Замолкает. Обидчиво.
- Я напишу, - звучит грозно. - Я все напишу.
- И учите немецкий, дорогой. Как у вас с немецким?
- Sinn от Bedeutung уже отличаю, - заверяет он.
- Вы на правильном пути.
Гудки. Облегчение. И какого hyera он припал? Ну, писал курсовую, ну, трахнулись пару раз. Или он решил, что своим убогим членом осчастливил до полной невменяемости серую мышку? Член как член. Никакой метафизической рефлексии сей орган не вызвал и вызвать, по определению, не мог. Не Платон.
5. Крыша
Куда-либо двигаться - еще рано, а что-либо начинать - уже поздно. Собственно, такова жизнь в каждое свое мгновение. Человечество выдумало часы, расписание, графики, а уж потом решило синхронизировать жизнь с маятником мертвого механизма. Большая ошибка считать, что часы показывают время. Вы лишь синхронизируетесь в мгновение взгляда на стрелки с тикающей машинкой, но вот отведен взгляд, и ваши пути, ваши вселенные разошлись, разбежались.
Открываю окно, усаживаюсь на подоконнике, кутаюсь в шаль и пью. Холодно. Тепло. Всегда мечтала жить, как Карлсон - на крыше. Мечта идиотки сбылась и, как оказалось, реальность имела больше минусов, чем плюсов. Во-первых, кошки. Уверена, что кошки сыплются с неба. Возможно, Земля стала объектом нашествия космических кошек. Потому что невозможно, что бы нормальная хвостатая тварь жила на крыше, спала на крыше, трахалась на крыше и рожала на крыше. Чем они здесь питались? Голубями?
Во-вторых, голуби. Более гадких птиц не существует. Сидят и гадят. Спят и гадят. Летают и гадят. Наносы гуано здесь такие, что пришлось бы pyeryeyebat'sya с целой армией дворников, прежде чем они превратили крышу в нечто пригодное для созерцания.
В-третьих, парочки. Уж сколько раз на собственном опыте убеждалась, что радости секса на свежем воздухе сильно преувеличены, но молодежи все неймется. Особенно раздражают молоденькие дурочки, которые тащатся на крышу за своим перевозбужденным дружком, у которого и невооруженным глазом видно, как ширинка трещит от большой любви, а затем начинают разыгрывать из себя романтичных недотрог. Пока с нее стаскивают трусы, она кричит: "Не надо!", а после того, как избавили от физического целомудрия, начинают рыдать на плече возлюбленного и упрашивать жениться.
Вспомнила собственную дефлорацию. О себе - больно, неприятно, кровища. О нем - козел. И почему всегда в первый раз отдаемся таким вот козлам? Что-то непозволительное, от чего бережем своих настоящих возлюбленных, отдаваясь им уже с полным профессионализмом и разработанным влагалищем? Сакральный акт, навлекающий беду на пидараса с окровавленным хуем? Тема для диссертации или курсовой: "Дефлорация как сакральный акт". Девственницам не предлагать. Хотя, есть ли они в институте? Все - шлюшки. А кто сейчас не шлюшка?
Он сидит в потрепанном шезлонге и курит. Увидев соседку, махает рукой:
- Давай сюда!
- Холодно!
- Сейчас ангел пролетит. Потеплеет.
Устраиваюсь поудобнее, отталкиваю ногой очередную приблудную кошку.
- И здесь хорошо.
Он смотрит в небо. Между океаном крыш и океаном туч - узкий просвет. Сеет мелкий дождь. Красная жесть буреет, покрывается лишаями. Город ощетинился антеннами, выбросил флаги старого белья - то ли в знак западной капитуляции, то ли восточного траура.
Никогда не видела ангелов. Поэтому продолжаю сидеть доверчивой дурой в ожидании дефлорации наивности. Хотя сосед в обмане пока еще не замечен. В первый же день своего переезда заявился с бутылкой какой-то фруктовой отравы, постучал прямо в окно. Внутрь не пустила, пить не тянуло, ибо от такой бурды организм обычно тянет на сношения, а сношаться за так с первым встречным не хотелось. О чем новоиспеченному соседу было прямо и заявлено. Тот не обиделся, но клятвенно заверил в соблюдении целомудренности. Бурду, в конечном счете, вылакали, а на все последующие приставания мужчинка отвечал твердым: "Нет!" Кремень, а не мужчинка.
