Алина, находившаяся на софе герцога, заливалась горючими слезами; из ниши Кюрваля донеслись стенания Аделаиды, а сам Кюрваль, ничуть не разделяя печали этого чувствительного создания, злобно бранил Аделаиду за то, что она посмела изменить позу, в которую он ее поставил. При этом, однако, он с живейшим интересом следил за развязкой этой восхитительной сцены. Тем временем Софи была раздета – ее слезы никого не тронули, – поставлена в позу, только что описанную Дюкло, и герцог объявил, что он готов к извержению. Но что делать! То, что так живописала Дюкло, происходило с человеком, к эрекции неспособным, излияниями своего вялого члена он мог орошать все, что ему было угодно. Здесь же все обстояло иначе: грозное жерло герцоговой пушки упрямо смотрело вверх и никак не желало отворачиваться от небес, которым грозило. Для успеха задуманного надо было, так сказать, вознести дитя к небесам. Старались и так, и сяк, и чем более суетились, тем более свирепел изрыгавший проклятья герцог. Наконец, на помощь пришла Дегранж. В том, что относилось к разврату, для этой колдуньи не было ничего невозможного. Она так ловко усадила девочку к себе на колени, что любой маневр герцога приводил к тому, что кончик его члена мог касаться вагины. Подошли две служанки и развели в стороны ноги девочки; никто не мог выглядеть прекрасней в момент, предшествующий потере девственности. Но этого было недостаточно: надо было обладать искусной рукой, чтобы пустить поток и направить его точно к месту назначения. Доверить неопытной детской ручонке столь важную операцию Бланжи не хотел.
– Возьми Юлию, – сказал Дюрсе. – Ты будешь доволен: она уже научилась божественно дрочить.
– Черта с два, – ответил герцог. – Она мне все испортит, сволочь, я ее знаю. Она перепугается, я ведь ее отец все-таки.
– А я бы тебе, ей-богу, посоветовал мальчика, – сказал Кюрваль. – Возьми Эркюля, у него мягкий кулачок.
– Нет, я хочу Дюкло, – сказал герцог. – Она лучшая из всех наших дрочильщиц. Разрешите ей на время оставить свой пост и подойти ко мне.
Дюкло приближается, гордая столь явно оказанным предпочтением. Она закатывает рукава до локтя и, зажав в ладони огромный инструмент его светлости, принимается встряхивать его, постоянно держа головку открытой; движения ее искусны: они и быстры, и в то же время точно соответствуют состоянию пациента, за которым она следит очень внимательно. Гром грянул наконец, и как раз над тем отверстием, которое следовало оросить. Поток хлещет, герцог кричит, неистовствует, бранится. Дюкло ничуть не смущена: движения ее по-прежнему соразмерны степени наслаждения, которое они вызывают. Нарочно поставленный рядом Антиной осторожно направляет сперму в вагину, а герцог, поверженный валом сладострастных ощущений, видя, как мало-помалу опадает в руках его победительницы еще недавно столь могучий член, вздыхает, утихает и возвращается на свой диван. Дюкло снова на трибуне, девочка утирается, успокаивается и вновь водворяется в свою квадрилью. Зрители еще раз убеждаются в справедливости истины, давно, я думаю, постигнутой ими: даже сама мысль о преступлении разжигает наши чувства и приводит к наслаждению.
– Я была очень удивлена, – говорит Дюкло, вновь приступая к своему рассказу, – тем, как встретили меня мои товарки: смехом, вопросами, хорошо ли я вытерлась, и тысячью других слов, которые доказали мне, что им отлично известно, чем я только что занималась. Тут же все и разъяснилось: сестра отвела меня в комнату, соседнюю с той, где обычно проходили процедуры и в которой я недавно сидела взаперти, показала дырку в стене: сквозь нее легко можно было видеть все происходящие таинства, она была проделана прямо напротив канапе. Сестра сообщила мне, что девицы часто наблюдают, что проделывают мужчины с их подружками, и я вольна воспользоваться этим наблюдательным пунктом, когда пожелаю, лишь бы место не оказалось занято: возле этой заветной дыры, сказала она, часто постигаются мистерии, которым и меня обучат.
