– Ах, Шуррик, – продолжал я стенания, – но не на ваших ли глазах я позволил себе забыться рядом с прекрасной Розалиндой?
– Что было, то было, – в голосе друга зазвенел металл, – я впервые тогда не знал, что предпринять и где укрыться от уколов совести, когда вы начали склонять юную мисс к замысловатому разврату, приводя примеры свального греха и заявляя, что "Камасутра" для вас – уже забытая азбука церковноприходской школы. И лишь питаемые к вам дружеские чувства с моей стороны, да хозяйская гостеприимность мисс, не позволили применить к вам более грубое насилие, чем кляп и наручники, – и Хломс умолк, предаваясь, видимо, приятнейшим воспоминаниям о насилии надо мной, как личностью.
Мне стало дурно, как в похмельное утро вдали от стойки бара. Даже мой взгляд залубенел, отвердев до тупой первобытности. Я почувствовал себя неоперившимся новичком клуба любителей инфлюэнцы. Одно меня лишь утешало – я всегда был искренен в своих заблуждениях. Хоть заостряй на голове кол или воздействуй на неё иными подручными средствами.
– Дорогой и даже очень, Шуррик, – взмолился я, – не добивайте меня сплеча своими реалиями чужой жизни. Ведь талантливый творец, в конце концов, может позволить себе выдать желаемое за действительность. Так у нас, маститых литераторов, заведено испокон веков.
– Может, – согласился-таки друг и назидательно заметил: – Но только на бумаге, а не во всеуслышание с применением рук.
И он был, как всегда, прав. Ведь пробилась же моя искренность чувств правдивой строкой к читателю в повествовании о собаке Баскервилей безо всяких эротических изысков. Правда, может быть, потому, что тогда фигурировал лишь один пёс? Но ведь зато какой! В этом же случае, четвероногих друзей была разнополая пара, и они, что вполне вероятно, мешали друг другу.
И я без всякого сожаления бросил настоящие записки в камин, заранее зная, что рукописи не горят. Особенно, если в них много талой воды.
РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО СЛУЧАЮ
Проснулся. Утро. Солнце. Дай, думаю, и я подумаю о чём-нибудь светлом. Оказалось, нечем. А то! Мозги ведь на 70 процентов из воды состоят. Чем мыслить? Только рептилиям раздолье, а я ползаю редко и недалеко.
Попытался встать и вспомнить былое. Так как дум нету. Сходу не получилось.
Разум где-то между ушей завяз и сигналы оконечностям не подает. На всякий случай суконным языком пересчитал зубы, ибо рукам веры нет. Вроде бы всё жевательное оборудование на месте. Полегчало. Видать, вчера в дискуссии не вступал. И на том спасибо. Однако, жить-то надо, хоть и в полсилы. Собрал волю в кулак мысли и встал в полный рост, как примат когда-то. Принял не нюхая, что у дивана не тронутым оставалось. От ума отлегло. И уже, как царь природы, выдвинулся на балкон перекурить.
Внизу люди снуют, тротуары, чем попало, полируют. Присмотрелся… и как колуном по башке: у мужиков шаг более широкий, чем у супротивного пола. А должно быть наоборот! У длинноволосых-то промеж ног пусто, как ни шарь. Что же мешает шагу ушириться? Ведь, никаких особых грузил, а тем более щупалец сантиметров в пятнадцать по утру и натощак. Вот какая загадка природной эволюции!
Весь в думах возвернулся на кухню. На сей раз обнаружил что-то прозрачное в стеклотаре под столом. Засандалил без дегустации. Слава богу, что не вода. Теперь точно выживу до обеда. Даже дальше думать захотелось. Выперся опять на балкон и стал наблюдать природу и человеков в ней. Присматриваюсь к женскому полу и замечаю, что и у них шаг разный по длине. Какое тут объяснение этому феномену? Я ведь в расчёт недомерков не беру, а наблюдаю за созревшим элементом. В голове, около затылка, непонятность мысли засвербила. Пошел снова на кухню уже вольной походкой, как благородный олень. Но ни под другим столом, ни по углам ничего достойного внимания не обнаружил, кроме пива. Ополоснулся и снова на балкон думать, как естествоиспытатель древних лет. Размышлял долго, пока не вспомнил начальную анатомию и число "пи" – здание науки ведь ещё со школьного фундамента в черепушке цветёт и зиждется. А не тут ли разгадка женскому шагу, если арифметику правильно помню? "Пи" больше – шаг шире и наоборот!
