У первого светофора он потерял педаль тормоза, покрываясь холодным потом. Катастрофически несуразная нервозность грозила неприятностями. Однажды такое случалось в беззаботном детстве, когда он сильно порезал большой палец об жестяную банку, которая когда-то хранила тушёное мясо убитого животного, а сейчас несла угрозу смерти десятилетнему мальчугану, до потери чувств боявшемуся вида крови. Пока перепуганная бабушка обрабатывала рану пореза, Митя был в беспамятстве. Придя в себя, он почувствовал, словно кто-то вытянул из него все страхи и сомнения, терзавшие мальчика после ссоры с родителями. Такое происходит, когда перешагивают через глубокую, но неширокую пропасть, не делая из этого подвига, но используя шанс самоутвердиться.
Вздрогнув, Митя притормозил, едва не наехав на пешехода – девочку-подростка в инвалидной коляске, испуганно посмотревшей на него и едва не показавшей средний палец. Несколько иностранцев заинтересованно взирали на это действо, а один из них раз-другой щёлкнул фотоаппаратом, облизывая жаркие губы.
За перекрёстком, у новоотстроенной церкви с недоделанной колокольней, Митин "фольксваген" остановил наряд ДПС. Худой, но жилистый младший сержант козырнул, представился и попросил документы. Митя, впав в некоторое подобие транса, поспешно закрыл боковое стекло и уставился в экран телефона. Он слышал, как взбешённый полицейский, стуча костяшками пальцев в стекло, вполголоса кричал: "Сука, открой. Слышь, не дури, давай поговорим, разберёмся", и от всего этого на Митю напал зверский хохот, закончившийся резью в животе.
Подошёл суровый капитан, кавказец самых мудрых лет, показал Мите кулак и что-то сказал жилистому сержанту, отчего тот повесил на своё лицо идиотскую улыбку.
Накрыв всю машину упрямого водителя толстенным брезентом, оба стража порядка закурили как паровозы, смачно матерясь и отплёвывая звучные харчки, мало обращая внимания на недовольные взгляды прохожих. Один из мальчиков, ткнув в сторону капитана малоразвитым мизинцем, закричал: "Мама, смотри: дядя-верблюд! Я об этом расскажу папе", и побежал, смешно виляя задом, пока не упал, споткнувшись об деревянный брусок, брошенный невнимательным рабочим, очевидно, из среднежарких стран. Мальчик, обмазывая слюной разбитую коленку, по-овечи заплакал. Мать, бросив сумку и нераскрытое эскимо, принялась успокаивать своё любимое чадо, обещая гору подарков.
-Женщина, зря вы его успокаиваете, – хрипло начал кавказец-капитан, бросая окурок в лужу. – Его бить надо, а не задаривать погремушками!
Мать, зло взглянув в его сторону, хотела что-то сказать, но промолчала.
-У нас на Кавказе, за грубые слова в адрес уважаемого человека задницу очень долго отучивают сидеть. – Капитан ещё добавил, что избалованный ребёнок – наказание для родителей.
Женщина, приподнимая сына с тротуарной брусчатки, ненавистно бросила:
-Вот и езжайте в свои горы, а наших детей не трогайте!
Младший сержант дёрнул напарника за рукав формы, призывая проявить умеренную сдержанность и сохранить доброе лицо правоохранителя. Капитан так дал рукой по заду машины ДПС, что слепой старик, идущий с собакой-поводырём, забрёл в широкую лужу, проклиная еврея-отца и румынку-мать, зачавших его в внебрачном блуде.
Из "фольксвагена" пошёл настойчивый стук. Сняв брезент, полицейские ждали, когда Митя трясущимися руками откроет дверцу и вылезет для разбирательства.
-Я отвратительно себя чувствую, – слова Мити путались как следы испуганного зайца. – Но готов всё объяснить. Дело в том…
Капитан достал наручники.
