Всякий раз, когда она упоминала имя умершего мужа, на лицах людей обычно появлялось одно из двух выражений. Если они знали только, что Харриет – вдова, неизменно отвечали отработанно-сочувственными улыбками, впрочем, чаще всего искренними, и тут же принимались рассказывать истории о вдовствующих тетушках, обретших истинную любовь буквально через неделю после похорон, словно сама Харриет мечтала снова выйти замуж, уже стоя над мужниным гробом.
Но если им было известно, что Бенджамин покончил с собой, выражение становилось совершенно иным: более настороженным, более участливым, слегка испуганным, словно самоубийство было чем-то вроде заразной болезни. И никто не рассказывал историй о людях, решивших добровольно уйти из жизни.
Но Джемма, очевидно, знала то же, что и большинство знакомых, поскольку вид у нее был участливым. И только.
– Он убил себя! – выпалила Харриет. – Выстрелом в висок. После того как проиграл огромные деньги.
Несколько секунд Джемма непонимающе взирала на подругу, после чего вскочила и плюхнулась рядом с Харриет. Стул был настолько широк, что, сняв обручи, они легко уместились вдвоем на сиденье.
– Но это просто кошмар! – воскликнула Джемма, обняв подругу за плечи. – Прости, Харриет. Никто мне не рассказывал.
Слезы обожгли глаза Харриет.
– Ничего… я уже привыкла.
– Правда? Наверное, и я смогла бы смириться со смертью мужа, тем более что мы с ним не слишком близки. Но ты и Бенджамин… как он мог такое сделать?!
– Не знаю.
Несмотря на все старания взять себя в руки, голос немного дрогнул, и Джемма крепче прижала ее к себе.
– Он был так несчастен. Никогда не умел быть несчастным.
– Не умел? Я помню его смеющимся.
– Да… он редко принимал серьезный вид, не любил грустить и не привык стыдиться себя. Но в тот раз он стыдился себя и поэтому взялся за пистолет.
– Из-за карточной игры?! Но почему он играл по таким высоким ставкам?
– Это были не карты, – вздохнула Харриет. – Шахматы.
– Шахматы?!
Несмотря на все усилия, по щеке Харриет покатилась слеза. Джемма откуда-то достала платочек и промокнула прозрачную каплю. Харриет едва не улыбнулась. Самый мягкий, самый прозрачный, самый элегантный клочок батиста, который она когда-либо видела…
– До чего же унизительно плакать по нему! – шмыгнула она носом.
– Почему? Мне казалось, что ты должна носить свою скорбь как знак отличия! Что ни говори, а ты достаточно любила его, чтобы помнить и переживать. Мне такое трудно представить.
– Это унизительно, потому что… он так спешил покончить с собой и совсем не думал обо мне! – рассерженно бросила Харриет.
– Глупости, дорогая, и ты это знаешь. Твой муж вовсе не хотел покидать тебя. Не больше, чем желал себя убить. Я знаю Бенджамина, помнишь? Я была рядом, когда вы полюбили друг друга.
– Когда я полюбила его, – поправила Харриет, с полными слез глазами. – Если он и любил меня, то доказал это весьма странным образом.
– Неправда, он любил тебя. Но Бенджамин был на редкость импульсивным человеком. Уверена, что он пожалел о содеянном в тот момент, когда спустил курок, но было уже слишком поздно. Он просто не подумал перед тем, как действовать.
– А следовало бы подумать!
– Партия в шахматы была публичной?
– Конечно! Шахматы сейчас вошли в моду. Все в них играют: в кафе, в частных домах. В "Уайтсе". Иногда мне кажется, что люди ни о чем другом не способны говорить.
– Удивительно! Я и понятия об этом не имела. Думала, что такое творится только во Франции.
– Бенджамин питал нескрываемую страсть к шахматам. Он не мог просто играть. Ему нужно было подняться на самый верх. Быть среди лучших.
– Но этого не случилось, – печально вздохнула Джемма.
– Ты и это помнишь? Ну конечно, вы с ним иногда играли. Он когда-нибудь выигрывал?
Джемма покачала головой.
