– Что за прелесть эта старая кухня! – сказал мистер Дон-ниторн, осматриваясь кругом с удовольствием. Он говорил всегда так же обдуманно, мерно, вежливо, все равно были ли его слова сладки как сахар или ядовиты. – И как вы удивительно чисто содержите ее, мистрис Пойзер! Знаете ли, я люблю ваш дом больше всех других в имении.
– В таком случае, сэр, если он действительно так нравится вам, то я была бы очень рада, если б вы приказали сделать в нем кой-какие починки. Обшивка в таком положении, что нам от крыс и мышей просто житья нет, а в погребе вода будет вам по колено, если вам угодно посмотреть, но я полагаю, что вы поверите мне и на слово. Не угодно ли вам присесть, сэр?
– Нет еще, я должен видеть вашу сырню. Я не видел ее несколько лет, а между тем все решительно не могут нахвалиться вашим прекрасным сыром и маслом, – сказал сквайр, вежливо показывая вид, что не думает, будто мог существовать какой-нибудь вопрос, в котором он и мистрис Пойзер были бы несогласны между собою. – Кажется, я вижу, что дверь отперта вот там. Вы не должны удивляться, если я брошу завистливый взгляд на ваши сливки и масло. Я уж никак не думаю, чтоб сливки и масло мистрис Сачелль выдержали какое-нибудь сравнение с вашими.
– Я не могу ничего сказать об этом, сэр. Мне редко приходится видеть чужое масло. Правда, у некоторых такое масло, что на него и смотреть не нужно, достаточно одного запаха.
– Вот это мне нравится! – сказал мистер Донниторн, окидывая взором сырой храм опрятности, но оставаясь возле дверей. – Я уверен, что я завтракал бы с большим аппетитом, если б знал, что сливки и масло, которые подаются мне, из этой сырни. Очень вам благодарен. Право, посмотреть на все это – истинное удовольствие. К несчастью, мое легкое расположение к ревматизму заставляет меня остерегаться сырости: я присяду в вашей уютной кухне… А, Пойзер! как вы поживаете? Все работаете, я вижу, как всегда. Я смотрел превосходную сырню вашей жены, лучшей хозяйки во всем приходе, не так ли?
Мистер Пойзер только что вошел в комнату, без сюртука и с расстегнутым жилетом; его лицо было немного краснее обыкновенного, оттого что он усердно подбрасывал сено. Он стоял, румяный, круглый и веселый, перед маленьким, жилистым, холодным старым джентльменом, как наливное яблоко рядом с тощим диким яблоком.
– Не угодно ли вам сесть на это кресло, сэр? – сказал он, подвигая несколько вперед покойное кресло своего отца. – Вам будет в нем поспокойнее.
– Нет, благодарю вас, я никогда не сижу в покойном кресле, – отвечал старый джентльмен, садясь на небольшой стул недалеко от двери. – Знаете ли, мистрис Пойзер… садитесь, пожалуйста, садитесь и вы, Пойзер… я не доволен с некоторого времени управлением сырней мистрис Сачелль. Кажется, ее метода не так хороша, как ваша.
– Право, сэр, я об этом судить не могу, – возразила мистрис Пойзер сухо; она свертывала и развертывала свое вязанье и с ледяным взором смотрела в окно, продолжая стоять против сквайра. Пусть Пойзер садится, если хочет, думала она, уж она-то не намерена сесть, словно хочет поддаться такому сладкоречивому льстецу.
Мистер же Пойзер, не имевший ни ледяного вида, ни ледяных чувств, сел на свой треногий стул.
– И теперь, Пойзер, когда Сачелль слег, я намерен передать лесную ферму почтенному арендатору. Я уж устал иметь ферму на своей шее… в таком случае, как вам известно, хорошего не выйдет ничего. Трудно найти удовлетворительного управителя; и думаю, что я и вы, Пойзер, и вот ваша отличная жена можем по этой причине войти в известное соглашение, которое всем вам доставит выгоду.
– О!.. – произнес мистер Пойзер, с выражением добродушного непонимания, в чем может состоять это соглашение.