Не прошло и недели, как мне выпало такое удовольствие. В одно прекрасное утро была вытребована Розали: более обворожительной блондинки мне не приходилось встречать. Мне было любопытно посмотреть, что же будут с ней проделывать. Я притаилась у дыры, и вот какой сцены стала я свидетелем. Мужчина, с которым Розали имела дело, был не старше тридцати лет. Едва она вошла, он усадил ее на высокий, предназначенный для этой церемонии табурет. Как только она на него села, гость вынул из ее волос все шпильки, державшие прическу, и прекрасные светлые волосы, украшавшие эту красавицу, упали до земли. Затем извлеченным из своего кармана гребнем расчесал их и принялся перебирать их руками, гладить, целовать, сопровождая все это восхвалением ее волос, единственного, что как будто его занимало. И наконец из его штанов показался напряженный, но маленький и тощий член; его обладатель зарыл проворно это копьецо в волосы своей Дульцинеи, крепко обхватив одной рукой; другая рука обнимала Розали. Жаркие поцелуи, быстрые движения, и вот я вижу, что волосы моей товарки блестят от пролитой на них спермы. Она вытирает их, укладывает снова в прическу, и любовники на этом расстаются.
Через месяц сестру пригласили к человеку, на которого наши девицы послали меня посмотреть: слишком причудливы были его фантазии. Едва войдя, без всяких церемоний, без предварительных ласк он поворачивается к моей сестре задом, а та, несомненно, в курсе дела, укладывает его на кровать, берется за эту морщинистую и дряблую стариковскую задницу, запускает туда всю пятерню и начинает такие сильные толчки, что кровать трещит. Наш же молодец ничего другого не делает, а только дергается в такт движениям руки, кричит, что он уже в экстазе, что никогда прежде не испытывал столь сильного наслаждения. И то сказать, сестрица моя расстаралась так, что вся оказалась в мыле. Но, однако, какие это все были пустяки и какое бедное воображение!
А вот тот, кого мне представили немного позднее, хотя и не добавил никаких деталей, по крайней мере, показался большим сластолюбцем и его прихоти были более ярко окрашены в цвета либертинажа. Это был сорокапятилетний низкорослый, коренастый, этакий румяный весельчак. Не имея ни малейшего представления о его склонностях, я первым делом заголилась перед ним до пупа. Он скорчил кислую физиономию. "Нет, нет, милашка! К чертовой матери твою дыру!" Даже у собаки, которой показывают палку, не бывает более вытянутой морды. И он опускает мои юбки с еще большей поспешностью, чем я их поднимала. "Эти потаскушки, – продолжал он с раздражением, – так и норовят выставить перед вами свой передок. Теперь по твоей милости я сегодня вечером так и не смогу спустить, как вспомню твою чертову дырищу". С этими словами он повернул меня к себе спиной, задрал одну за другой мои юбки, и так и повел меня к кровати, любуясь игрой моих ягодиц. Положив меня ничком на кровать, он внимательно разглядывал мой зад, прикрыв рукой мое переднее отверстие, его он боялся как огня. Наконец, предварив, чтобы я прятала как могу эту мерзость (пользуясь его выражением), он долго и с явным наслаждением щупал обеими руками мой зад, раздвигал и сдвигал ягодицы, припадал губами и раз или два лизнул самое отверстие. Более основательных прикосновений пока еще не было, но вскоре дело двинулось к развязке. "Ложись-ка на пол, – сказал он, сбросив вниз несколько подушек. – Туда, вот так, да. Раздвинь ноги пошире, еще… вот так. Подними немного зад, чтобы дырочка открылась как можно больше. Отлично", – прибавил он, довольный моим послушанием.
И вот, взяв табурет, он поставил его между моих ног и уселся сам таким маневром, что член его, который наконец он извлек из штанов и встряхивал, оказался, так сказать, на высоте дыры, которой он поклонялся. Теперь его движения ускорились. Одной рукой он дрочил, другой раздвигал мои ягодицы, и похвалы вперемежку с проклятиями составляли его словесные излияния. "Ах, черт побери, какой прелестный зад, – восклицал он, – как я залью сейчас эту восхитительную дырку!" И он сдержал слово. Я почувствовала себя совершенно мокрой. Развратник казался изнемогшим от своего восторга. Воистину, почести, оказываемые храму заднему, куда более пылки, чем те, что воздаются переднему. Он удалился, пообещав наведываться еще не раз – так его прельстила моя готовность к исполнению его причуд. И в самом деле, он появился уже назавтра, но непостоянство натуры заставило его заняться моей сестрой. Я не преминула подглядеть за ними: приемы его были все те же, и моя сестра подчинялась им так же покорно.
Тут Дюрсе прервал рассказчицу:
– А у нее была красивая задница, у твоей сестры?
– Один-единственный штрих даст вам представление об этом, монсеньор, – отвечала Дюкло. – Знаменитый художник, получив заказ на изображение Венеры с великолепными ягодицами, через год пригласил ее моделью после того, как напрасно обошел всех парижских сводниц в поисках подходящего.
– Ну что ж, раз ей было пятнадцать лет, а среди наших девочек есть ее сверстницы, сравни-ка ее зад с теми, что имеются в нашем распоряжении, – продолжал Дюрсе.
