- После того, что мы в нем сделали, просто необходимо купить вещицу, - урчит Франсуа и выходит за ширму.
Сижу на стуле, задумчиво разглядываю собственные трусики. Спонтанная медитация. Обессиленность. Не допускайте усталость в тело, а паче того, не допускайте усталость в душу. Заглядывает обеспокоенная Танька:
- Ты чего голышом тут рассиживаешь?!
- А как нужно рассиживать, если тебя только что тут ot" yebali? - интересуюсь.
- Что?! - Лярва смотрит глазами, полными завистливого сочувствия. - И ты не сопротивлялась? - шепчет.
- Сучка не позволит, кобель не вскочит, - заверяю. - А тебе он еще не предлагал примерить что-нибудь из бельишка?
- Т-т-только… туфли. Туфли предлагал…
- Тонкий извращенец. Слушай, а у тебя когда-нибудь было в каких-то экзотических местах?
- Туфли примерять?
- Вот-вот, туфли…
Лярва притоптывает ногой:
- Слушай, оденься, неудобно же…
Послушно натягиваю трусики, маечку:
- Ну?
- Куда уж мне до такой экзотики? - вздыхает Танька. - Хотя однажды… Да ну тебя!
- Колись, колись…
- Меня оттрахали при маме.
От неожиданности кашляю:
- И после этого ты меня обвиняешь в распущенности?!
- Ну… она, конечно, ничего не заметила… или сделала вид, что ничего не заметила… Мы смотрели телевизор, лежали под одеялом, а потом захотелось… Господи! - неожиданно восклицает. - Как я ненавижу однокомнатные квартиры! Слышен любой шорох, стон…
- Так это у тебя с мужем было? - внезапно догадываюсь.
Лярва смотрит тяжелым взглядом:
- Ты думаешь, что я могла бы при маме лежать с каким-то чужим мужиком в постели? Да она мне замечания делала, что я трусы на ночь снимаю.
- Советская эротика… Бессмысленная и беспощадная. А еще удивляются, почему у баб повальная фригидность. Слушай, а как же тебе абрунгерн делали? Тоже муж и тоже при маме?!
- Подробности моей интимной жизни тебя вообще не должны интересовать, - поджимает губы Танька, превращаясь на мгновение в омоложенную копию матери.
- А кто же ими будет еще интересоваться? - сочувственно вздыхаю. - Если спишь ночью в полном обмундировании, то, значит, в жизни надо что-то срочно менять.
Танька согласно вешает нос. Выходим, сочувственно дышим в унисон:
- Я бы поменяла, но мама… Сама понимаешь, если я заявлю, что буду жить отдельно, для нее это станет таким ударом…
- А вдруг она обрадуется.
- Обрадуется… Для нее трагедия, если я домой ночевать не прихожу. Она меня же до сих пор по утрам будит, постоянно следит, чтобы я руки мыла…
Игры, в которые играют взрослые люди. Опять попадаюсь на танькин крючок - "посмотрите, какая я несчастная!" Легкое раздражение от неумения предотвратить соскальзывание в болото чужих комплексов.
- Еще мы можем вам предложить… - подскакивает очередная синди.
- Ot" yebis\, - вежливо прошу и увлекаю Лярву к бару. День определенно посвящен Дионису. - Чистого! - объявляю дружку, на автомате тянущегося к какому-то клейкому пойлу. Сую задумчивой Таньке.
- А где Полина? - растерянно оглядывается.
- Мастурбирует в раздевалке, - успокаиваю. Чокаемся и… и чокаемся. Паровоз отправляется до станции Беспробудкино.
- Вот ты кто? - допытываюсь. - Художник апполлинийский или художник дионисийский? Художник сновидений или художник похмелья?
- А почему она маст… мастур… онанирует? - горько вопрошает Танька, пристально всматриваясь в бармена.