Пошёл в комнату и по порнушному журналу на глазок, но в масштабе, прикинул расстояние между двумя нижними женскими точками общего пользования. Попал впросак между тремя и четырьмя сантиметрами. Получилось, что если сам собой напросившийся вывод правильный, то это революция в понимании мироустройства женского опорно-двигательного аппарата тела в своей репродукции. Волосы дыбом! Ведь тут и до мировых премий недалеко. Однако, как ни крутись, но без экспериментов с живым организмом не обойтись! То есть, нужна лабораторная практика. А вот как к потаённым ихним местам с циркулем подступиться? Если в домашнем уюте и подопытной сбежать некуда, то, ладно, совладаем. А если, скажем, на лоне лесопарковых неудобств? Тогда и со штангенциркулем не всякую уговоришь. Вот ведь какая задача за пределами умственного разума. Это тебе не законы Гея-Люссака пером по бумаге выводить! Тут такие муки первопроходца претерпеть придётся, что без магазина, нутром чувствую, в ближайший обозримый период не обойтись.
В сознательном состоянии сходил в лавку. Дома подкрепился и послушал радио за-ради отвлечения от насущных изыскательских проблем. Лучше бы не включал приёмник! Ведь опять по голове кувалдой! Какой-то учёный в моей радиоточке говорит, мол, солнце погаснет через каких-то пять миллионов лет. Или через десять, но закатится навечно. Я тут же стал всесторонне размышлять о новой напасти. Нет, ты послушай! Это что же учёные удумали? Вскорости по всей Земле вечную темень учредить? Как в чёрной дыре? Ну, ладно, мы не в Африке. Человек разумный, да ещё неприхотливый, он и впотьмах дорогу к продолжению рода нашарит, если в полной боевой и без предварительного употребления излишеств. А тварь бессловесная? Одним инстинктом хорошего племенного стада с высоким удоем не сработаешь, когда подъездные пути нащупать нечем. Одним кротам раздолье! А какой с них прок? Одно слепое недоразумение без пользы обществу. Не-ет, прошляпили где-то учёные. А луна на что? Хоть в полглаза, но прелесть нижних бабских конечностей разглядишь! То есть самое нехитрое место, откуда они произрастают.
В конце завтрака с ветхой закуской поругался с радиосигналом и сам с собой. Что это, мол, я, как безмозглая рыба-моченосец загодя рассопливился над всеобщей погибелью? А потому, как человек, имеющий опыт жизненных проблем воздержания, бросил ко всем чертям рассуждать о вселенной и её частным сектором – женщиной. Вплоть до следующего мудрёного утра…
КАК МЫ ГУЛЯЛИ
Начали прямо после обеда. А чего время тянуть, если как раз об эту пору необходимый для веселья продукт Петька на своём тракторе привёз? Ехал-то мимо магазина. Так с какой стати друзьям не поспособствовать, да и самому не приложиться? Слава богу не лётчик, да и товарищи не на государственных постах, а самый что ни на есть трудовой народ. То есть меру ответственности понимает, и как до конца рабочего дня от начальства утаиться знает не понаслышке, а из собственного производственного опыта, которого не занимать.
