* * *
На следующий день молодому учителю ещё больше, чем прежде, не терпелось увидеть ученика. Хотелось, чтобы урок мусульманского богословия поскорее закончился, ведь тогда стало бы ясно, как беседа с генуэзцем, подслушанная принцем, отразилась на обучении греческому языку. Могло оказаться, что она отпугнула мальчика и обесценила ту победу, которую одержал Андреас на вчерашнем уроке. Но всё могло и обойтись.
К счастью, обошлось. Ученик вёл себя на удивление тихо, не дерзил… и всё-таки верил учителю меньше, чем в конце вчерашнего занятия. Вчера казалось, что Мехмед станет с готовностью "исправлять ошибки", то есть повторять уже изученные когда-то правила грамматики, а сегодня выяснилось, что принц сомневается.
Андреас, усевшись на ковры напротив ученика, открыл, было, книгу и уложил на низкую деревянную подставку, но выяснилось, что следует оставить это, опять мягко убеждать, ведь Мехмед произнёс:
- Ты вчера сказал, что мои учителя, наверное, не слишком умные, поэтому не могут объяснить мне, зачем нужно учиться.
- Да, я так сказал, - кивнул грек.
- Тогда объясни, зачем мне нужно учить греческий.
Дискуссия обещала стать приятной. Учитель поймал себя на том, что рад предстоящему разговору и даже любуется собеседником. Андреас обратил внимание, что сегодня на принце зелёный кафтан, а не жёлтый, из-за чего брови и ресницы мальчика показались ещё рыжее, чем вчера, а глаза приобрели изумрудный оттенок - очень красивый.
Андреас размышлял об этих глазах, когда принц повторил свой вопрос:
- Зачем мне греческий?
Мальчик говорил без всякой издёвки. Ему явно хотелось согласиться с учителем, однако учителю всё-таки следовало потратить время и силы на убеждение. Потому-то Андреас и начал дискуссию с вопроса:
- А если бы я сказал, что учить греческий тебе не нужно, ты бы поверил?
Мехмед задумался лишь на мгновение, после чего весело улыбнулся:
- Нет, не поверил бы.
- Значит, ты уверен, что греческий тебе необходим.
- Мой отец не знает греческого, и хорошо живёт, - возразил принц.
- Однако твой отец хочет, чтобы ты изучал этот язык, - напомнил Андреас. - Значит, видит в нём пользу. А ты веришь своему отцу?
- Да, но этого мало, - сказал Мехмед.
- Мало?
- Да, - кивнул наследник престола и, наконец, сформулировал. - Мне мало верить, потому что я хочу понимать. Умом.
- Умом? - переспросил молодой грек. - Значит, ты по-прежнему веришь моим вчерашним словам о том, что умён?
Мехмед снова улыбнулся и сказал:
- Учитель, я хочу, чтобы ты меня не уверил, а убедил, но ты всё повторяешь: "Веришь? Веришь?"
- Что ж, - Андреас кивнул. - Тогда, думаю, ты согласишься, что греческий нужен тебе затем, чтобы ты, принц Мехмед, когда станешь правителем, мог лучше понять своих подданных-греков.
- И тебя? - чуть смутившись, спросил принц.
- И меня, - мягко произнёс учитель, ведь слова "и тебя" прозвучали в устах мальчика по-особенному. "Его сердце не закрылось, а наоборот - раскрылось для меня ещё больше", - с радостью подумал Андреас. Ему вдруг показалось, что Мехмед не хочет больше никаких доводов и согласен начать обучение, однако принц всё же продолжал спорить. Возможно из простого упрямства:
- Учитель, но ведь ты умеешь говорить по-турецки. Мы с тобой поймём друг друга, - сказал ученик.
- А как же другие греки? К примеру, те, которые живут вне Турции. Они не знают турецкую речь, но среди них есть очень умные люди, интересные собеседники, которые через беседу покажут тебе мир с новой, непривычной стороны.