- Девочки тоже должны онанировать, - терпеливо объясняю. - Так вот, любой художник является "подражателем", причем он либо аполлинийский художник сновидений, либо - дионисийского похмелья…
- А я вот не онанировала, когда была подростком, - гордо заявляет Танька. - Это… это же… стыдно…
- Онанировала, - убеждаю. - Онанировала, мастурбировала, дрочила… Дело не в этом, а в том, что в дионисийском состоянии художник преодолевает обычные рамки и ограничения, преступает за грань дозволенного, погружается в бездну забвения…
- Дрочила? - переспрашивает Лярва. - Они - дрочат! - указует на бармена. - У нас дрочить нечем - какой-то отросток недоразвитый, перепонка, которую все боятся повредить…
- И после такого забвения возвращение в мир обыденности кажется невыносимой мукой! Приходит понимание, что действовать - это такая мерзость, ведь ни один поступок не в силах хоть что-то изменить в вечной сущности вещей…
- А вы дрочите? - обращается Танька к бармену.
- Простите, мисс…?
- Не строй из себя глухомань воспитанную, - взрываюсь, - а то даже на чай не получишь. Тебя же ясно спросили - в кулачок кончаешь?
- Н-н-нет, мисс…
- Так вот, - продолжаю, - когда же художник подвержен апполинийскому сновидению, то мир дня покрывается пеленой, за которой и происходит рождение мира нового, мира сумерек и ночи, текучего, неуловимого, страшного… Дионисийское похмелье - монолог с самим собой…
- Он ведь прямо здесь дрочит! - громким шепетом заявляет Танька. - Смотрит на баб в негляже и дрочит в чашку с кофе, а потом говорит: "Сливки, сливки!"
Приступ истерического смеха скручивает и выдавливает непроглоченное пойло на рубаху бармена. Красные пятна расплываются по белой ткани. Черпальщик стоит, расставив руки с шейкерами на манер чучела. Холеное лицо зеленеет. Перегибаюсь через стойку и встречаюсь с глазками давней знакомой.
- Застегни ему ширинку и вылезай! - строго приказываю.
- Не могу, shibal nom, - шипит Полина, - волосы в замке застряли, pigna.
Танька перегибается вслед за мной, долго разглядывает развратное дитя.
- Она… она… сама… - лепечет любитель оральных контактов.
- Вон там, - говорю, - сидит и курит ее папик. Очень влиятельный в определенных кругах человек. И знаешь, что он с тобой сделает? - черпальщик близок к обмороку, безвольно трепыхает конечностями, пытаясь высвободить зловредное дитя. Дитя же спокойно восседает на полу среди бутылок.
- А что он с ним сделает? - вопрошает Танька. Настроение ее резко улучшается. - Убьет?
- Смерть - чересчур легкое наказание. Вот что бы ты сделала, если бы застала половозрелого ублюдка, засовывающего свой дрючок за щеку твоей несовершеннолетней дочке?
- У меня бы случился инфаркт, - после некоторого раздумья признается Танька.
Оглядываюсь на Паппэна.
- И не надейся, Maderchod, он мужчина крепкий, - подает голос Полина. - Ну, если бы спросили меня, то я посадила бы такого ублюдка в камеру к озабоченным уркаганам. Sag nanato kard. Лучше нет влагалища, чем очко товарища, и все в таком роде…
- Устами ребенка глаголет истина, - поучительно поднимаю палец. - Внемли ей, а не затыкай собственным членом.
- Ой! Shashidam too moohat! - дитя дергается и отползает. - На золотой дождь мы не договаривались, bakri chod!
Бармен с безумными глазами прижимает руки к паху, брюки намокают, пахнет уриной.
- Фу! - Лярва достает баллончик и распыляет дезодорант щедрой струей.
- Выходи! - говорю как можно строже, еле сдерживая смех. - Вылезай, паршивица!
Паршивица сидит на полу, зажимает низ живота и угрюмо качает головой.
- Сгинь! - приказываю несчастному энурэзнику. - Не видишь? Совсем ребенка запугал.