Правда, начали не на рабочем месте, а немного отойдя ради соблюдения техники безопасности. Это чтоб каким шпинделем или кривошипом ненароком стакан из рук не выбило. Да и не совсем как бы на виду. Как-никак совесть имеем, чтобы не приглашённых в наш круг примером не соблазнять, да на иные трезвые мнения лишний раз не оскаляться лаем. А и прятаться особо нечего. Нас всего трое, да друг Петро. Вот за его трактором попарно и затаиваемся. Издали смотреть, так сплошное кипение работы и трудовой порыв. Кто с гаечным ключом за технику спешит, а кто и с кувалдой! Все за работой, не придерёшься. Вот когда половиной мастерских гуляем средь бела дня, тогда конечно! Тогда считай на двое суток урон нашему коллективному хозяйству. А четыре-то человека, да при молотках, да за трактором-это вполне переносимая вещь для любой артели.
Так мы и сновали от верстаков к укрытию, считай, до конца смены. Уже и мастер невдалеке прошёл, но не приблизился, заметив наше упоение трудом, уже и разговоры пошли о продолжении рабочего банкета, уже и Петька что-то было запел, когда вклинилась в нашу тёплую компанию малярша Таисия.
– Что, ребята, празднуете? – спросила, намётанным глазом сразу оценив обстановку.
– А у Пашки именины, – почему-то соврал сосед мой Фёдор и указал на меня пальцем.
– Тогда святое дело, – поощрила нас Таисия и остановилась в явном ожидании.
Тайка баба хорошая. Во-первых безмужняя и компанейская, а во-вторых, если с подходом, может откликнуться всей своей широкой душой, тем более, что и телом бог не обидел. Сзади, что твой телевизор "Горизонт" первой ламповой модели в штанах таскает, но всем назло в цветном исполнении, так как садится куда попало на всякую краску и белила. Ну и спереди висит у неё для равновесия, считай, по ведру и тоже в разноцветье охры и олифы. Вот на лице краски нет, но почти всегда одна суровость и нос. Не то чтоб очень уж развесистый или наоборот целеустремлённый, а какой-то размашистый и больно наглый. Словом, тот ещё шнобелёчек, который вечно лезет не в свои дела, как и вся Таисия. Я на неё в бане или, на худой конец, в каком купальнике очень полюбопытствовать хотел бы, но вот нос-то как раз и удерживал. Может ещё и язык, хотя она на другом конце деревни живёт и меня как бы не касается.
Словом, пока хихоньки да хаханьки, плеснули и ей. Не отказалась, добрая душа, залпом осушила. А тут и рабочий день закатился за положенный трудовой срок.
Продолжили уже на свежем воздухе за коровником, чтоб подальше от чужих глаз. Тем более, что Тайка к нам двух доярок присоединила. Зойку и Люську. Эти слабее в теле, но смешливые до дури. Палец покажи-обхохочутся, а когда им на спор Петька кое-что из штанов показал под весёлый разговор, то так зашлись, что мне за нательный неурожай тракториста даже обидно стало, хоть он и вовсе потом оголился, приглашая всех купаться в чём мать родила. Лишнее на себя взял, так как до речки, считай, две версты и через всю деревню.
Но это уже потом было. А поначалу-то всё благородно, то есть не по целому стакану, а с закуской в одну конфетку и под шутки без обид. Кто Зойку за ляжку ущипнёт, кто Люську за бочину, а я ближе к Таисии примостился. Видать, осмелел с литра ещё до захода солнца, и даже нос не мешает, а за вырез платья заглядываю, как к себе за пазуху. Однако, от взгляда в ту сторону одно расстройство. Руки сами собой потеют и на контакт просятся. Но терплю и ногой для незаметности вертикальную позу в колене принимаю. Ведь на травке сижу, а если нижние оконечности вольно раскинуть, то всю компанию в развязной показушной стойкости от главного дела отвлечь можно. А мне это пока ни к чему. Мне бы только до Тайкиных потайных закромов добраться, да прежде времени не угаснуть, как Петька, что так без штанов и заснул в клубок свернувшись. Но мы не переживаем, ведь время знойно-летнее, сам пробудится при луне. Всё равно не поднимешь утомлённого работника, ни лишним стаканом, ни другой какой оглоблей.
Тут и нам пришло время расходиться, так как добавлять уже никому не хотелось. Сосед Федька с Зойкой ушли обнявшись, а Степан с Люськой. Тоже обнявшись и тоже не в деревню, а мы с Таисией за ближайший куст, что пораскидистее.