Принц слушал без особого воодушевления, поэтому Андреас поспешно добавил:
- Наверное, сейчас для тебя это не очень ценно, ведь ты начал учиться не так давно, и тебе всё ново, но со временем, когда тебе покажется, что ничего по-настоящему нового уже не осталось, то приятно будет встретить человека, который говорит тебе такое, о чём ты прежде не слышал и не задумывался.
- А толмачи на что? - продолжал возражать Мехмед.
- Если пользоваться услугами толмача, то доверительный разговор не получится, - заметил учитель. - Собеседник будет не так откровенен, как мог бы. И не откроет тебе всего, что мог бы открыть.
Мехмед погрузился в размышления, а затем произнёс:
- Люди всегда скрытные. Бывает, я задаю вопрос, а они врут, что не знают ответа.
- Врут? - не понял Андреас. - Зачем им это?
- Они думают, что мне не надо знать. Поэтому врут, говоря, что сами тоже не знают.
Теперь стало ясно, откуда у ученика такие мысли. "Когда ребёнок задаёт взрослым неудобные вопросы, то взрослые обычно отмахиваются", - подумал молодой грек, а Мехмед меж тем продолжал:
- Мой прежний учитель греческого тоже врал мне. Я думаю, что греки, про которых ты говоришь, будут врать так же, если решат, что мне не надо знать то, что они могут рассказать, - он гордо вскинул голову. - Но тогда я уже стану султаном. И если захочу, чтобы они сказали правду, то заставлю. Есть способы, и не надо учить греческий язык.
Несомненно, ученик говорил о пытках, и Андреас мысленно содрогнулся от такой кровожадности, но внешне остался спокойным и продолжал убеждать:
- Обычно собеседник отказывается отвечать, когда не надеется, что ты его поймёшь. Если ты будешь говорить с ним на его языке, это будет способствовать доверию. Собеседник решит, что ты готов понять, и откроется тебе.
Принц снова задумался:
- Как в тайных переговорах между государствами?
"Не только", - хотел ответить грек, но вместо этого произнёс:
- Да, например.
- Великий визир Халил-паша знает греческий, - задумчиво проговорил Мехмед, теперь будто принимая противоположную сторону в споре. - Мой отец очень ценит этого слугу, потому что на переговорах с греками тот очень полезен.
- Вот видишь, - кивнул Андреас, а принц меж тем показал, что желает новых доводов:
- А ещё для чего мне греческий?
- Для того чтобы прочесть много греческих книг, которые не переведены на турецкий, - продолжал убеждать учитель. - Увы, не переводят обычно самое интересное.
- Почему? - удивился принц. - Самое интересное должны переводить в первую очередь.
- В первую очередь переводят то, что считается полезным, - улыбнулся Андреас. - А вот тексты, которые призваны развлекать, часто остаются непереведёнными. Ты ведь не станешь спорить, что наиболее интересно то, что развлекает, а не наставляет.
Мехмед показался куда более воодушевлённым, чем прежде, но настоящего интереса пока не появилось, и тогда учитель спросил:
- А что ты хотел узнать у своих учителей, но не узнал?
Принц на мгновение опустил взгляд:
- Много чего. Сейчас точно не вспомню.
Ученик явно помнил, но почему-то не хотел говорить, а учитель не стал настаивать:
- Что бы это ни было, греческие книги, которые не переводились, говорят об очень многих предметах. Ты наверняка найдёшь там ответы на свои вопросы.
В глазах Мехмеда появилось напряжённое внимание, как будто он услышал то, чего давно ждал, или нашёл то, что давно искал, однако лицо осталось нарочито задумчивым, как если бы мальчик боялся спугнуть долгожданную удачу.
- Так это достаточная причина, чтобы учить греческий? - спросил Андреас.
- А если я просто прикажу перевести всё это? - возразил принц и опять вскинул голову, представляя, что уже вырос и является правителем.