Бармен исчезает. Мокрый след ведет в подсобку. Вразвалочку подгребает секьюрити, до этого читавший разгаданные кроссворды - титан местной мысли, властитель дум престарелых дворянок, отоваривающихся в здешнем лабазе:
- Какие-то проблемы, дамочки? Нечем расплатиться? - под скошенным лбом мысль движется в единственно верном направлении.
- Так, дорогой, - разворачиваюсь, крепко ухватываюсь за галстук гориллоида, - во-первых, у нас нет никаких проблем. Во-вторых, нас, женщин, природа одарила такой штучкой, наличие которой помогает расплатиться по всем счетам и даже с лихвой! И знаешь как она называется, интеллигентный друг?
Интеллигентный друг пытается как можно интеллигентнее освободить свою цветастую тряпку, приобретенную наверняка в какой-то блошиной подворотне по цене Дольче Габано, одновременно выдавливая понимающе-похотливую улыбку.
- Милый, - ласково треплю по мясистой щеке, - это не то, о чем ты подумал, поэтому не настраивайся на игривый лад. Эта штучка называется - по-кро-ви-тель! Понимаешь? Покровитель. Ну, спонсор по-вашему. У каждой красивой женщины есть спонсор - крутой дядя с крутыми бабками. И чем круче дядя, тем больше красивых женщин он может содержать. "В мире животных" смотришь? Родственничков своих - гориллоидов - видел? У них такая же система - вожак yebyet всех.
- Отпусти… - хрипит охранник. Гулстук очень неудачно затянулся.
- Ну ты выйдешь оттуда? - ору. Терпение иссякает.
- Babo, не могу я! Zoobi! - орет в ответ дитя и разжимает ладони.
- Мама дорогая! - вскрикивает Танька.
Внизу - все красное. Дитя протекает.
32. ОВ
Сидим в туалете. Нервно курим, как будто у самих первая менструация. Дитя тихо дышит, сидя на унитазе, заткнув течь времянкой, сооруженной из подручных медицинских средств.
- Тебе не надо так переживать, - говорит Танька своим фирменным тоном, которым, как она считает, только и следует разговаривать с провинившимися детьми. Этакая смесь менторства и поддельного интереса. Сразу хочется дать ей в морду. - Это вполне нормальное явление. Ты становишься девушкой.
Толкаю раздраженно в бок.
- Gger jer! А кем я до этого была? Ilbonnom? - шепчет Полина. Месячные проходят сурово и, судя по всему, девочка обречена до климакса лежать в красные дни календаря на кровати пластом. Бедные муж, любовник, спонсор…
- До этого ты была честной давалкой, - прерываю танькины потуги рассказать крыске откуда дети берутся. - И после этого ею останешься. За одним маленьким исключением - если не хочешь залететь, то придется подсесть на таблетки и прочие контрацептивы. Ну и конечно добавятся иные сомнительные радости созревшего организма.
- Например?
- Наконец-то узнаешь, что такое оргазм.
Дитя хмыкает. Морщится.
- Inu kuso! Внутри как будто что-то отрывается. Seiri, - жалуется.
- Месячные - это расплата женщины за неродившихся детей, - философски замечает Лярва. Иногда и она выдает нечто толковое.
- Тогда это - не критические, а самые счастливые дни календаря, - спускаю с поводка мезантропию. - Ну, где они там? Такое впечатление, что в здешнем вертепе ни у одной сучки течки не бывает!
- Интересно, а у гермафродитов бывают месячные? - вопрошает Полина.
- Бредит, - шепчет Танька. - У каких таких гермафродитов?
- Shinjimae, ты порнуху что ли никогда не смотрела, Bouzin?
- А при чем тут это?
- Там иногда показывают таких… Снаружи как обычные женщины, но с el bicho. Или, наоборот, мужик, но с la cosita.
Лярва морщится.
- Ты слишком много ругаешься…
- Aku henjut mak kau, у меня и так все болит! - Полина морщится, готовится заплакать.
Танька обиженно замолкает, но тема гермафродитов ее цепляет.