-Мы с трусами не разговариваем. Давай живее руки, в отделе разберёмся, что ты за фрукт.
На Сорокина, 47, в обветшавшем здании УВД, в прокуренном кабинете №3 Митю ждала та самая девочка-инвалид, несостоявшийся наезд на которую отправил его в эти мрачные стены. Протокол составляла измученная ночью с постоянными вызовами на происшествия женщина с красивой фигурой, но плохим лицом, на котором, к тому же, отразились отпечатки тяжёлой семейной жизни.
-Вартан, может у этого гражданина горе какое? Он же трезв, хотя и мало что соображает, – обратилась к капитану хозяйка кабинета, откладывая заполненный протокол в сторону.
-У всех горе: то жена не дала, то младший спиногрыз бросил учиться… Ты, Света Световна, не дави на жалость – видел я таких горемычных и хорошо помню, как один из этих самых ломал мне нос только за то, что я остановил его за превышение скорости до 120, в то время, как он спешил отпраздновать кончину тёщи…
Светлана устало глянула на Митю, словно тот был приговорён к высшей мере наказания. Окончив школу милиции с отличием, она мало научилась понимать смысл действий своих сослуживцев. Зная капитана Вартана Срапяна как человека с невыносимым характером, который изрядно потрепал нервы трём его русским жёнам, женщина в который раз убедилась, что рядом с ней много случайных людей.
-Запереть его дня на три и пускай подумает, как трепать нервы сотрудникам полиции, – подвёл итог капитан.
-Ладно, будь по твоему. Но не проси меня, чтобы я помогала тебе в этом деле. У меня своих проблем хватает.
Срапян заспешил в прокуратуру за орденом об аресте. Мысленно он видел себя обладателем кругленькой суммы на счету банковской карты, полученной от родственников этого Мити, чья фамилия упорно не желала сохраняться в памяти Вартана. Зато, как idea-fix, мечталось о достроенном доме и отправленной на лечение в Армению матери.
В камере удушливо едко пахло мёртвыми тараканами. На лавке, у исписанной неизвестными чернилами стене, сидели двое человек, замолчавших при виде входящего. Один из них был внушительной комплекции и на целую голову превосходил сидящего справа.
-Кто таков? – громогласно рявкнул здоровяк,снимая кепку с гербом СССР на козырьке.
Митя назвался.
-Срапян подсуетился? Он может.
Здоровяк сказал, что лучше его называть по отчеству – Гаврилыч, и пожал руку Мите. Про соседа своего поведал, что зовут того "еврей Рабинович", и что "он скуп не от добра, а от обиды". Сам Рабинович голоса не подавал, чистя ногти тонким прутиком от веника.
-Слушай, Митяй, мы тут с коллегой размышляем о сущности женщины. Я считаю, что за каждой бабой нужен серьёзный круглосуточный надзор, а Рабинович, как и вчера за столом в ресторане, утверждает обратное: что баба – она и не баба, которая зависит от мужа, а женщина – со своими претензиями на осуществление мечты. Но какая у неё может быть мечта, как если только не видеть пьяным мужа и нарожать детей, чтобы было кому стакан воды к одру подать? Ты что думаешь?
Митя сел на лавку, скрестив вытянутые ноги. Болел затылок как отголосок рукоприкладства капитана. О чём говорит этот Гаврилыч? О бабах-женщинах, о мечте, об одре. Куда ему с больной головой забираться в такие дебри.
-Гаврилыч, у меня есть подруга, её зовут Кристина. Я не знаю, какая она баба, но одно утверждать могу: без такой женщины я не вижу своего существования. Твой Рабинович стопроцентно прав на счёт мечты: без мечты женщина пуста и безвольна; если бы твой знакомый мент не отбил часть моего сознания, я бы много чего мог сказать на эту тему. Просто, работа на бирже приучает человека видеть жизнь насквозь.
В камере потемнело от нашедшей тучки.