– Если вы желали, чтоб я говорила, сэр, – сказала мистрис Пойзер, удостоив мягкость своего мужа взглядом, в котором выражалось сожаление, – вы, конечно, знаете лучше меня, но я решительно не вижу, что нам за дело до лесной фермы. Нам довольно хлопот и с нашей собственной. Не то чтоб я не была рада, услышав, что в ваш приход явится порядочный человек, были в нашем приходе и такие, про которых нельзя было отозваться в этом смысле.
– Вы, вероятно, будете считать мистера Терлэ превосходным соседом, уверяю вас. Вы непременно будете рады, что согласились на предложение, о котором я намерен сообщить вам, в особенности же, я надеюсь, потому что вы найдете его столь же выгодным для себя, как и для него.
– В самом деле, сэр, если это клонится к нашей же выгоде, то мне приходится слышать впервые о предложении подобного рода. Я думала: обыкновенно те получают выгоды на этом свете, которые сами умеют искать их; тем же, которые ждут, пока выгоды придут к ним сами, придется ждать долго.
– Дело в том, Пойзер, – сказал сквайр, не обращая внимания на теорию о светском благоденствии мистрис Пойзер, – при лесной ферме для той цели, которую имеет Терлэ, слишком много луговой земли и слишком мало пахотной, и он принимает ферму только на таком условии, чтобы сделать некоторый обмен. Его жена, по-видимому, не такая отличная хозяйка по части приготовления сыра и масла, как ваша. Теперь план, который я задумал, состоит в том, чтоб сделать небольшой обмен. Если б вы взяли пустотные луга, вы могли бы увеличить ваше сырное производство, а это дело должно быть так выгодно под управлением вашей жены, и я должен просить вас, мистрис Пойзер, чтоб вы снабжали мой дом молоком, сливками и маслом по рыночным ценам. С другой стороны, Пойзер, вы могли бы отдать Терлэ верхнюю и нижнюю полосы, и, право, в нашем сыром климате вы не были бы от того в убытке. Вы подвергаетесь меньшему риску, владея лугами, нежели владея нивами.
Мистер Пойзер сидел, нагнувшись вперед, держа локти на коленях, склонив голову на сторону и скривив рот. Очевидно, он сосредоточил все свое внимание на том, чтоб кончики пальцев, встречаясь, с совершенною аккуратностью представляли остов корабля. Человек он был слишком тонкий, чтоб не понять, в чем тут было дело, и не предвидеть в точности, с какой точки зрения будет смотреть на этот предмет его жена. Но он не любил давать ответы неприятные, разве только если дело касалось фермерской деятельности, он всегда готов был на уступку, лишь бы только не вступать в спор, наконец, все это дело касалось более его жены, нежели его. Таким образом, помолчав несколько минут, он поднял голову и кротко спросил:
– Что ты скажешь на это?
Мистрис Пойзер все время, пока молчал ее муж, не спускала с него глаз, в которых выражалась холодная строгость, но теперь она, покачав, отвернула голову, устремила ледяной взор на противоположную крышу коровьего хлева и, сколов свое вязанье свободною иглою, крепко сжала его в руках:
– Что я скажу об этом? А вот что: ты можешь делать, как хочешь, с твоими нивами, отдавать их или не отдавать до окончания твоей аренды, срок которой кончится вот в Михайлов день или, собственно, в Благовещение, через год; но я ни за что не возьму на свою шею еще луговой земли, ни из дружбы, ни за деньги… А ведь тут, сколько я могу видеть, нет ни дружбы, ни денег; тут есть дружба, да любовь некоторых людей к самим себе, да деньги, которые перейдут в чужие карманы. Знаю я, что есть люди на свете, которые родились, чтоб владеть землею, а другие, чтоб в поте лица трудиться на ней…
Тут мистрис Пойзер остановилась, чтоб перевести дух.
– И я знаю, что христианский долг велит людям повиноваться своим старшим, насколько плоть и кровь в состоянии вынести. Но никакой помещик в Англии, будь хоть это сам король Георг, не заставит меня сделаться мученицей, работать так, чтоб на мне остались одни лишь кости да кожа и терзаться, словно я масляник, который только годен для вмещения в себя масла.