– Он мог выиграть почти у каждого, – сообщила Харриет. – Но не мог вынести мысли о том, что лучшие игроки остаются недосягаемыми. Он так жаждал победить Вильерса, что это стало чем-то вроде болезни.
– Значит, это с Вильерсом он играл в последний раз? – ахнула Джемма.
Харриет снова смахнула слезы.
– Чему ты удивляешься? Вильерс лучший шахматист Англии. По крайней мере так утверждают.
– Все это очень странно, – протянула Джемма. – Я все утро говорила о Вильерсе.
– Собираешься сыграть с ним партию? – вскинулась Харриет, чувствуя, как надежда тисками сжимает ей грудь.
– Не совсем. Дело в Роберте. Роберте Сент-Джайлз. Она влюблена в него.
– Влюблена в Вильерса? – Харриет слабо улыбнулась. – Кажется, мне ее жаль.
– Значит, он был другом Бенджамина?
– Они часто играли вместе, но Вильерс не соглашался играть на деньги, снисходительно намекая на то, что Бенджамину никогда у него не выиграть. Наконец Бенджамин бросил ему вызов, и Вильерс согласился. Сначала Бенджамин играл хорошо. Но, думаю, Вильерс специально ему поддавался.
– Понятно, – обронила Джемма, стиснув руки.
– Тогда Бенджамин стал повышать ставки. Насколько мне известно, Вильерс отказался, и Бенджамин так разгневался, что, уверенный в победе, заставил его сдаться. По крайней мере так мне рассказывали… потом.
– И тогда…
– Вряд ли Бенджамин сразу понял, что происходит. Но должно быть, приехал домой и вспомнил всю игру, ход за ходом. А я была в деревне. Будь я в Лондоне, наверное, смогла бы ему помешать. Но так или иначе, а он сообразил, что все это время Вильерс обращался с ним как с малым ребенком. И что у него не было ни единого шанса на выигрыш.
– Бенджамин слишком любил шахматы, – утешила Джемма.
– А ему следовало бы любить меня больше!
– Шахматы – это страсть, – вздохнула Джемма.
– Беда в том, что Бенджамин был чересчур хорош, чтобы играть со средними шахматистами, но недостаточно талантлив, чтобы побеждать лучших. Как он уговаривал твоего мужа сыграть с ним партию! И даже твердил, что ради этого готов отдать свое место в палате лордов.
– Ха! – воскликнула Джемма. – Тут он ошибся. У Бомонта есть один бог – его честь.
– Бомонт ответил, что больше не играет. Так оно и есть?
– Насколько я знаю, да! Я сама играла с ним всего несколько раз, когда мы только поженились.
– Ты побила его? Я имею в виду твоего мужа, конечно.
– Да. Но он ужасно хорош.
– Существует ли тот счастливец, который у тебя выиграл?
– Каждый шахматист иногда проигрывает. Как-то я играла партию с французским королем, и он выиграл.
– Король Людовик? В таком случае ты ему поддалась, – усмехнулась Харриет.
– Осмотрительность – важная часть стратегии. Но ты знаешь, что у меня было не очень много партнеров, так что это не важно.
– Но ты никогда не играла с Вильерсом?
– Ни разу. Я и встречалась с ним лишь однажды, да и то мельком. Когда я только вышла замуж, он путешествовал по Европе. С тех пор я жила в Париже.
– Говорят, он лучший шахматист в Англии, – пробормотала Харриет. – Ненавижу его за то, что он сделал с Бенджамином.
– А что он сделал? – удивилась Джемма.
– Опозорил его. И, думаю, сделал это намеренно. Я много об этом думала. Наверное, он согласился играть в "Уайтсе", чтобы отвязаться от Бенджамина. И потом… потом Бенджамин проиграл, но Вильерс сделал так, чтобы он подумал, будто непременно выиграет.
– Но…
Однако Харриет еще не закончила.
– Он ужасный человек! Настоящий волк! Если верить сплетням, заводил романы с половиной светских дам и безобразно обращался со своими любовницами. Говорят, у него по крайней мере четверо незаконных детей.
