– Так мне многого не надо, – у старухи от радости вырвался присвист, – до смерти бы дожить в покое.
– Я помню, Кесбан. Помню. Пойдем…
Глава 2
Родителей своих Мари-Клер не помнила и ничего о них не знала до той поры, пока ей не исполнилось четырнадцать лет и жизнь ее не повернулась столь резко и неожиданно, как она в ранние годы свои и вообразить не могла. Сколько вбирала в себя память юной воспитанницы обители кармелитов, пространство ее жизни всегда ограничивали высокие, беленые известью стены монастыря Святой Терезы Авилы, вознесшегося на мысе Каталана, близ Марселя.
В давние времена, когда могущественная империя мавров простиралась от Испании до Индии, арабские мореплаватели достигли и этих пустынных мест и основали здесь поселение, первым делом возведя мечеть на выдающейся в море скале, так что ее было далеко видно со всей округи.
Как и многие постройки арабов, мечеть имела прямоугольные очертания. Рядом с ней существовал зеленый двор с фонтаном, который предназначался для омовения перед молитвой. Стены мечети обильно украшали мраморные и гипсовые резные пластины. Даже спустя столетия в перестроенном здании можно легко было найти то особое место на обращенной к Мекке стене, где находился михраб, ниша для Корана, облицованная мозаикой и эмалью.
После изгнания арабов, мечеть долго пустовала и разрушалась, пока мыс Каталана не присмотрели для своего пристанища христианские монахи-кармелиты. Последователей французского отшельника святого Бертольда, учредившего Орден Кармелитов в начале двенадцатого века в Палестине, на Каталане привлекло то, что особая природа, окружающая мыс и поселения вокруг, напоминала им о восточных землях. Действительно, многие потомки первых мавританских мореплавателей так и остались жить на Каталане. Они говорили на своем языке, представлявшем собой причудливую смесь арабского и латыни, молились своему Богу, немного Магомету и немного Христу, – жили как морские птицы в гнездах на скале, совершенно обособленно и скрытно.
Обосновавшись на мысе, первые кармелиты привлекли арабских мастеров, оставшихся в селениях, к воссозданию храма, только теперь уже посвященного Иисусу Христу. Однако арабы строили монастырь по-своему – сурово и строго внешне, но с необычайной роскошью во внутреннем убранстве. Привычные к сухой и знойной погоде, царящей в этих местах, они особо заботились о том, чтобы обеспечить обитателям монастыря прохладу. Для этого они воссоздали прямоугольный двор мечети с тенистыми деревьями, жилые постройки притиснули как возможно ближе друг к другу, что мешало проникновению солнца, а весь монастырь обнесли высокими, мощными стенами, сделав его похожим на мавританскую крепость.
У маленькой золотоволосой девочки, когда, одевшись впервые в просторную коричневую тунику кармелитов с широким белым наплечником, Мари-Клер сделала свои первые самостоятельные шажки по монастырю, его гипсовые своды, подковообразные арки и напоминающие длинные монашеские капюшоны выступы вызывали благоговейное восхищение и трепет…
Главный собор монастыря, посвященный святой мученице Терезе, благодаря его тонким стенам и игольчатым колоннам, поддерживающим крышу, походил на гигантский шатер, раскинувшийся над морем. Ранним утром, когда солнце вставало, яркое и сверкающее, его первые пурпурные лучи расцвечивали рубинами пенистые гребни волн и играли множеством жемчужных и опаловых красок на бесчисленных арабесках, украшающих своды храма, на перламутровых мозаиках, вставленных в огромные павлиньи перья, обрамляющие входы и высокие стрельчатые окна собора.
Жили монахини также по-мавритански: в их скромных кельях не существовало кроватей – их заменяли покрытые грубой холщовой тканью оттоманки, а вместо шкафов они пользовались стенными нишами с дверцами, которые имели решетку из точеных деревянных полочек.
В главной молельной комнате и в общей монастырской столовой поражали огромные деревянные скамьи и сундуки, стоящие в нишах окон, – они были обиты потершейся с годами кожей, а поверх нее перетянуты ажурными металлическими накладками.