– Нет, нет, дорогая мистрис Пойзер, конечно нет, – сказал сквайр, все еще уверенный в своей силе убеждения, – вы не должны мучить себя работой. Но неужели вы не думаете, что ваша работа скорее уменьшится, а не увеличится в таком случае? В аббатство требуется столько молока, что от увеличения вашей сырни у вас немного прибавится дела по производству сыра и масла. А я думаю: продажей молока вы извлечете наибольшие выгоды из вашей сырни, не так ли?
– Конечно, это правда, – сказал мистер Пойзер.
Он был не в состоянии скрыть мнение в деле фермерских выгод и забыл, что в этом случае этот вопрос не был чисто отвлеченным.
– Ну, не думаю! – сказала мистрис Пойзер с горечью, нехотя поворотив голову к мужу и смотря на пустое кресло. – По-моему, соглашаться с этим могут мужчины, которые сидят в углу у камина и воображают, все вот на свете так устроено, что может входить одно в другое. Если б вы могли сделать пудинг тем, что думали бы о тесте, то приготовить обед было бы легко. Каким образом знать мне, будет ли молоко требоваться постоянно? Кто поручится мне в том, что через какие-нибудь два-три месяца прислуге в аббатстве не будут выдаваться деньги, а ведь тогда она будет на своем коште и молоко мое уже не будет требоваться? Ведь тогда мне и ночи придется не спать, а все иметь в своей голове двадцать галенков молока. Дингаль не станет брать масла больше теперешнего; пусть он платит исправно хоть за то, сколько берет теперь. И должны мы будем откармливать свиней, пока будем принуждены умолять на коленях мясника, чтоб он только взял их, да половина их передохнет у нас от угрей. А доставка и переноска молока, которая займет человека и лошадь по крайней мере полдня, ведь это, я полагаю, нужно же вычесть из прибыли? Но есть люди, которые станут держать решето под насосом и надеяться, что донесут в нем воду до места.
– Это затруднение касательно доставки молока… это затруднение вы не будете иметь, мистрис Пойзер, – сказал сквайр, думавший, что этот переход к подробностям указывал на некоторое расположение к мировой сделке со стороны мистрис Пойзер. – К вам будет аккуратно приезжать Бетелль с телегою и пони.
– О, сэр, прошу извинить меня! Я не привыкла, чтоб господские слуги таскались у меня по двору, любезничали с обеими девками зараз, а те, уставив руки в бока, слушали всякого рода пустую болтовню, когда должны ползать на коленях и подмывать полы. Если уж мы должны разориться, то, во всяком случае, мы можем разориться иначе, а не тем, чтоб наша кухня превратилась в публичное место.
– Видите ли, Пойзер, – сказал сквайр, изменяя тактику и показывая вид, будто думал, что мистрис Пойзер вдруг удалилась от прений и оставила комнату, – вы можете пустошные луга обратить в пастбища. Я могу довольно легко устроиться как-нибудь иначе относительно снабжения молоком моего дома. Я не забуду, с какой готовностью вы ладили с вашим сменщиком и с вашим соседом. Я знаю, вы с радостью возобновите аренду на три года по истечении настоящего срока; иначе скажу вам: Терлэ, человек с некоторым капитальцем, с радостью взял бы обе фермы, которые так хорошо могли бы служить подмогой одна другой, – но я не хочу расставаться с вами, таким старым арендатором.
Для того чтоб привести мистрис Пойзер в совершенное раздражение, было достаточно устранить ее от дальнейших прений, даже без употребления заключительной угрозы, ее муж, действительно встревоженный возможностью оставить старое место, где он родился и вырос (он был уверен, что сквайр был способен на всякое дурное дело), хотел уж было начать кроткое и увещательное изъяснение того, что он находил неудобным покупать и продавать более скота, и вымолвил: "Но, сэр, это, кажется, было бы несколько жестоко…", как вдруг мистрис Пойзер прервала его, отчаянно решившись сказать всю правду сразу, теперь же, хотя бы затем полил целый дождь отказов и рабочий дом остался для нее единственным приютом.