- Перевод может отличаться от оригинала, - заметил грек. - Иногда это различие весьма серьёзное. Переводчик может выбрасывать из книги целые куски, которые считает ненужными, а остальное переиначить соответственно своим убеждениям, искажая мысли автора.
- Я прикажу перевести так, чтобы ничего не отличалось.
- А как ты проверишь, что твоё повеление исполнено в точности?
- Поручу кому-нибудь проверить, - чуть подумав, произнёс Мехмед.
- А как ты узнаешь, что тот, кто проверил, ничего не пропустил? - не отставал Андреас.
- Поручу ещё кому-нибудь проверить снова, - произнёс принц, но явно понял, что слишком уж много препятствий возникает на пути к чтению нужной книги - сперва ждать перевода, затем ждать, пока проверят, а затем снова ждать…
Учитель хитро улыбнулся:
- Не проще ли самому выучить язык, принц Мехмед? - однако перестал улыбаться, услышав от ученика новый вопрос:
- А если я не смогу выучить хорошо? - произнеся это, Мехмед сразу сник. От прежней гордости не осталось и следа. Теперь он считал себя жалким, никчемным, и это проявлялось так явно, что Андреас, не раз встречавший учеников, не верящих в себя, всё равно поразился:
- Почему не сможешь?
- Все говорят, что я глупый, и у меня нет способностей, - вздохнул мальчик.
- А я говорю, что ты умный, - напомнил учитель.
- Почему? - осторожно спросил Мехмед, и из этого следовало, что вчера он, сбежав с урока математики, услышал только самое окончание той беседы, которую вёл новый учитель греческого с учителем географии.
- Ты умный, - повторил Андреас. - Пусть ты мало знаешь, но не задаёшь глупых вопросов. Твои вопросы всегда такие, на которые мне довольно трудно ответить. Мне, человеку, которому двадцать девять лет, трудно отвечать на опросы четырнадцатилетнего мальчика. Это значит, что мальчик умён. Окажись ты глупым, я отвечал бы на твои вопросы с лёгкостью.
Ученик воспрянул духом. Глаза загорелись:
- А способности? Они у меня есть?
- Обычно их наличие или отсутствие проявляется, только если заняться чем-нибудь всерьез, - ответил учитель. - Однако я совсем не уверен, что ты всерьёз занимаешься учёбой.
Мехмед потупился, снова вздохнул:
- Это потому что у меня нет упорства. А без упорства ничего не достигается.
- У тебя нет упорства? - Андреас снова поразился. - Откуда такие мысли? Неужели, так говорят твои учителя?
- Да, мулла так говорит, - признался принц.
- А он говорил тебе, что ты упрям, как осёл? - спросил учитель. Если уж Андреас заметил упрямство своего ученика, то мулла тоже должен был заметить и сказать про это хоть раз!
- Да, мулла ругал меня и за это тоже, - признался Мехмед.
- Тогда я могу тебя образовать - упорство у тебя есть, - серьёзно сказал грек. - Дело в том, что упрямство и упорство это почти одно и то же. Упорством называют неуклонное стремление к чему-то, а упрямством - такое же неуклонное стремление оставаться на месте. Сейчас ты стремишься не учиться, но если бы ты попробовал проявить неуклонное стремление к изучению греческого…
- Я попробую, - вдруг произнёс Мехмед и от волнения даже не заметил, что перебил учителя. Впрочем, Андреас уже не хотел заканчивать фразу, снова залюбовавшись пронзительным взглядом серых глаз, ведь принц, мгновение назад смотревший куда-то в пол, на ковры, снова посмотрел на собеседника.
В глазах мальчика отразилось не только согласие, но и надежда. Мехмед надеялся, что всё получится, однако учитель заподозрил, что принц станет учиться не по собственному желанию, а из желания угодить. Это и подтвердилось, когда мальчик сказал:
- Я постараюсь, чтобы ты был доволен.