Сидим. Что-то делать надо, а она, дура, в штанах. И никаким приказом их с таких окороков не снимешь. Видимо, как с неполноценной придётся время на ласки изводить, раз прямого намёка не понимает. А то чёрт знает, что у неё на уме при таких-то объёмах! Хорошо, если рукой отмахнётся. А если ногой взбрыкнёт? Я хоть и не поскрёбыш какой, но таких весовых категорий не достиг. Раздавит, как комара.
– Таисия, – говорю в задумчивости и кладу руку повыше её колена. – Тая, давно хотел тебя спросить: а если белила с охрой смешать, то какой колер получится?
Сказал, и волосья дыбом по всему телу. Куда это меня понесло? Ведь от таких слов в лунную ночь под кустом за сто вёрст дурдомом пахнет. Чувствую, и Таисия закостенела в неприятном ожидании дальнейших моих слов и действий. А меня бессознательно понесло дальше, словно несвежего объелся:
– Таисия, – говорю и передвигаю руку значительно выше колена. – Таисия Михайловна, – и тут я начал обращаться к ней во множественном числе, что считается в нашей деревне дурным знаком, – а как вы относитесь к внебрачным половым связям?
Ну, это была уже чистая водка, а не осознанная речь здорового человека.
– А никак, – грубо ответила женщина и стряхнула мою руку с ляжки.
Долго сидели молча. Мне домой до утра пути не было, так как сразу попадал под перекрёстный допрос жены и тёщи. Только при дневном свете да на трезвый глаз и сумею смелой выдумкой оправдаться. А Таисия, видать, ждала моего первого смелого полюбовного шага, который я и сделал, сравнительно легко поднявшись с земли.
– Пойдём на стог, – уже уверенно скомандовал я, – а то, глядишь, тракторист проснётся и всю обедню испортит. А может и роса ляжет, вымокнем до простуды.
Таисия сразу вникла в суть, и мы спорым шагом двинулись к заготовленным скотам на зиму грубым кормам. Подруга в конце пути даже повеселела, видя во мне такую прыть дееспособности. А то, видишь ли, в разговоры пустился, когда у обоих, поди, одни развратные действия утех в головах в такую-то ночь прелюбодеяний страсти.
На стог лезли по очереди. Сперва она, а я её подсаживал руками и плечом, так как полуприцеп моей лебёдушки был не только мягким, но и увесистым. Пару раз она со стога соскальзывала, низвергаясь мне на голову и припечатывая к земле. Но, слава богу, всё обошлось без увечий, а лишь лёгкой помятостью моей лицевой части и ушных раковин.
Однако, посильно помогая один другому, вскарабкались-таки мы на этот сеновал и сразу к делу. Ночи– то короткие. Даже раздевались, как в бане, каждый сам по себе, чтоб в чужих пуговках не путаться. И скоро стали мы как новобранцы перед врачом в военкомате. Оба голые, аж серебримся под луной, и глаз друг от друга оторвать не можем. У неё заросли чуть ли не до пупа, так что под ними ничего серьёзного не просматривается, да и у меня считай что до того же уровня животный инстинкт соблазна наружу выпер. И вот, когда моего такого вольного вида Таисия не выдерживает и бухается на спину посреди всей этой, как оказалось, соломы, то я, словно на беззащитную бройлерную курицу, хищной птицей сверху стремглав слетел. Но хоть и ястребом кинулся, всё же гнездовища в её зарослях не достиг, только клюв поточил у порога, потому моя свежая полюбовница сразу и предложила:
– А давай ты снизу.