– В таком случае, сэр, если я могу говорить… хотя, впрочем, я женщина, а есть люди, которые думают, что женщина довольно глупа и должна только стоять да смотреть, когда мужчины продают ее душу, но я имею право говорить, потому что приношу четверть дохода и экономлю другую четверть. Так позвольте мне сказать, если мистер Терлэ с такою готовностью берет ваши фермы, то было бы только жаль, если б он нанял эту. Не знаю, как ему понравится жить в доме, где существуют все казни египетские, где погреб наполнен весь водою и в нем дюжинами скачут по лестницам лягушки и жабы, где полы сгнили, где крысы и мыши грызут всякий кусочек сыру и бегают по головам, когда мы лежим в постели, так что, того и гляди, съедят нас заживо… слава Богу еще, что они не переели наших детей давным-давно. Хотела бы я посмотреть, найдется ли, кроме Пойзера, другой арендатор, который согласится на то, чтоб тут не было произведено никаких починок, пока дом не развалится совершенно… да и тогда пришлось бы ему кланяться и просить и принять на себя половинные издержки… да тут потребовали бы с него большую ренту, которую, дай только Бог, чтоб он получил с земли, тогда как он затратил уж прежде все свои деньги на землю. Увидим, найдете ли вы чужого человека, который захотел бы вести здесь такую жизнь: нужно родиться червяком в испорченном сыре, чтоб полюбить ее. Вы можете бежать от моих слов, сэр, – продолжала мистрис Пойзер, следуя за двери за старым сквайром, который, после первых минут необыкновенного изумления, встал и, грациозно и с улыбкою поклонившись ей рукой, вышел из комнаты, чтоб сесть на пони. Но ему было невозможно уехать немедленно, потому что Джон водил пони взад и вперед по двору и находился на довольно большом расстоянии от дверей, когда господин замышлял кликнуть его. – Вы можете бежать от моих слов, сэр, можете причинить нам под рукой какой-нибудь вред, потому что вы дружны с самим дьяволом, хотя и больше ни с кем, но я скажу вам однажды навсегда, мы не безгласные твари, которых могут употреблять во зло и из которых могут добывать деньги люди, имеющие в руках своих конец веревки, ведь мы знаем, как развязать узел. И если я одна только высказываю то, что у меня на душе, то в приходе и в окрестностях его найдется очень много людей, которые думают таким же образом. Ваше имя не лучше запаха серной спички для носа каждого. Разве только найдется двое-трое стариков, несогласных с ними, потому что вы, думая сберечь свою душу, даете этим старикам кусок фланели и несколько капель похлебки. И вы имеете полное право считать это самым незначительным сбережением, которое вы когда-либо делали, со всею вашею скаредностью.
В некоторых случаях две служанки и кучер могут быть ужасными слушателями; и когда сквайр удалялся на своем черном пони, то даже его дар близорукости не помешал ему заметить, что Молли, Нанси и Тим скалили зубы неподалеку от него. Может быть, он имел подозрение, что угрюмый старый Джон также смеялся сзади его, что действительно и было. Между тем бульдог, черно-рыжая такса, Аликова овчарка и гусак, шипевший на безопасном расстоянии от задних ног пони, в трогательном квартете воспроизводили мысли, которые мистрис Пойзер исполнила соло.
Лишь только, однако ж, мистрис Пойзер увидела удаление пони, как повернулась и бросила на обеих смеявшихся девушек взгляд, который заставил их в одну секунду убраться в заднюю кухню, и, выдернув иголку из своей работы, принялась вязать с обычною живостью, когда входила в дом.
– Ну, заварила же ты кашу! – сказал мистер Пойзер, несколько встревоженный, но, очевидно, чрезвычайно довольный решительным поведением своей жены.
– Да, знаю, что заварила, – отвечала мистрис Пойзер, – но я, по крайней мере, отвела душу, и теперь мне будет легче во всю мою остальную жизнь. Можно ли находить удовольствие в жизни, если вы должны быть всегда закупорены и только тайком по капельке высказывать, что у вас на душе, как бочонок с течью. Я не стану раскаиваться в том, что сказала, если даже мне придется дожить до таких же лет, до каких дожил старый сквайр. Но это вряд ли случится: кажется, именно те люди, которые не нужны здесь, не нужны и на том свете.
