть кружевного начала, утепляющих и защищающих от пыли и грязи органы размножения, панталон. Продвинувшись ещё выше по ткани, я пальцем упёрся в горячую ложбинку наипервейшего женского полового признака. Затем, обхватив весь этот губастый признак всей пятернёй, начал применять к нему основы мягкого массажа с целью скорейшего выделения оным влажных продуктов внутренней секреции, что свидетельствовало бы о здоровой реакции организма на внешние раздражители. Так как чистоте проведения эксперимента мешала защитная ткань панталон, то я, встав со скамьи и задрав подол платья подопытной до талии, уже сверху и по голому телу заскользил тёплой рукой к обжитому ранее месту, продолжая прерванный акт познания, но уже более качественно и без излишней спешки, дабы не нарушать растительный покров и в целом физиологию диагностируемого органа.
Скоро ладонь увлажнилась, а выступившие между набухшими и слегка разошедшимися наружными кожистыми наслоениями вышеозначенного органа малые и, в чём я искренне убеждён, рудиментарные губообразующие складки, попадая между пальцами, своей беззащитной распущенностью и сырой негой всколыхнули во мне первобытные желания спаривания, чего, собственно, и следовало ожидать, согласно слепым законам природы, но никак не осознанным стремлением к родопродолжению. Моих медицинских познаний вполне хватало, чтобы грамотно и с должным усердием совершить требующееся полосливающее действие, как для практической научной пользы, так и для закрепления полученных ранее навыков. Я всегда старался добросовестно и на допустимую глубину исследовать подвернувшийся под руку объект, чем и заслужил определённое уважение в кругу сподвижников и естествоиспытателей. Поэтому, непринуждённым движением руки я спустил надоевшие панталоны мисс до её же колен, оголив таким образом, радующую глаз белизной и опрятностью отлично развитую седалищную мышечную массу и, освободив от одежд собственный инструментарий, пребывающий в сносном рабочем состоянии, ввёл его в скользкие и тугие, разомлевшие в ожидания, недра телес Розалинды. А затем, с яростным пылом истинного природоведа приступил к выполнению естественных функциональных обязанностей по отношению к препарируемому объекту половой связи. Начав работу в поспешном темпе, я несколько раз терял контроль над амплитудой колебания своего тела, что приводило к выпадению моего щупа из предмета зондирования и невольному травмированию его с разбега о край стола, а это, естественно, не способствовало развитию процесса ознакомления с внутренним миром покорной мисс и даже наоборот, отвлекало от дела своим, до слёз болевым, эффектом.
В очередной раз, вплотную соприкоснувшись с грубым деревом столешницы, я в немом укоре к злостным проискам Провидения обратил свой взор в пространство и только тут заметил и осознал, что, как-никак, но нахожусь в помещении, даже отдалённо не напоминающее мою лондонскую лабораторию, да к тому же с ассистентом, весьма далёким от медицинской практики.
У меня от обиды за не содеянное к горлу подступил ком специфического синдрома, Розалинда обессилено пласталась на столе, видимо, сгорая от стыда за меня. Хломс невозмутимо следил за пляской языков пламени в камине, а где-то на болотах, разрывая рассветную дрёму природы, ударил выстрел. Пора было что-то делать в пределах разумного. Быть может, ловить преступников, раз ситуация так счастливо и без объяснений разрешилась сама собой.
* * *
Изо всех сил мы поспешили на звуки стрельбы, продираясь сквозь хвощи и клочья утреннего тумана. Мисс Розалинда, двигаясь впереди, указывала нам путь, я, как обычно, замыкал наш отряд, контролируя тылы. Наша группа продвигалась по старой и заброшенной тропе, обнаруженной Дралсексами во время их экспедиций по болотам. И по словам сестры, Миккаэль как раз и ушёл ночью по этой дороге.