-Биржа, – в улыбке обнажил плохие зубы Рабинович. – На ней я прожил лучшие пятнадцать лет. Такие суммы всевозможных валют не сможет осилить не один человеческий разум по отдельности, и только команда способна двигать горы как ей захочется.
Гаврилыч как озабоченный состоянием пациента врач взглянул на еврея. Вчера они отмечали 50-летие Рабиновича, одаривая его комплиментами за нерастраченное здоровье и цветущий оптимизм. Юбиляр мало пил, но много говорил, однако, речи о бирже не велось. Тема денег мало интересовала Гаврилыча – он предпочитал трепаться о любви, ведь эта тема была неисчерпаемой.
-Послушайте меня. Однажды, в своё 25-летие я, увеселённый бутылкой коньяка в кругу друзей, встретился на улице с одной бабёнкой, дышащей на ладан от голода и бог весть ещё чего. Она была худа; нет, она была тоща как вот этот мой мизинец. Попросила мелочь, я рассмеялся и сдуру ляпнул ей: а как насчёт натуры. Деваха, уже почувствовавшая щедрое вознаграждение за своё костлявое тело, не думая, согласилась. Я, дурак, потащил её в пустыри, бросил сумку с продуктами, пахнущую настоящей колбасой, сыром и бужениной высшего сорта. Пока раздевал ту деваху, я кончил. Такое бешенство напало на меня, прямо как бес вселился. Я хожу с места на место, а она смотрит на сумку, давится слюной и молчит. Достаю я продукты, даю ей. Верите, братцы: более благодарственного взгляда я в жизни не видал. Да, Рабинович, команда может двигать горы, но и человек, в минуты душевной восторженности, тоже способен на такое. Ради сытого взгляда той девицы я сумел бы пойти в любое пекло, во всякое ненастье.
Рабинович убрал чёлку со лба и сказал:
-Но ведь ты её едва не трахнул…
Гаврилыч вздохнул:
-Кто без греха… Сразу, как увидел её, возникла напасть удовлетворить своё желание: в каждой ущербности я находил нечто возвышенное, неземное. Бодлер, он тоже… Молод я тогда был, мало чего в жизни видел: работа геологом в бесконечных экспедициях, неподъёмная писанина в казематах института… Выпил… как кровь после этого не взыграет… Сейчас радуюсь, что ничего не состоялось – не взял лишнего в душу… После, несколько раз видел я эту девчонку – она шла с кавалером под ручку, вела интимный разговор, но когда заметила меня – опустила голову, сжала губы, как бы извиняясь за прошлое…
Митя поднял взгляд в потолок и увидел пятна плесени на древней побелке.
-Как её звали? – спросил он с умиротворением в голосе.
Гаврилыч пожал плечами:
-Имени я её тогда не узнал… Жаль, теперь было бы за кого шепнуть Богу…
Глава 10Оглушительно-продолжительный звонок телефона разбудил Кристину. В взмокшей от дурной ночи ночнушке девушка растерянно добралась до прихожей. Голос звонившего был туманно знаком: это был Гоблин.
-Доброе утро, Кристина. Хотя какое оно доброе, если наступила в жизни исконно русская полоса тревог и печалей. Вы можете упрекать меня в бездействии в огорчительной ситуации, в какой оказался ваш гражданский муж, но, смею заверить, я рыл как крот, чтобы вам помочь.
-И во что вылились ваши усилия, Виктор… Васильевич? – Прострация Кристины начала проходить.
-Через два часа Митя будет в ваших объятиях. Вы можете сделать красивую причёску, подготовить некоторые другие приятные сюрпризы… Я был предельно настойчив в работе со следственными органами, что и принесло ожидаемые результаты.
-Вы дали им взятку?