- Что за херовина? - интересуюсь относительно странного приспособления.
- Арбалет. Высоко гады летают, иначе не достать.
- Почему так неуважительно? Ангелы, все же.
- Из них такие же ангелы, как из пальца - хрен, - презрительно сплевывает и поправляет кожаный шлем с очками-консервами. - Нежить.
- Ну-ну, - никогда не умела реагировать на откровенное безумие. Или это последствие долгого воздержания? Сосед, все-таки, могла бы пару раз и дать. Но все, поздняк метаться. - Сигареткой не угостишь?
- Это - не сигаретка, - усмехается.
Понятно. Торчит, родимый. По полной программе торчит. После легкого разочарования становится интересно. Опыт чужого измененного сознания. Полевые исследования. Нащупываю блокнот и ручку. Кастанедство в чистом виде.
6. Ангел
- И как ловить собираешься? - интересуюсь, хлюпаю носом. Ну что за скотство!
- На живца, - и спокойно себя в грудь тычет.
Самомнение у соседа, однако. За такими, обычно, третьесортных демонов посылают. А уж суккуба и вовсе не дождешься. Воистину, живут слишком многие, и слишком долго висят они на своих сучьях. Пусть же придет буря и стряхнет с дерева все гнилое и червивое.
- Святым себя считаешь? - усмехаюсь.
- Не обязательно, - пожимает плечами мужчинка. - Говорю же, что эти твари с ангелами имеют общего столько же, сколько и с мухами…
- В смысле - на дерьмецо тянет? - не удерживаюсь.
Сосед затягивается, ослепительно белый дымок идеальной вертикальной линией уходит в небо. Ветер стих. Даже не стих, а умер. Внезапная клиническая смерть непогоды.
- Уже близко, - сообщает ловец. Голос приобретает специфический отзвук. Словно в громадной пещере перекликаемся.
Придерживаясь за подоконник, внимательно оглядываю крышу. Однако нигде не видно ни одной патлатой рожи. Странно. Скоморохи подобных чудиков обожают.
Смотрю в небо. Тоненькая ниточка дымка серебрится среди напластований туч цвета зрелого фингала. Редкая палитра. До сего дня подобный колер видела лишь под глазом у Лярвы после ее расставания с жутко талантливым, но не менее жутко пьющим экземпляром богемного выводка.
- Уже близко, - голосом футбольного комментатора сообщает сосед. - Не вздумай меня спасать, подруга.
Жеманно пожимаю плечиками. Спасать обкурившихся уродов пока точно не тянет, хотя если он свалится за бортик крыши и будет дико орать что-нибудь о милосердии, то женское сердце может и не выдержать. Так и объясняю. Честно и откровенно.
Сосед скалится. Небритая физиономия расплывается в ухмылке:
- Если что, если долго не вернусь, то в квартиру все равно никого не пускай. Вот им, - он показывает кукиш. - А еще вот и вот, - запас неприличных жестов изумителен.
Пытаюсь поинтересоваться, кому переадресовать столь колоритные изъявления родственных и дружеских чувств, но торчок внезапно вскакивает, сигаретка метеором прочерчивает сумрак, арбалет упирается в небо, в багровое зарево точно в зените, лязг, свист, стрела нехотя поднимается вверх, вытягивая с катушки нить. Затем огненное пятно дергается, выпускает столбы пара, которые заволакивают крышу. Когда пар рассеивается, на крыше, кроме меня, никого уже нет. Валяется шезлонг, арбалет.
В полном отупении вылезаю из окна и брожу вокруг. Заглядываю за бортики. Ничего. Смотрю вверх. Ветер набирает силу. Холодает. Повторяю один из жестов охотника на ангелов.