Дюкло, взглянув на Зельмиру, сказала, что здесь нет никого, кто не только задом, но и лицом мог походить на ее сестру.
– Ну-ка, Зельмира, – сказал финансист, – подойди и покажи мне свои половинки.
Зельмира относилась как раз к его квадрилье. Прелестная девочка подходит, трепеща от страха. Ее кладут ничком у подножия дивана, подкладывают подушки, зад приподнимается, маленькое отверстие у всех на виду. Распалившийся распутник целует и щупает то, что перед ним представлено. Он приказывает, чтобы Юлия возбуждала его. Приказание исполняется. Его руки блуждают повсюду, похоть опьяняет его, маленький инструмент с помощью Юлии на мгновение крепнет, распутник изрыгает проклятья, сперма бежит потоком, и в эту минуту звонят к ужину.
Описать изобилие одного ужина – значит описать их все. Но поскольку всеми была уже испытана сладость извержения и надо было восстановить силы, на этот раз пито было особенно изрядно. Зельмира, получившая прозвище сестрицы Дюкло, оказалась героиней оргии, и каждый стремился расцеловать ее зад. Епископ даже излился туда, трое же остальных удовлетворились лишь новым восстановлением плоти, и компания отправилась почивать в том же порядке, что и накануне, то есть каждый с той женщиной, что была с ним на диване, да в придачу четверо прочищал, пребывавших после обеда в резерве.
День третий
Герцог был на ногах к девяти утра. Именно с него начиналось участие в уроках, которые Дюкло должна была давать девочкам. Герцог устроился в кресле и целый час проверял на себе различные прикосновения, мастурбирование, виды надругательств над девочками, позы каждой из них, ведомой и направляемой их наставницей. Можно легко представить, до какой степени разожгла его эта церемония. С большим трудом удалось ему удержаться, чтобы не выплеснуть сперму, и, гордясь этим, он присоединился к своим друзьям с видом хладнокровного триумфатора. Кто еще мог бы проявить подобную стойкость! Тут же побились об заклад и установили пятьдесят луидоров пени каждому, кто не удержится во время утренних уроков. Вместо завтрака и визитов посвятили время составлению списка семнадцати оргий, знаменующих собой конец каждой недели, и утверждению строгого регламента лишения девственности, ведь теперь все поближе узнали друг друга. Поскольку список этот внес решительный порядок во все операции, необходимо, на наш взгляд, привести копию таблицы, этот порядок отразившей.
СПИСОК НАМЕЧЕННЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ И ИХ ПОРЯДОК
Седьмое ноября. Завершение первой недели. Утром празднуется брак Мишетты и Житона. Супруги, которым, как и трем последующим парам, возраст препятствует полному завершению брака, в тот же вечер будут разлучены, и церемония эта, служащая лишь для препровождения дневного времени, не будет иметь никаких последствий. В тот же вечер будут подвергнуты наказанию внесенные в список дежурным месяца.
Четырнадцатого. Свадьба Нарцисса и Эбе, на тех же условиях, что и первая.
Двадцать первого. Такая же свадьба Коломбы и Зеламира.
Двадцать восьмого. Такая же свадьба Купидона и Розетты.
Четвертого декабря. Рассказы Шамвиль, долженствующие подвигнуть на дальнейшие предприятия. Герцог лишит девственности Фанни.
Пятого декабря. На этот раз Фанни становится женой Гиацинта, а тот будет наслаждаться своей молодой супругой перед всей ассамблеей. Таков будет праздник пятой недели; вечер, как обычно, отдается наказаниям, поскольку утро отдано празднованию свадьбы.
Восьмого декабря. Кюрваль лишит девственности Мишетту.
Одиннадцатого герцог лишит девственности Софи.
Двенадцатого, чтобы отметить праздник шестой недели, Софи выйдет замуж за Селадона на тех же условиях, что и предыдущий брак. Для следующих браков этот ритуал не повторяется.
Пятнадцатого Кюрваль лишит девственности Эбе.
Восемнадцатого герцог лишит девственности Зельмиру, а девятнадцатого, чтобы отметить праздник седьмой недели, на Зельмире женится Адонис.
Двадцатого Кюрваль лишит девственности Коломбу.
Двадцать пятого, в Рождество, герцог лишит девственности Огюстину, двадцать шестого, в праздник восьмой недели, на Огюстине женится Зефир.
Двадцать девятого Кюрваль лишит девственности Розетту, при этом учитывалось, что Кюрваль, чей член меньше, чем у герцога, берет для себя самых юных девочек.