-Да какая вам разница, как я обхлопотал это щекотливое дельце, главное – результат, а не способ ведения войны. Это мой презент, которым я желаю возместить некоторый урон…
Сознание Кристины уловило нотки двусмысленности в голосе Гоблина: с одной стороны – он приносит радостную весть, а с другой – рушит добрую почву этой вести мерзкой игрой во врага-шарлатана, когда замысловатое лечение приносит облегчение, а затем убивает.
-О чём вы…? – Кристина чуть было не добавила нелицеприятную кличку Виктора Васильевича, ходившую в народе как этикетка просроченного продукта.
Гоблин выдержал многозначительную паузу, а затем выложил всё по существу.
-Акционеры нашей биржи решили заменить состав рабочего персонала. Я долго боролся за своих друзей, но люди, решающие куда и как плыть кораблю, не прислушались к моему гласу в пустыне. Яблочко признали гнилым и захотелось яркого и сочного плода с другого дерева. Поэтому, я вынужден сообщить, что Митя, увы, уже сейчас не числиться в штате биржи.
Кристина железной хваткой вцепилась в трубку телефона, отчаянно сопротивляясь набегающим симптомам болезненной истерии. В стране, где наличие работы давало стимул заводить семьи и рожать детей, потеря возможности гасить кредит больно ударяла по всем средоточиям жизнестойкости.
-Но ведь это преступление! – жалобно пролепетала девушка, шмыгая носом.
-Увы и ах! У меня также возникли ощутимые проблемы: я подвергся шантажу с помощью пикантных материалов, в которых я якобы фигурирую. Я – семейный человек и дед четырёх внуков, но кого это интересует в наше зыбкое время. Так что, не одному Мите подрезали крылья. Держитесь, дорогая моя, всё исправимо, тем более, вы молоды и здоровы.
Кристина устала от мрачной основы этого разговора.
-У меня нет слов, – подвела она свой итог.
-Читайте больше книг и слова у вас обязательно появятся. Удачи! – Малоприятный фантом Гоблина ушёл в беззвучие.
"Не место ли мне в монастыре, где борьба за место под солнцем сводится к нулю, где хоть какая-то закономерность и постоянство?" – размышляла Кристина. Но она была слишком индивидуализированной личностью, не способной вести жизнь в тесной общине. Молебны, возведённые в цикл, когда служительница Всемогущего Творца пребывает в круговороте церковного года – это чрезвычайно трудное испытание для такой "белой вороны" как Кристина. Отец девушки, падая с неудобных костылей, всегда ей говорил: "Не важно, где ты нашёл себе приют – в шикарном бунгало на берегу моря или в лачуге в паре шагов от общественной бани, самым главным правилом в твоей жизни должно быть: если упал – сделай всё чтобы подняться, но если не осталось уже сил исправить нелепую досадность – вспомни свой самый счастливый день – и помощь непременно придёт".
Четыре дня девушка не виделась с Митей. Да, она прекрасно осознаёт,что в ИВС ему сейчас не сладко, но всякая трудность в жизни – опыт, человек учится на своих ошибках. Основная часть женщин избегает строить отношения с мужчинами, хлебнувшими тюремного лиха, ведь, что греха таить – озлобленные неволей лица сильного пола вымещают гнёт пустоты, набранной в атмосфере насилия, на невинных подругах, превращая их жизнь в ад. Кристина не боялась, что внутренний стержень Мити дрогнет и она получит другого Дмитрия Пурина – такого, которого она ещё не знала. Нет, она верила что плохого не случится.
Пройдя на кухню, Кристина налила в широкую кружку с улыбающимся Микки-Маусом тёплого молока, купленного вчера у приятной полноты белокурой женщины, с которой они проговорили битый час. Воодушевившись вниманием Кристины, разговорчивая молочница обрисовала ей весь быт от А до Я современной российской деревни. Если и дальше будет продолжаться отток рабочей силы из провинции, говорила взахлёб женщина, называвшая себя Марусей, то случится непоправимое – канет в Лету здоровая, пахнущая молоком и ягодами Россия, давшая миру великих гениев, но подхватившая опасную болезнь – бездушие.