Что ни говори, а философ - это роковой человек, постоянно окруженный громом, грохотом, треском и всякими жутями.
7. Золотой век
Слоняюсь по комнате, ежась и натыкаясь голыми пальцами ног на разбросанные по полу фолианты. Библиотека какого-нибудь средневекового монарха, насчитывающая штук двадцать томов, уже имела репутацию нешуточного наследства. Каждый том требовал не только усилий мысли, но и многолетнего труда переписчиков. Теперь же… Ничто так не девальвировалось, как печатная продукция. Нет ни мысли, ни труда. Отвернулись боги от людей, младшие перестали уважать старших, брат пошел на брата, а каждый норовит написать книгу.
Закат человечества. Уэллс четко подметил важный штришок в симбиозе морлоков и элоев - скамьи из червонного золота. Не выходя из своей комнаты, могу правильно поставить диагноз по многочисленным шкафам, забитым печатным мусором галактики Гуттенберга.
Эти знаки повсюду. Центральное отопление. Туалет. Горячая и холодная вода в кране. Холодильник. Полупереваренная пища из супермаркета. Презервативы. Лишь добровольное ослепление отвращает взор каждого от расставленных повсюду скамеек из чистейшего золота. Но при таком изобилии температура радости не повысилась ни на градус.
Скажите-ка, кто хоть раз пытался восстановить душевное равновесие, проистекающее от неумеренных желаний и недовольства собственным положением, актом дефекации или, по крайней мере, мочеиспускания в фарфоровую вазу, производства фирмы "Тисса", Будапешт? Или, извлекая резинотехническое изделие N1 из влагалища оргазмирующей подруги, кому-то пришло в голову пасть ниц перед унылой оболочкой с ребрышками?
А что еще? Подтираюсь салфеткой, смываю воду, достаю прокладку и натягиваю трусики. Мириады вещей, каждая из которых, по здравому размышлению, должна просто ввергать всех в пароксизм восторга. Газ, электричество, бумага, стол, замок, ложка, сумка, радио, зонтик… В чем же причина столь преступного небрежения? Почему даже собственные мысли остаются холодны, без сопутствующего акта восхищения? Где ноэма и где ноэзис радости простой и незамысловатой жизни?
Даже философы больны теми же болезнями, ибо как же иначе их мучительная рефлексия могла бы принять социально приемлемые формы?
Да и должен ли кролик, пожираемый удавом, испытывать дарвиновскую радость от столь естественного отбора наиболее хитрых и быстроногих? Если мы - элои, то где же морлоки? Почему не замечаем их согбенных волосатых фигур, их налитых кровью глаз и крепких зубов? Прячутся ли они во мраке канализации, чтобы под покровом ночи выйти на свою привычную охоту? И лишь наша беззаботность, которую рядим в одежды бешеного ритма жизни, карьеры, денег, стрессов, не позволяет заметить очевидного - нас пожирают?
Телефонный звонок. Продолжаю натягивать чулки. Включается автоответчик: "Если вы звоните мне, то не пошли бы вы на huj?" Последующий культурный шок у людей, не привычных к столь пессимистической позиции, обычно отбивает всякое желание к ведению ненужных разговоров.
- Вика, это я.
Кидаюсь к трубке.
- Привет, па…
- Тебе что-нибудь нужно?
- Как обычно.
- Тогда как обычно.
Гудки.
Слыхали про Пеппи Длинныйчулок? Так вот, это о вашей покорной слуге.
8. Недотраханность и маршрутка
Дождливое начало трудового дня. Улица полна зевающих выползков. Не хватает только фабричных гудков. Лица как из дерьмового факса - стертые. Лишь некоторые самки удосужились нанести боевую брачную раскраску. Как правило, это nyedoyebannyye самки. Матери-одиночки. И просто одиночки.