– Но тебе не захотелось бы оставить старое место от Михайлова дня через год, – сказал мистер Пойзер, – и переселиться в чужой приход, где ты никого не знаешь. Это было бы тяжело нам обоим, да и батюшке также.
– Э, что тут горевать! Многое множество может случиться от сегодня до будущего года Михайлова дня. Кто знает, может, к тому времени и капитан будет здесь господином, – отвечала мистрис Пойзер, смотревшая, против своего обыкновения, с точки зрения, полной надежды, на затруднения, которые произошли от ее собственных поступков, а не по вине других.
– Да я и не говорю, что надо горевать, – сказал мистер Пойзер, оставляя свой треногий стул и медленно подходя к двери, – но мне было бы досадно оставить старое место и приход, где я родился и вырос, а также и батюшка. Мне кажется, что мы оставим здесь наши корни и никогда более не врастем ни в какую почву.
XXXIII. Еще звенья
Ячмень был наконец убран весь, и празднества по случаю жатвы начались, не дожидаясь печальной уборки бобов. Яблоки и орехи были собраны и снесены в запасные кладовые; из фермерских домов исчез запах сыворотки; его заменил запах варившегося пива. Леса за лесною дачею и все деревья, образовывавшие изгороди, приняли какой-то торжественный вид под мрачными нависшими облаками. Михайлов день был близок, что можно было узнать по корзинам, наполненным доверху душистыми пурпуровыми дамасскими сливами, по маргариткам, также пурпурового цвета, но несколько бледнее цвета слив, по мальчикам и девушкам, оставлявшим места или искавшим себе новой работы и бродившим вдоль пожелтелых изгородей с своими узелками под мышкою. Но хотя и наступил Михайлов день, мистер Терлэ, этот желанный арендатор, не являлся на лесную ферму, и старый сквайр под конец принужден был определить нового дворецкого. В обоих приходах было в точности известно, что план сквайра был уничтожен, так как Пойзеры отказались "поддаться", и решительный образ действий мистрис Пойзер служил самым любимым предметом разговора во всех фермерских домах, чему только содействовало частое повторение. Новость, что "Бони" возвратился из Египта, была, говоря сравнительно, вовсе не интересна, и поражение французов в Италии было ничто в сравнении с поражением, претерпенным старым сквайром от мистрис Пойзер. Мистеру Ирвайну приходилось слышать толки об этом во всех домах своих прихожан, за исключением только лесной дачи. Но так как он всегда с удивительным искусством избегал ссоры с мистером Донниторном, то мог дозволить себе удовольствие посмеяться над неудачею старого джентльмена только с своею матерью. Последняя объявила, что если б она была богата, то непременно назначила бы мистрис Пойзер пожизненную пенсию и настоятельно желала пригласить ее в дом пастора для того, чтоб услышать рассказ об этой сцене из собственных уст мистрис Пойзер.
– Нет, нет, матушка, – возразил мистер Ирвайн, – со стороны мистрис Пойзер то была неправильная расправа, а официальное лицо, как я, не должно поощрять неправильной расправы. Не должно быть известным, что я знаю о происходившем споре, иначе я лишусь небольшого доброго влияния, которое имею на старого сквайра.
– Ну, мне нравится эта женщина больше, чем ее сливочные сыры, – сказала мистрис Ирвайн. – Да у нее столько духу, что его хватило бы на трех мужчин, несмотря на то что у нее такое бледное лицо, да еще она говорит такие резкие вещи.
– Резкие! Да, у нее язык точно только что выточенная бритва, притом же она говорит очень оригинально: она одна из тех женщин неученых, но с острым природным умом, которые снабжают страну поговорками. Я передавал вам великолепное выражение, которое слышал от нее, когда она отзывалась о Креге, что он походит на петуха, думающего, будто солнце взошло только для того, чтоб послушать, как он кричит. Да в этой фразе просто Эзопова басня.