Первого января, в первый день, когда рассказы Мартен заставят задуматься о новых развлечениях, все приступят к лишению девственности по-содомски в следующем порядке.
Первого января герцог будет содомировать Эбе.
Второго, чтобы отметить девятую неделю, Эбе, лишенная Кюрвалем девственности спереди и герцогом сзади, будет отдана Эркюлю, который будет наслаждаться с нею, согласно предписанию и перед всей ассамблеей.
Четвертого Кюрваль лишает девственности зад Мишетты, а девятого, чтобы отпраздновать десятую неделю, означенная Мишетта, лишенная девственности Кюрвалем спереди и герцогом сзади, будет отдана Бриз-Кюлю, который будет наслаждаться… и т. д.
Одиннадцатого епископ будет содомировать Купидона.
Тринадцатого Кюрваль будет содомировать Зельмиру.
Пятнадцатого епископ будет содомировать Коломбу.
Шестнадцатого в честь праздника одиннадцатой недели Коломба, лишенная девственности спереди Кюрвалем и сзади епископом, будет отдана Антиною, который насладится ею и т. д.
Семнадцатого герцог будет содомировать Житона.
Девятнадцатого Кюрваль будет содомировать Софи.
Двадцать первого епископ будет содомировать Нарцисса.
Двадцать второго герцог будет содомировать Розетту.
Двадцать третьего, в ознаменование праздника двенадцатой недели Розетта будет отдана Банд-о-Сьелю.
Двадцать пятого Кюрваль будет содомировать Огюстину.
Двадцать восьмого епископ будет содомировать Фанни.
Тридцатого в честь праздника тринадцатой недели герцог сочетается браком с Эркюлем как с мужем и с Зефиром как с женой; свадьба эта совершится, как и три последующих, публично.
Шестого февраля, в праздник четырнадцатой недели, Кюрваль сочетается браком с Брис-Кюлем как с мужем и с Адонисом как с женой.
Тринадцатого февраля, в праздник пятнадцатой недели, епископ сочетается браком с Антиноем как с мужем и с Селадоном как с женой.
Двадцатого февраля в честь праздника шестнадцатой недели Дюрсе сочетается браком с Банд-о-Сьелем как с мужем и с Гиацинтом как с женой.
В отношении же праздника семнадцатой недели, который приходится на 27 февраля, канун завершения рассказов, он будет отмечен жертвоприношениями, причем господа сохраняют за собой выбор жертв.
Посредством этого упорядочения к 30 января будут лишены невинности все, за исключением четырех мальчиков, предназначенных на роли жен для господ; они остаются нетронутыми с тем, чтобы интерес сохранялся до конца путешествия. По мере того как предметы развлечений лишаются девственности, они заменяют супруг на диванах во время рассказов, и ночью они проводят по выбору господ время с ними, совместно с четырьмя мальчиками, которых оставят в качестве жен на последний месяц. С момента, когда лишенные девственности мальчики и девочки занимают место супруги на диване, супруге отказывают от должности. Она попадает в полную немилость и по рангу становится ниже служанки. Что же касается двенадцатилетних Эбе и Мишетты, тринадцатилетних Коломбы и Розетты, то по мере того, как они пройдут через прочищал, они попадут в такую же опалу, наслаждаться ими будут самыми жестокими и постыдными способами, обращаться грубо, как с отставленными супругами. Все четверо окажутся в этом разряде к 24 января.
Из таблицы видно, что герцогу предназначалась передняя девственность Фанни, Софи, Зельмиры, Огюстины, задняя – Мишетты, Житона, Розетты и Зефира. Кюрвалю предстояло лишить девственности Мишетту, Эбе, Коломбу и Розетту спереди, а Зеламира, Зельмиру, Софи, Огюстину и Адониса – сзади. Дюрсе, который к совокуплению был едва способен, должен был лишь единожды воспользоваться невинностью – задом Гиацинта, предназначенного ему в жены. Епископ же, который занимается только задами, лишит невинности по-содомски Купидона, Коломбу, Нарцисса, Фанни и Селадона.
Весь день провели как в установлении всего этого статуса, так и в деятельном обсуждении его деталей; провинившихся не нашлось, и все шло своим чередом до наступления часа рассказов. Блистательная Дюкло поднялась на свою кафедру и продолжила прерванную накануне повесть.
– Некий молодой человек, появившийся у госпожи Герэн вскоре после того приключения, о котором я рассказывала вчера, отличался весьма странной прихотью. Ему требовалась кормилица, молодая и свежая, он сосал ее грудь и изливался ей на ляжки, захлебываясь молоком. Член его, на мой взгляд, был совсем жалок, так же как и все другие стати, и струя при извержении была такой же ничтожной.