Я немедленно согласился и, скатившись с обширных телес Таисии, безмятежно раскинулся на соломе, как самый что ни на есть беззащитный молокосос. Вот тут-то Тайка и навалилась на меня деревенскими жерновами, да так отмолотила меня в прыгучем состоянии и без моей помощи, что я сомлел душой и телом, словно побывавши нечаянно под мотоблоком с собственного подворья. Правда, до полноценного трактора ей далеко было, но раздавить мой кисет запросто могла, не раскинь я свои лапы пошире, да не амортизируй руками, обхвативши со всей силы её ядрёную репицу. А у неё всё широкое было, что снаружи, что внутри. Снаружи-то нормально, есть где рукам разгуляться, а вот внутри-никакого ущемления органу, одно болтание в тёплой сырости, как одинокому огурцу в трёхлитровой банке. Поэтому ей вздохи и крики на всю округу, не помню сколько раз за ночь, а мне лишь под утро облегчение от напряжения, да и то через собственную волю и возможное шевеление под Тайкиной необъятностью.
Но как бы то ни было, к рассвету работу свою пошабашили, хоть Таисия и настаивала на продолжении безумства её плотских желаний. Однако, я был непреклонен, тем более, что моторесурс свой выработал-пот ручьём и на работу скоро. Словом, отряхнулись, наскоро оделись и разбежались к своим верстакам и вёдрам с краской. Что ни говори, но трудовая дисциплина у нас на высоте. Я даже опохмелиться с друзьями отказался, так как весь день какой-никакой рабочий аврал для жены с тёщей придумывал. А под конец рабочего дня что-то у меня спину и всё что ниже зудеть начало. Словно комар тело точит, а рукой не достать. Еле-еле конца смены дождался и намётом домой, рассмотреть, что за зараза к человеку привязалась. Вдруг, не дай-то бог, клещ энцифалитный.
Ближайшим родственникам в лице жены и её мамаши едва про аврал вякнул и сразу про клеща. Мол, проверьте мой весь накожный покров, а там и в медпункт под руки сопроводите, чтоб под наблюдением фельдшера отойти. И это ещё цветочки, ведь заразный клещ из человека может полноправного инвалида сделать…
И сделал. Только не клещ, а любимая жена и ненаглядная тёща. Особо лютовала тёща, как более опытная во всех делах. Видать и сама соломы не миновала. Ведь как я только рубаху скинул, так она сразу и определила по царапинам и соломинам на спине, а тем более ниже, так как и под трусы без разрешения заглянула, в каком аврале я ночь проводил. Даже правильно предположила с кем и каким образом. Только копной ошиблась, на другой конец поля показала, что ближе к магазину. Ведьма! Я не зря подозревал её в связях с нечистой силой, как только она мои заначки даже в подполе находить стала.
Словом, побили они меня в четыре вооружённых чем попало руки. На другой день на работу пошёл раскорякой и трудился стоя, как последний ударник. И Таисия меня за версту обегать стала, надвинув платок до подбородка. Может, думаю, с кем из моих беседовала
Но я не спрашивал, не сыпал соль на раны, как поётся в знакомой песне.
ОБОРОТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ
Закончив с заметным отличием Рязанское мореходное училище имени Петра и Павла по классу баяна, я долго бороздил волны седой Балтики на сухогрузе "Сельский сход" в качестве зюйд-вест кочегара у руля. Штормы, ураганы и скоропортящийся сухой груз закалили меня до стальной степени несгибаемости и беэоглядного жизнелюбия в среде обитания себе подобных морских волков. Я был ловок и храбр и, случалось, едва заслышав команду "аврал", первым кидался в пучину за борт, чтобы поправить какую-нибудь снасть или гребной винт, чем вызывал светлую зависть команды и скупую улыбку капитана.
По списании на берег, из-за прогрессирующей морской болезни в опорно-двигательном аппарате, я начал свою концертную деятельность по городам и весям. Однако, предпочитал последние, так как был очень близок к народу. Афиши того времени пестрели моей фамилией, а оркестр, в котором я подвизался в качестве концертирующего суфлёра, во мне души не чаял, позволяя солировать где придётся. Особенно легко мне давались фуги Баха и хоралы Глюка. Поэтому в кулуарах театральных уборных благодарные слушатели нередко рукоприкладствовали в аплодисментах до изнеможения и истомлялись в чувствах сопричастности к действу до крайности слезотечения. А я едва успевал раскланиваться в пояс на авансцене.