У двери послышался шум. Дворецкий внес чайный поднос.
Харриет одним глотком выпила полчашки.
– Джемма, я прошу тебя об одолжении. Джемма потянулась к сахарнице.
– Все, что угодно, дорогая.
– Хочу, чтобы ты посрамила Вильерса.
Джемма выпрямилась и недоуменно уставилась на подругу:
– Что? Но каким образом?
– Мне все равно! – яростно прошипела Харриет. – Можешь взять его в любовники, а потом бросить или выставить на посмешище. Словом, что-то в этом роде. Я знаю, что ты вполне способна на это!
– Мне нравится твоя вера в мои способности, – хихикнула Джемма. – Но…
– Ты могла бы сыграть с ним в шахматы.
Наступило минутное молчание.
– Значит, вот в чем дело! Ты приехала из деревни не для того, чтобы повидаться со мной. Задумала попросить меня сыграть в шахматы с Вильерсом.
Их глаза встретились.
– Я приехала ради тебя, Джемма. Теперь мы не так близки, как в детстве. Ты изменилась: стала утонченной, познала жизнь и свет и превратилась в ослепительную красавицу. А я всего лишь сельская мышка.
Джемма оценивающе оглядела каштановые локоны и дурно сшитое платье подруги. Скорее всего Харриет не лжет.
– Я не жила в городе с Бенджамином, – продолжала Харриет, хотя в горле вырос ком, мешавший говорить. – Просто не могла смириться с городской жизнью: сделать модную прическу, напудрить волосы и тратить часы на то, чтобы одеться к вечеру. Мне надоедает возиться с модисткой, горничной и лакеями. В Лондоне я просто умирала от скуки!
– О, это я по крайней мере могу понять, – кивнула Джемма. – Тут ты совершенно права.
Она улыбнулась, но уже куда прохладнее. Между подругами с каждой минутой росло отчуждение.
– Поэтому я оставила Бенджамина в городе и уехала в деревню, – пролепетала Харриет.
– Но не сумела заставить его разлюбить шахматы! – отрезала Джемма. Волна отчаяния охватила Харриет.
– Ты не понимаешь! – почти прокричала она.
– Чего именно?
– Я не могла быть с ним, потому что… потому…
– Многие супружеские пары живут врозь, – перебила Джемма. – И не твоя вина в том, что Бенджамин покончил с собой только потому, что ты жила в деревне. Даже если бы ты приехала, все равно не помешала бы его игре с Вильерсом.
– Ты не понимаешь, – повторила Харриет, вскинув подбородок. – У меня был роман с Вильерсом.
От неожиданности Джемма подскочила:
– Роман?!
Какое облегчение исповедаться кому-то в своих грехах! Теперь слова лились свободно, и Харриет больше не плакала.
– Это было два года назад, на балу у герцогини Клаверстилл, примерно за месяц до смерти Бенджамина. Он играл в шахматы всю ночь. Теперь в каждом доме есть специальная шахматная комната. Все это так утомительно! Иногда из-за этого на балах не хватает партнеров для танцев. Но как бы там ни было, Вильерс вышел из шахматной комнаты и нашел меня.
– Какой он? Я не слишком много о нем знаю, кроме того, что в детстве он дружил с Бомонтом, но между ними из-за чего-то произошла ссора.
– Ненавижу его!.. – дрожащим голосом прошипела Харриет.
– Потому что провела с ним ночь?
К величайшей радости Харриет, Джемма заметно оттаяла. И даже снова налила чая себе и подруге.
– Потому что он не… это было нечто вроде игры с Бенджамином.
– Что?!
Теперь с таким же успехом можно рассказать все.
– Правда заключается в том, что это был не совсем роман. Я так разозлилась на Бенджамина, что… попросту потеряла голову. Вильерс отвозил меня домой, и… и… но он…
– Не могла бы ты объясняться яснее? – попросила Джемма. – Судя по моему обширному опыту в отношении мужчин, я бы сказала, что он пытался приставать к тебе в карете.
– Нет, – покачала головой подруга, снова принимаясь за чай. – Это я к нему приставала.