На уровне макияжа они циничны, горды, фригидны. Но их цинизма, гордости и фригидности хватает лишь на слой той штукатурки, которая отшелушивается с щек. На самом деле, они в поиске. Если женщина так холодна, что ее стужа обжигает пальцы, то, значит, внутри у нее все раскалено. В этом весь секрет соблазнения. Определенный сорт мужиков очень четко пеленгует их немые позывы страсти. Немного убогой романтики, и вот очередная героиня романа лежит у ног благородного мужчины в полном неглиже. Объятия, коитус, минет, цветы, снова коитус.
Однако doyebannost' на пользу данному типу бабенок не идет. Начинаются беспочвенные фантазии о тихом семейном счастье, дешевая романтика расползается за пределы остывающей постели куда-нибудь на кухню, где среди гор немытой посуды и дерьмово приготовленного завтрака наша бабенка совершенно теряет контроль над реальностью. Хорошо, если мужик для начала мирно просит просто пожрать, а не дает сразу в ряшку, чтобы затем окончательно стаять из юдоли вечного одиночества.
Да, такой типаж! Есть достойный объект для изучения бабьей глупости - Лярва. Она из этих, недотраханных. Достаточно посмотреть на трогательно расставленные повсюду по квартире репродукции Сальвадора Дали. А как она описывает взаимоотношение великого художника и его музы! А болезненная чистота и чистоплюйство! В ее хибаре запросто полостные операции можно проводить без всякой предварительной дезинфекции.
- Дамочка, вы влезаете?
Толпа притесняет к разверстой пасти маршрутки. Ее водитель наверняка волшебник, если в состоянии заставить свою трахому не только заводиться, но еще и ездить. Передвигаться подобным образом по мегаполису - откровенное самоубийство. Влезать в это проржавелое влагалище абсолютно не хочется - кого оно только не впускало в свои недра без всякой контрацепции… Но подхватывают под попу, втискивают, стискивают, кренюсь под могучим напором и падаю на чьи-то колени. Полное ощущение близкого изнасилования.
- Человеку плохо! - начинает кто-то истошно кричать. Судя по отчаянию, тот, кто не втиснулся. На понт берет.
- Мне очень хорошо! - ору в ответ. Пассажиры валятся с ног от смеха, влагалище, удовлетворенное очередной порцией семяизвержения, перекрывает поток стальным поясом верности, маршрутка дергается в последнем пароксизме восторга
Продолжаю лежать и рассматривать ободранный потолок. Сумка и книга прижаты к груди. В мгновения опасности каждая баба прикрывает самое дорогое - сиськи и вагину. Неужели они действительно самое дорогое, что у нас есть?
- Мне подняться? - интересуюсь для праформы.
- Лежите, лежите, Виктория Александровна! - две физиономии появляются в поле зрения.
Становлюсь популярной, мелькает самодовольная мыслишка. Только, из какой они жизни - ночной или дневной? Впрочем, вряд ли ночные знакомцы разъезжают на подобных колымагах с утра пораньше.
- Студенты? - осведомляюсь.
Головы радостно кивают.
- Мы с третьего потока. Вы у нас семинар по истории философии ведете.
- Зачет, - говорю и закрываю глаза.
9. Метро
Чтобы доказать безбожность цивилизации, достаточно спуститься в метро. Только в высшей степени извращенно рациональному уму могла прийти такая идея - рыть ходы под землей для скорейшего передвижения. Вдумайтесь только в безумие подобного конструкта! Преодолеть неимоверное сопротивление пород, грунтовых вод, камней и чертей лишь для скорейшего перенесения из точки А в точку Б!
Впрочем, любое усилие цивилизации не блещет ни продуманностью, ни эффективностью. Если проследить всю причинно-следственную цепочку от добычи газа на шельфе Северного моря до отдельно взятого европейца, то единственно правильный вывод должен состоять в том, что столь грандиозные усилия, титанические сооружения, кошмарный риск предпринимается опять же лишь для того, чтобы несколько облегчить проявление таких физиологических феноменов, как слюноотделение, мочеиспускание и семяизвержение. Все. Остальное, что здесь накручено экономикой и политикой - от лукавого.