Андреас мягко улыбнулся:
- Это, конечно, хорошо, что ты хочешь сделать мне приятное, но всё-таки постарайся учиться не только ради меня, но и ради себя. Учись не потому, что кто-то хвалит, и не потому, что кто-то может наказать, а ради овладения знанием. Я подозреваю, что тебе будет весьма интересно познавать мир, а изучение наук это лучший способ познания мира.
- А почему ты думаешь, что мне интересно познавать мир? - спросил Мехмед и смутился. Наверное, мальчик слышал ободряющие слова очень редко, из-за чего они стали так ценны для него - гораздо ценнее, чем обычно бывает похвала для ребёнка, если он окружён любовью.
- Моё мнение опять расходится с тем, что говорят другие твои наставники? - спросил Андреас.
- Да, - неохотно признался принц. - Они говорят, что мне ничего не интересно.
Теперь Андреасу тоже следовало признаться:
- Просто я вижу, что у тебя большие и внимательные глаза. Люди с такими глазами всегда стремятся познавать мир. Физиологи говорят, что чем больше у человека глаза, тем шире он открыт миру и охотнее стремится к познанию, а у тебя глаза больше, чем у многих людей, которых я встречал. Значит, тебе должно быть интересно. Интерес пропадает только, если ты устал, или если тебя ведут не тем путём, по которому ты сам хотел бы идти. И получается, тебе нужно просто чаще отдыхать и самостоятельно выбирать дорогу к познанию. Вот и всё.
Мехмед глянул в сторону своих старых греческих тетрадей, которые всё так же лежали на столике возле дверей, затем снова повернулся к Андреасу и с волнением объявил:
- Учитель, если ты говоришь, что я должен сам выбрать дорогу, по которой пойду к знанию, тогда я выбрал! Начни со мной заниматься с самого-самого начала. Я не хочу продолжать тот путь, который прошёл с другим учителем. Я хочу пройти весь путь с тобой. Давай начнём с чистой тетради, как будто я совсем ничего не знаю. Не спрашивай меня о том, что мы с прежним учителем проходили, а чего не проходили. Веди меня своей дорогой, а если мне попадутся знакомые места, это значит, что мы просто пройдём их быстрее и легче. А ещё я хочу читать те греческие книги, о которых ты говорил - книги, которые никто ни разу не переводил на турецкий язык. Когда мы будем их читать?
- Тогда, когда ты заново научишься читать, принц Мехмед, - ответил Андреас.
* * *
Говоря о книгах, которые не переводились на турецкий язык или переводились искажённо, Андреас подразумевал, прежде всего, те сочинения, которые мало подходят для мальчика, да и не для каждого взрослого человека годятся. Вот почему после урока грек отругал себя за болтливость и сам себе велел: "О тех книгах даже не заикайся. В конце концов, есть другие. Греческих книг, которые не переводились, существует великое множество. Есть и те, которые Мехмеду подойдут и понравятся ему".
Турецкому принцу не следовало читать то, о чём постоянно вспоминал Андреас - греческие сочинения, где упоминались особые человеческие чувства и пристрастия, свойственные и самому Андреасу, то есть однополая любовь.
У христиан, как и у мусульман, склонность к таким чувствам считалась постыдной, и потому молодой грек уже много лет скрывал от семьи эту сторону своей натуры. То есть его особые пристрастия как раз и стали причиной того, что он жил вдали от отца и брата, вместо того, чтобы поселиться в Эдирне и жениться, как ему неоднократно советовали.
В Эдирне такому человеку как Андреас просто не было места, и потому он впервые проявил свои пристрастия только в Константинополисе во время обучения, а затем - в Афинах, где нашлось сразу несколько "единомышленников".