- И что у них? Как?
- У кого?
- У гер… гермафродитов, - слово произносится как в высшей степени неприличное. Тут же вспоминаю, что когда у Таньки жила жуткая по уродливости мопсиха, то Лярва именовала ее половую принадлежность не иначе как "самка". "Сучка" казалось верхом неприличия.
- Так же как и у людей, - объясняю. - Тетя с дядей, дядя с дядей, тетя с тетей. Замечательно, когда природа награждает одновременно и членом и влагалищем. Тогда они могут и давать и брать одновременно. Представляешь? Тут тебе и эякуляция, и кончалово по бабской программе в одном теле.
- Врешь! Так не бывает!
- Приходи, диск поставлю - в чисто познавательных целях. Могу даже домой дать - вместе с мамой посмотришь. Для бывшего врача весьма познавательно.
- Не трогай маму! - щетинится Лярва. - Я сама к тебе приду.
- Правильно! - хлопаю ее по плечу. - Культура начинается не с души, а с тела. Зарядим порнушку, голыми в постель залезем, развлечемся. Фаллоимитатор свой не забудь. Кстати, а где ты его от мамы прячешь? Не дай бог, найдет, прокипятить решит.
Бледное дитя через силу хихикает.
В туалет заглядывает очередная синди:
- Мы тут несколько тампонов нашли… и прокладок…
Гашу сигарету в умывальнике, принимаю сверток:
- Ну что, подружка, будем конопатить течь не по-детски.
Полина вертит тампон:
- Jilat Totok Kau! Какой он большой! Pelando la banana! А как им пользоваться? - наивность дитя в элементарной женской гигиене ужасает.
- Ну… тут вот написано… и нарисовано… Ага, вводишь иппликатор, проталкиваешь тампон… и готово!
Дитя захлопывает дверь. Слышится возня и раздраженное шипение.
Танька скребется:
- Помочь?
- Veta a la verga!
- Не трогай ее. Пусть сама все делает, - закуриваю очередную и с удовольствием стряхиваю пепел на белоснежную поверхность умывальника.
- Не лезет, coos ima selha, - наконец горько сознается Полина. - Тампоны какие-то бракованные! Yoos mik uh!
- Как не лезет? - удивляюсь.
- Так - не лезет и все. Mamalona! Мне больно!
- Ты их правильно вставляешь? Туда? - озабоченно осведомляется Танька.
- Открой! - требую. Щелкает замок. - Возьми прокладку.
Дитя с кислым видом вертит упаковку:
- Это что? Mashiker nekra? Доска для серфинга, Sentako itay?!
- Извиняй, подружка, но ничего другого пока предложить не можем.
Опускаюсь на колени, прикрепляю к новым трусикам, натягиваю. Полина не возражает, но и не помогает.
- Дальше сама, - киваю на только что укупленное обмундирование.
Недовольное хрюканье, но черные брюки и блузка надеваются.
Alevai eize kelev ya\’anos et ima shelha ve otha gam. Теперь надо кого-нибудь убить, - бурчит.
- Это еще зачем?
- Leh timzoz… Чтоб не зря в трауре париться!
- Юмор - лучшее средство от менструального недомогания, - одобряю. - А теперь - домой и в постельку. На неделю.
33. Почти по Роб-Грийе
- Я хочу тебя, - бормочет он, расстегивая блузку.
- Хотеть значит созидать, - от нетерпеливого дыхания на шее щекотно.
- Тогда я трахну тебя без презерватива, - пальцы крепко ухватываются за соски. - Грудь женщины - величайшее изобретение, одновременно полезное и приятное…
- Но… но почему именно я? - недоумение достойно вознаграждения. Тела продолжают танец страсти, освобождая ум, - редкое мгновение истинного просветления.
- Давно заметила, что один юноша избегает встречи. И вот однажды вечером, возвращаясь домой, встретила его в "Пеструхе" сидящим за столиком и смотревшим усталым взором на улицу. И вспомнилось, что не в том опасность, что станет он добрым, а в том, что станет наглым, насмешливым и равнодушным…
- Значит, это нечто вроде лекции?