А возьмите последнюю эпидемию всеобщей мобилизации! Люди стали ближе друг к другу? Бросьте! Потоп банальностей и нечистот пустейшей болтовни захлестывает каждого с головой. Сколько ресурсов, умов вбухано в то, чтобы вон та pizdyushka в любое время могла испражниться переполняющей ее глупостью в уши своей подружки или дружка, да так, что брызги интеллектуального недержания разлетались во все стороны, пачкая ни в чем не повинных людей.
Великие умы, титаны мысли, гении! Корчитесь ли вы там, в своих могилах? Иль в перерывах между варкой в котлах занимаетесь интернетизацией преисподней?
Вот еще один симулякр - всемирная паутина! Неисчерпаемый источник канализации бреда, посредственности и убогости, клоака, проложенная по мозгам людей, выгребная яма цветных мониторов, откровение импотенции и бесстыдство инцеста. Уж воистину - последнее обнажающее откровение, седьмая печать, воплощение легенды о всемирном потопе. Наводнение бессмысленности и не просто бессмысленности, а бессмысленности агрессивной, которая прикидывается самой что ни на есть осмысленностью, настолько глубокой, насколько глубока может быть лишь пустота.
Что поражает, так это всеобщий энтузиазм! Как будто построение дополнительных сортиров способно увеличить частоту и объемы дефекации. Ни одна мысль теперь не сгинет в проклятом забвении! То, что кажется сегодня безумным, будет сохранено для потомков, которые уж разберутся в нашем гениальном бреде! Бедные потомки, неужели вы действительно обречены копаться в электрическом дерьме, заботливо припасенном для вас предками? Или в вас еще сохранится капелька здравомыслия, и вы пошлете все это наследство на hyer? Или бациллы нашей копрофагии все же поразят и вас, и тогда… тогда…
Морлоки. Добропорядочные морлоки, жители андрогинных подземелий. Покрытые шерстью лица, пустые глаза, в которых мироздание гибнет ежемгновенно - безвозвратно и без сожаления. Вонь миллионов тел, их тепло, проступающее на поверхности слякотью, гриппом и грибком, что пожирает серые дома, затапливает гнилостной чернотой любой мазок яркой краски.
Шаркают ногами по мраморным плитам, обтирают бронзу и мозаику тоталитарного ампира, оскальзываются взглядами на мускулистых рабочих и колхозницах лишь с тем, чтобы отыскать белизну гипнотизирующей таблички. Насколько же предсказуема скотина, именуемая человеком. Теперь люблю я Бога; людей я не люблю. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня… Нет, не так, милый Фридрих. Не люблю людей, не люблю Бога. Любовь к людям убивает, любовь к Богу заставляет жить.
Стальные черви мчатся сквозь влажные норы своих таинственных жилищ, довольные и сытые проглоченной и перевариваемой пищей. Электрический свет желудочного сока незаметно разъедает сырую кожу пористых лиц, проникает в пустоты тел, осаждаясь там мучительными, неизлечимыми болезнями. Знаете, сколько умирает людей в теснине ежедневного сумасшествия метро? Какой налог взимает колоссальный механизм, обосновавшийся под мегаполисом, протянувший стальные щупальца, опутавший грибницей каждую крохотную шестеренку, каждого презренного служку кровавого колосса бетонированных руин?
Мизантропия. Острый приступ мизантропии. Токсикологический шок от впрыснутых под черепную коробку личинок - неисчислимости червей, готовых вылупиться из яиц кишащей массой, пожирающей жизнь и испражняющейся видимостью жизни, всем тем, что именуется благообразием, карьерой, достоинством, состоятельностью, а короче говоря - ЛИЧНОСТЬЮ, этим фантошем и фетишем, мутацией, генетическим взбрыком, Эгейским синдромом, над пустотой которой вот уже пару тысячелетий ломает голову философия.
Падаль. Мысли и поступки, страсти и соблазны, что принимаем за высшие и отвратные проявления самоей жизни, лишь то, откуда неслось жужжанье мух из живота гнилого, личинок жадные и черные полки струились, как смола, из остова живого, и, шевелясь, ползли истлевшие куски.