Афинские единомышленники были ровесниками Андреаса или людьми чуть постарше, причём все как один оказались высокообразованными. Они хорошо знали друг друга, но таились от окружающих, а в итоге получилось что-то вроде философского кружка.
Однажды оказавшись приглашённым на их собрание, молодой грек сразу понял, что это редкая удача. Чтобы не лишиться общества новых знакомых, он задержался в городе надолго и именно там научился жить так, словно стремился перенестись в старые времена - времена Сократа, Платона и Аристотеля.
Иногда даже казалось, что старые времена вернулись, ведь участники кружка во многом уподобились эллинам - к примеру, вели беседы, весьма предосудительные по христианским меркам, а иногда, если оказывались наедине вдвоём, то выказывали друг другу особую симпатию, ещё более предосудительную.
Бывало, что вся компания единомышленников собиралась на пирах в доме самого богатого из них. Тогда беседа становилась интереснее, а проявление особой симпатии затруднялось, но затруднения никому не приносили огорчений, ведь после жаркого спора и нескольких чаш разбавленного вина остаётся только одна мечта - погрузиться в сон.
Пиры и споры обычно проходили не в комнатах, а в саду, усаженном оливами и украшенном статуями древних богов. Гости устраивались не на стульях за столом, а на особых ложах, чем-то похожих на турецкие софы без обивки, и каждый получал в руки чашу старинной формы, чтобы как можно больше подражать эллинам.
Случалось, что гости, увлекшись подражанием, приносили мраморным богам бескровные жертвы, и пусть кто-то назвал бы это идолопоклонством, Андреас полагал, что судить так могут лишь люди поверхностные. Участники пира просто хотели почтить великое прошлое здешних краёв - прошлое, когда многое было дозволительно и возможно.
Ах, как хотел бы молодой грек оказаться в древних Афинах, но понимал, что никогда не окажется. Кружок единомышленников - вот всё, чем приходилось довольствоваться. Сад с мраморными статуями ещё хранил следы прошлого, а с внешней стороны высокой каменной ограды всё стало иначе. Времена изменились, и потому теперь, живя в Манисе, Андреас напомнил себе: "Даже если у моего турецкого ученика обнаружатся особые склонности, потворствовать их развитию не следует. Потворствовать - это крайность, совсем не нужная для успешного постижения наук. В наше время следует всячески избегать крайностей".
Рассуждения о "крайностях" мог понять только тот, кому довелось узнать об особом методе обучения, основанном на любви. Молодой грек получил это знание в Константинополисе, но метод открыли не там, а много столетий назад на Пелопоннесе, где эллины заметили, что влюблённость в учителя заметно усиливает тягу ученика к знаниям.
Открытие послужило воспитательным целям, но не так, как думали многие профаны, ведь ученику, чтобы хорошо учиться, не требовалось сближаться с учителем физически - достаточно было просто любить.
Андреас это понял и пусть, влюбившись в своего учителя в Константинополисе, переступил последний предел, но, когда обучение окончилось, а учитель с учеником дружески распрощались, молодой грек решил, что не станет всем подряд передавать свой опыт. Следовало сдерживаться, и не только из-за современных нравов, но и потому, что вокруг оказалось слишком много примеров, когда любовь не доходила до таких отношений.
"Моего учителя окружала целая толпа учеников, но лишь я стал особенным, и это к лучшему", - напоминал себе Андреас, который не желал бы стать одним из многих и потому сам не стремился сделаться особенным учителем для каждого.
Передаче опыта препятствовало и то, что молодому греку в отличие от его константинопольского учителя чаще всего доставались ученики малолетние. "Не путай педагогику с педофилией", - эти слова своего наставника Андреас усвоил твёрдо, так что с мальчиками придерживался принципов христианской этики - никакой физической близости. Однако - чего уж греха таить - Андреас знал, что привлекателен и внешне, и душевными качествами, поэтому часто делал так, чтобы очередной мальчик, едва вступивший в пору отрочества, влюбился.