Самым же красивым украшением монастыря Мари-Клер казались витиеватые решетки, которые встречались повсюду – они обрамляли окна, входы, балкончики, даже ступеньки, ведущие в погреб и подвалы. Девочка часами могла рассматривать свитые мастерами узоры – тончайшее железное кружево, главные линии которого напоминали вставшую на дыбы волну и часто изображали изогнутый стебель цикламена, цветущего в монастырском саду повсюду, а также какие-то сложные конусообразные фигуры, множество раз переплетенные между собой.
Сила, изящество, смелость орнамента будоражили фантазию Мари-Клер, и оставшись наедине с собой, она часто предавалась мечтам о далеких и сказочных странах, где родилось вдохновенное искусство.
Однако жизнь девочки в монастыре протекала изо дня в день однообразно, по раз и навсегда установленному порядку – в ней никогда ничего не менялось. Ранний подъем, скромная трапеза – по установлению своего первого магистра Альберта Верчели кармелиты не употребляли в пищу ни мясо, ни молочные продукты, – потом занятия с воспитательницей, снова молитва, предписанное уставом созерцание, труды по монастырскому хозяйству, опять молитва и – сон.
Долгое время Мари-Клер представляла себе, что вся жизнь во всем мире устроена именно так, по уставу монахинь святой Терезы, и не догадывалась, что за монастырскими стенами, всего лишь в нескольких лье от обители бурлит совсем иная жизнь – большой портовый город Марсель, не затихающий ни днем ни ночью.
О его существовании Мари-Клер узнала случайно, от своего ровесника, сына рыбака из ближайшего поселка, который вместе с отцом привозил в монастырь свежую рыбу. От него же она открыла для себя, что, оказывается, на свете существует еще один очень большой и красивый город, и там совсем недавно народ вышел на улицы, чтобы покончить с дряхлыми Бурбонами, теперь уже навсегда. Большие черные глаза мальчишки горели, когда он вдохновенно произносил совершенно непонятное для Мари-Клер слово: "Революция!", но он сразу затих и сник, как только отец, рассчитавшись с аббатисой монастыря, приблизился к нему и, взяв за руку, усадил на телегу.
Рыбак и его сынишка уехали, а Мари-Клер долго не могла решиться спросить у своей воспитательницы, что же это такое "революция" и далеко ли от их монастыря до того самого Парижа.
Воспитательницей Мари-Клер была сама аббатиса кармелитской обители сестра Лолит. По малому возрасту своему Мари-Клер не задумывалась над тем, почему именно на нее обратила внимание настоятельница, почему именно ее из почти двух десятков девочек, воспитывающихся в обители, она приблизила к себе. Узнала она о том гораздо позднее.
Уже в ту пору, как память Мари-Клер впервые запечатлела любимую наставницу, сестра Лолит пребывала в преклонных годах, но весь ее облик говорил о том, что в молодости она отличалась необыкновенной красотой и грацией.
Соученицы Мари-Клер все как одна восхищались сестрой Лолит и в редкие минуты, когда им разрешали пообщаться друг с другом, усаживались в патио у фонтана и рассказывали восторженные истории о настоятельнице, в которых всегда вымысел господствовал над правдой.
Так Мари-Клер почему-то пришло в голову, что сестра Лолит родилась в тех заветных краях, где живут мастера, изготовившие для монастыря его чудесные ограды и решетки, и как выяснилось – она не ошиблась. Сестра Лолит действительно приехала во Францию из Сирии. Ее черты, идеально нежные, походили на изображения древних богинь, которые Мари-Клер рассматривала в старинных книгах, узнавая от наставницы, что так древние египтяне представляли себе Исиду и Гатору.
Неизменный белый капюшон рясы оттенял смуглую кожу аббатисы, ее правильное лицо, на котором обрисовывались продолговатые черные глаза, подернутые невыразимой грустью. Наверное, за всю свою жизнь в монастыре Мари-Клер не могла бы вспомнить мгновения, когда бы сестра Лолит смеялась. Она всегда выглядела печальной. Только губы ее, если наставница особо бывала довольна своими девочками, складывались почти в невольную, скорбную улыбку, а нос, слегка сдавленный у бровей, открывал безукоризненно правильный вырез ноздрей – все это делало лицо аббатисы еще привлекательней.