Не прошло и получаса, как мы выдвинулись на край бывших торфоразработок. Из-за тяжёлых испарений Брехбредской трясины видимость ухудшилась, и следы былой деятельности каторжников, в виде ям и холмов, едва различались впереди. Я немного приотстал, взбадривая себя остатками джина, на бегу прихваченного из сторожки, а когда догнал спутников, то застал их молча стоящими на краю какой-то впадины и прислушивающимися к утренним вздохам болот и трясин.
Преступная бездеятельность мистера и мисс потрясла меня, а на предложение устройства окопов и траншей, великий сыщик произнёс:
– Уймитесь, Ваксон! Ваша никчемная суетливость лишь мешает делу.
Не успел я обидеться на необдуманные слова Шуррика и впасть в печаль по поводу отсутствия на привале освежающих напитков, как где-то впереди вновь послышалась ружейная трескотня.
Хломс и Розалинда суматошно бросились вперёд, не разбирая дороги, я же проворно и по-военному грамотно залёг в ближайшей яме и приготовился к отражению неприятеля. Правда, особо отражать было нечем, так как револьвер в спешке я забыл в сторожке за шкафом. И всё из-за неумелого планирования операции великим сыщиком. Теперь меня мог взять в плен последний вражеский лазутчик, а может и завербовать на всю оставшуюся жизнь. От таких мыслей я впал в кому и приготовился к наихудшему, выбрав место посуше…
Сколько прошло времени, пока я лежал с оцепеневшими членами в укрытии, я точно не помню, но зато когда, презрев опасность, выполз из ямы навстречу судьбе, она уже неумолимо надвигалась на меня огромными прыжками в образе двух волкодавов с пенным оскалом на чудовищных мордах. Мгновенно придавленный близостью страшного и недостойного джентльмена конца, я даже не смог полностью встать на ноги, чтобы встретить смерть лицом к лицу. Пройти с обозами через сотни сражений и быть растерзанным дикими животными почти на своей земле – это ли не издёвка судьбы!
А твари меж тем, сделав последний бросок, уже впивались своими когтистыми лапами в мои бока. И я рухнул среди папоротников и мха, вновь угасая сознанием, как муха в паутине…
Когда я опамятовался, меня ели псы. Один из бешеных зверей рвал моё тело ниже пояса, другой добрался уже до головы, слизывая с утробным рыком, видимо, кровь с лица. Находясь в глубоком шоке, боли я уже не чувствовал, а когда приоткрыл не съеденные ещё глаза, то увидел перед собой развёрстую, кровавую пасть с огромными клыками и не умещающимся языком в ней, снова впал в прострацию, краем сознания улавливая неясный говор ангелов и тяжёлую поступь апостолов, идущих за моей душой…
В следующий раз я очнулся от прикосновения холодной воды к моему истерзанному лицу. "Видимо, совершается омовение перед страшным судом", – в последний раз, нехотя, подумалось мне. Но тут чьи-то пальцы силой разлепили мой левый глаз, и я вновь увидел ненавистную мне морду, злобно оскаливающуюся и принюхивающуюся к моим бренным останкам. И я стал снова тихо и безропотно впадать в спасительное беспамятство, готовясь к новым обрядам над душой и телом, всё прощая врагам и близким…
Голова моя несколько раз непроизвольно дёрнулась, и я почувствовал боль ожогов на своём многострадальном лице. Эти насильственные действия пробудили во мне тягу к жизни. Под черепной коробкой заскреблась какая-то мысль, заставившая открыть глаза и даже приподнять обезображенную голову. И я в который раз увидел перед собой двух монстров псовой породы. Один из зверей, кровожадно помахивая хвостом, опять примеривался облизать мою не до конца обглоданную голову, другой стаскивал с меня штаны, силясь добраться до самого нежного мяса. Их садистские намерения чуть было вновь не помутили мой неокрепший разум, но я вовремя расслышал отдалённо знакомый голос:
– Ворфаломей, Серафима, к ноге! Мистер уже пришёл в себя.