- Семинарского занятия. Факультатива по практической философии жизни…
Отстранение.
Вот лежит женщина. У нее гладкое тело, и лишь внимательный взгляд отмечает крохотные пупырышки под мышками и на голом лобке - свежие следы бритвы, избавившей плоть от эфемерной стыдливости, подставив бесстрастному свету нежную область гениталий. Руки женщины заброшены за голову и крепко сжимают никелированные решетки кровати. Ноги согнуты в коленях, широко раздвинуты. Хорошо видно как вагина принимает в себя, втягивает полными красными губами с темной каймой пигментации напряженный фаллос. Словно тугой бутон поддается теплу страстного солнца, распуская лепестки, открываясь, расширяясь, орошая влагой нетерпеливые лучи. Слышится дыхание, стоны. Воздух пропитан запахом совокупления. Пальцы женщины терерь цепляются за спину мужчины. Крохотные царапины и краснота. Колени все шире - полное доверие, полное раскрытие. Мужчина все резче проникает вглубь, ощущая близость семяизвержения. О, как прекрасно соединение извечно созданного друг для друга!
Это происходит с телом, но не с душой. Душа рядом, с холодным любопытством смотрит на очередную феерию соития.
Стыд? Разочарование? Расчет? Послушное тело, подобно корове ведомое опытным пастухом на благое пастбище или под нож мясника. Безумное расточительство природы, всегда берущей количеством даже тогда, когда видится лишь качество. Взаимный обман инстинктов, тонких механизмов, что настраивались миллионы лет, совершенствовались единственно ради зачатия и продления рода. Идеальные машины совокупления, трущиеся гениталии - шедевры биотехнологического творчества природы.
Что такое разум? Разум есть обман инстинкта, так же как секс есть обман стремления к размножению. Химический триггер взведен, канальца переполнены семенем, крошечные существа, подхлестывая себя жгутиками, готовы устремиться в теплые глубины к покоящейся в терпеливом ожидании яйцеклетке. Но… вновь ложь, только ложь доставляет то, что почитается за истинное наслаждение.
Фаллос выскальзывает из вагины, оплетенный тонкими нитями тягучей жидкости, багровый от близкого семяизвержения. Женщина требовательно стонет. Напряженное влагалище не смыкается, темнеет влажная щель между распухшими складками, но фаллос начинает свое путешествие вверх, прочерчивая по телу тонкую слизистую полоску, точно странный моллюск. Лобок, венерин холм, пупок, живот… Все выше и выше к почти подростковым грудям, увенчанным крошечными напряженными сосками. Но и это не конечная остановка. Обман будет изошренней! Мужчина почти усаживается на грудь женщины, держится за решетки изголовья и требовательно упирается естеством в ее подбородок, губы. Одна ее рука спускается ко все еще раскрытой вагине, к напряженному клитору, другая обхватывает фаллос. Ложь… Ложь… Физиологическая ложь… Психологическая ложь…
Случайные любовники. Думают ли они о чем-то ином, кроме как о себе? Что видит равнодушная душа в письменах слитых воедино тел, в которых нет ничего общего, кроме неистребимой страсти к оргазмированию? Есть ли хоть гран оправдания бесстыдству совокупления?
Язык женщины заученными движениями скользит по горькой головке, ощущая вкус собственной вагины и капли нетерпеливой спермы. Пальцы погружаются во влагалище, в неудовлетворенную тьму - слишком тонкие эрзацы эрегированного фаллоса, теребят крошечный похотник - рудимент члена. Мужчина, балансируя на грани, даже здесь пытается проникнуть глубже - в горло, в пищевод. Куда ни ткни, у женщин везде вагина. Почему бы и нет? Резкий рывок во что-то обволакивающее и пульсирующее, невозможно глубокое, живое, женская ладонь теребит мошенку, и это последний рубеж…