Чем будет заниматься Митя? Девушка видела один выход – помочь своему гражданскому мужу написать книгу с особым виденьем сексуальных проблем общества. Рынок интимной литературы в переизбытке, но он забит халтурой, обывальщиной и склонностью к мазохизму и гомосексуальности. Современный человек нуждается в духовном росте и Кристина это знала из общения с подругами и теми потоками информации, что низвергает вулкан Всемирной паутины. Ещё будучи девочкой, она терялась понять: чего хочет её взрослеющее тело, набухающее страстью, истомой и предчувствием тех огромных преимуществ женщины над девочкой, которые даёт способность к деторождению.
"Боже, как же хочется ласки" – будто сам тяжёлый воздух макушки лета родил эти напряжённые мысли в мозгу Кристины. Она поставила бутылку с молоком в холодильник и пошла в комнату, где когда-то одинокий Митя мечтал о своей второй половинке и где она, разлучённая с ним, сейчас забудется сном, переходящем в бессонную ночь. Вчера у неё прошла менструация и тело было ослаблено чисто женской процедурой. Мечта о беременности пока не сбылась.
Упав на кровать, Кристина замерла в позе зародыша. Она давно не была на кладбище и это её полностью опустошило. В монастыре она была бы самой тихой монахиней. Седые монастырские стены, как в них жить без страсти, без ожиданий того, как тугой мужской орган войдёт внутрь тебя, родит там шторм и стихийное волнение, давая больше знаний чем уши, глаза или нос? Если Бог против человеческих страстей, зачем же он сделал таким чувствительным человеческое тело?
В каком-то сомнамбулическом полусне Кристина расстегнула лифчик и стянула чёрные кружевные трусики. Сердце забилось сильнее. Она так отчётливо представила перед собой мужественное обнажённое тело Мити, что невольно раздвинула ноги и поднесла правую влажную руку к своему лону. Целых четыре дня она мучается в этом одиночестве, заставляющем её прибегать к самоудовлетворению! Но ведь это не самое страшное, что даёт женщине жизнь. Нет, она не может погасить в себе огонь желания – нет таких сил, способных чем-то это заменить.
Когда горячий палец проник в пространство влагалища, Кристина вскликнула. Как там жарко и тесно! Сделав круг по всем сторонам вульвы, а потом ещё и ещё раз, девушка едва не задохнулась от переизбытка чувств. Как сладострастно учил её первый муж, Митт Рэвед, увёзший её в родной Ванкувер, "не торопись получить всё и сразу; если хочешь получить новые порции удовольствия – дай своему телу шанс говорить само за себя". Митт, рыжий оторви-голова, такой расист, каких поискать ещё надо, открыл ей глаза на тело – как на фабрику удовольствий, но когда канадец, презиравший всех цветных, подсел на наркотики, Кристина обрубила все связи с ним.
Пощипывая один из сосков, девушка вспомнила, как впервые осознала величие материнского тела, когда большие, без загара груди матери, на которые Кристина любила в вечерние часы положить свою юную кучерявую головку, колыхнулись от движения родительницы, девочка ощутила веяние счастья своей принадлежностью к женскому полу. Сейчас, в мгновения нахлынувших неудовлетворённых желаний, Кристина чувствовала, как от одного прикосновения к возбуждённым участкам плоти набегают мощные, сбивающие всякие препоны волны "порхающих бабочек", дающих радость успокоения.
Приподнимая грудь, Кристина ощутила приятную тяжесть. Если у неё будет девочка, она передаст ей эту тяжесть, пусть сходят с ума от воображения обладать этим богатством. Все мужчины любят единолично распоряжаться и своим, и как-бы принадлежащим им предметам красоты. Митя проявил бы бесшабашное бунтарство, когда увидел эту долгую вечернюю мастурбацию и вряд ли был способен понять причины, подстегнувшие её делать.