– Превосходная тактика, – поспешно заверила Джемма. – Француженки понимают, что именно женщина должна выбирать любовника из своих обожателей, а не предоставлять это право мужчине.
– Мужчин для меня больше не существует, – пробормотала Харриет с жалким видом.
– Так что случилось с Вильерсом?
– Он… сначала он поцеловал меня, а потом… Господи, как стыдно! Он сделал это.
Глаза Джеммы загорелись.
– Что именно? – заинтересованно спросила она.
– Р-руками. И больше я ничего не скажу.
– Даже если я налью тебе еще чаю?
– Даже в этом случае. Поэтому я… я…
– А как поступила ты? Надеюсь, не упала в обморок? Или, наоборот, попросила касаться тебя снова и снова?
Она так заразительно захихикала, что едва не пролила чай.
– На самом деле я совершенно неприлично взвизгнула: "Что вы делаете?!" Но он повторил все с самого начала!
– И во второй раз было еще лучше? Верно ведь?
– А что бы ты сделала на моем месте? – в отчаянии выдохнула Харриет.
– Все зависело бы от того, что я ощутила в объятиях мужчины. Поверь, иногда мужские руки могут воистину творить чудеса.
– У тебя куда больший опыт, чем у меня. Но я совсем невежественна. И до крайности застенчива. Поэтому и дала ему пощечину. Уверена, что моя мать вполне одобрила бы такой поступок, хотя она никогда не довела бы ситуацию до такого абсурда.
– О, тут я согласна, – кивнула Джемма, едва сдерживая смех. – А он?
Харриет тяжело вздохнула:
– Сейчас я точно вспомню, что он сказал.
– Слушаю.
– Он сказал, что всегда жалел Бенджамина за полное отсутствие способностей к шахматам, но отныне попытается быть к нему добрее.
– Меткий удар, – впечатлилась Джемма.
– А потом он добавил, что на свете нет ничего омерзительнее, чем леди-шлюха. И что из-за меня он едва не покрыл позором одного из своих лучших друзей: должно быть, так напился, что забыл, какими чертовски надоедливыми могут быть женщины вроде меня. И наконец пригрозил, что если я пожалуюсь Бенджамину, он меня убьет.
Смех замер на губах Джеммы.
– Ах он ублюдок!
– А потом он высадил меня из экипажа! Посреди Уайтфрайарз-лейн, а у меня в кармане не было и полпенни! Пришлось идти домой пешком.
– Вдвойне ублюдок!
– Я, конечно, ни слова не сказала Бенджамину. И на следующий день уехала в деревню, потому что оказалась такой страшной трусихой, что не смогла его видеть. Я чувствовала себя очень виноватой и… грязной! Но потом кто-то написал мне, что в "Парслоуз" объявлено…
– О чем?
– Лондонский шахматный клуб встречается в "Парслоуз". В его составе всего сто игроков. Этот клуб считается закрытым и весьма эксклюзивным. Но так или иначе, председатель объявил, что Вильерс будет играть с Бенджамином в "Уайтсе", на публике и по высоким ставкам. Тогда я поняла, почему Вильерс это сделал. Из-за меня.
– Возможно…
– В толк не возьму, зачем я с ним флиртовала, – перебила Харриет. – Ты, наверное, подумала, что я и без того по горло сыта мужчинами, предпочитающими вместо женщин ласкать фигурки из слоновой кости. С моей стороны это было ужасно мелочно. И все закончилось трагедией.
– Такова жизнь, – тихо обронила Джемма.
– А теперь, – повысила голос Харриет, – я хочу видеть унижение Вильерса! И больше ни о чем не могу думать! Я обязана выполнить свой долг перед памятью Бенджамина! И только потом начать новую жизнь. Иначе невозможно, Джемма.
Джемма ободряюще сжала руку подруги.
– Бенджамин ушел навсегда. Твоя новая жизнь уже началась.
– Пожалуйста!!!
Джемма немного помолчала.
– Я бы не стала делать этого только из-за проигрыша. Вполне могу понять разочарование и стыд Бенджамина, уступившего победу противнику. Сама я никогда не смогла бы покончить с собой из-за этого, но хорошо представляю, что испытывал Бенджамин. Однако Вильерс тут ни при чем. Уверяю, Харриет, тут нет его вины. Это шахматы. Игра есть игра.
– Ненавижу шахматы! – заявила Харриет бесстрастно, но с полным внутренним убеждением.
– Я сделаю это, потому что только последний подонок мог оставить тебя одну на улице, наговорив перед этим всяких гадостей. Никто не смеет сотворить такое с моей подругой и остаться при этом безнаказанным. Единственная проблема заключается в том, что тут необходимо быть крайне осмотрительными и действовать осторожно.
– Но почему? Предпочитаю, чтобы его опозорили на весь Лондон.
– Вспомни! Я же сказала тебе, что Роберта отчаянно влюблена в Вильерса, – пояснила Джемма. – Она преисполнена решимости выйти за него, и я пообещала ей помочь.
– Но как, спрашивается, тебе удастся уничтожить его и в то же время заставить жениться?! – почти заплакала Харриет, заламывая руки.
Но Джемма широко улыбнулась:
– Да ведь одно совсем не исключает другого, не находишь? И я обожаю решать запутанные проблемы. Первым делом необходимо пригласить его на бал.
– Но Вильерс и Бомонт в ссоре! Они даже не разговаривают! Вильерс не придет.
– Придет! – отмахнулась Джемма. – Предоставь это мне. Итак, ты приедешь?
– Не обидишься, если я откажусь? Передать не могу, каким кошмаром стала моя жизнь после смерти Бенджамина! Все взирают на меня с сочувствием, если не считать людей, уверенных, что это я довела его до самоубийства. Леди Лейкок обожает твердить, что Бенджамин был жизнерадостным ребенком, чем неизменно доводит меня до слез.
– Придется решить и это, – постановила Джемма.
– Решить, как мне жить дальше? В другой раз, – пробормотала Харриет.
– Разумеется, но ты должна завтра утром явиться на военный совет.
– Пожалуйста, Джемма, может, лучше не нужно? Я обещала, что вернусь в деревню при первой же возможности.
– Кому ты обещала? Ты должна провести здесь несколько месяцев. Весь лондонский сезон. И должна хорошенько подумать насчет нового замужества. Не можешь же ты вечно оставаться засушенной вдовушкой?
– Знаю, – согласилась Харриет и, поспешно сменив тему, повторила: – Все же я не думаю, что ты сможешь заставить Вильерса приехать в этот дом.
Джемма только улыбнулась.
Глава 5
Ничего не скажешь, жизнь с отцом вовсе не способствовала превращению молодой девушки в светскую львицу и знатока моды. Роберта охотно это признавала. И дело было не в деньгах: отца никак нельзя было назвать бедняком, мало того, она подозревала, что он очень богат. Но при этом совершенно не принимал в расчет мечты дочери о Лондоне, балах, любви, замужестве…
– Но, папа, – возражала она за ужином, – не хочешь же ты, чтобы я жила с тобой всю жизнь?!
– Это мое самое горячее желание! – повторял он, расплываясь в сияющей улыбке. – И твоя критика, хоть временами и резкая, часто помогает мне совершенствовать мое искусство! Ты очень много сделала для меня. В будущем тебя прославят, как музу маркиза Уортона и Малмсбери.
– Папа, – уговаривала она (ибо вариации этой темы повторялись в течение многих лет), – я вовсе не хочу появляться на страницах учебников истории в качестве твоей музы и ненавижу составлять каталоги твоих произведений!
Иногда Роберта добавляла, что терпеть не может критиковать поэзию, но это зависело от того, когда именно она в последний раз в пух и прах разносила очередное творение отца.
При этих словах лицо маркиза превращалось в маску трагедии. Далее следовала патетическая тирада о змее, в которую превратилось его единственное дитя. Если же Роберте требовалось новое платье, отец никогда не отказывал, но соглашался платить только деревенской портнихе миссис Партнелл.
– Если мы не дадим ей работу, что делать бедной женщине? Как ей заработать на хлеб себе и своим детям? – объяснял он.