Когда же настоятельница снимала капюшон, что случалось редко, то открывались ее блестящие черные волосы, заплетенные в косы и скрепленные на затылке, – бледные щеки аббатисы округлялись и в гладких линиях их проглядывали явственнее восточные черты ее профиля.
Со своими воспитанницами сестра Лолит держалась строго и требовательно. Однако никто бы из них никогда не назвал ее злой или вредной. Аббатиса всегда оказывалась справедлива и, даже если наказывала, нечего спорить – всегда за дело.
Заметив интерес юной Мари-Клер к арабским орнаментам, сестра Лолит открыла ей тайну: узоры древних мавров очень похожи на их письмо, и начала обучать воспитанницу арабскому и турецкому языкам. Так перед Мари-Клер открылся совершенно неизведанный для нее мир – мир восточной сказки, а чуть позднее – многовековой мудрости.
Спросить у сестры Лолит, что означает слово "революция", Мари-Клер так и не решилась, но некоторое время спустя аббатиса сама произнесла его. Это случилось, когда Мари-Клер исполнилось четырнадцать лет и ей пришло время узнать, кто были ее родители и почему она оказалась в монастыре.
Однажды утром, едва закончилась молитва, аббатиса призвала воспитанницу в небольшой зал, служивший ей кабинетом. Он располагался на самом верху отдельно стоящей башни, и ключ от него хранился только у сестры Лолит. С замиранием сердца Мари-Клер поднималась по узкой винтовой лестнице, ведущей в апартаменты ее наставницы, – никогда прежде она не посещала башню Ключа и Скважины – так называли самое древнее строение в монастыре его обитатели.
По пути девочке вспомнилось, как сестра Лолит рассказывала ей, будто в незапамятные времена, когда юный арабский халиф по имени Ширух высадился со своими подданными на Каталане, небеса померкли над ними, разразилась гроза, молнии рассекли небо, завилась огромным столбом черно-золотая пыль. Едва лишь гром стих и небеса успокоились, перед испуганными воинами ударил сноп голубого света и явился халифу и его подданным сам чернокрылый ангел Мункар, посланец Аллаха, во всем своем устрашающем величии. Ангел стоял на утесе. Взмахнув огромными крыльями, он повелел Шируху отстроить здесь сторожевую башню, ибо так угодно Аллаху, и склонившись, бросил к ногам юного властителя ключи. "Если построишь башню – этими ключами ты отопрешь для себя двери в рай", – прогремел голос ангела, и… Мункар исчез.
Ширух исполнил свой долг – башню возвели быстро, она стала первой мавританской постройкой на Каталане. Никто не знал, заслужил ли халиф Ширух для себя дорогу в рай, известно только, что он умер во цвете лет, отравленный родным братом, который в свою очередь тоже погиб от руки предателя. Башня же пережила не только своего создателя, но и правление мавров на Каталане, их разгром и изгнание, и многое, многое другое…
Взволнованная Мари-Клер подошла к дверям зала и с усилием толкнула ее. Окованная железом дверь приоткрылась – девочка застенчиво заглянула внутрь и обмерла… Вся зала купалась в неярких еще лучах утреннего солнца и показалась юной воспитаннице монастыря обиталищем сказочных существ.
Небольшая комната, служившая для аббатисы Лолит кабинетом, имела необычную восьмиугольную форму и напоминала ею цветок цикламена. Стены зала затягивала тисненная темно-красная кожа, покрытая мелкими золотистыми узорами, по углам же отделку дополняли деревянные панели из черненого кедра, столь тщательно испещренные резной вязью, что издалека они походили на тканые персидские ковры.
Пол в зале был выложен из серых и черных мраморных плиток, расположенных в шахматном порядке. От самой двери по нему расстилался узкий и длинный темно-зеленый ковер, вышитый потершимися с годами шелковыми черными маками.
Ковер приводил к массивному старинному столу, за которым и сидела наставница-аббатиса. Своей формой стол совпадал с очертаниями зала – он так же имел восемь углов и был сделан из черного эбенового дерева. Посередине же его сияла рыжим огнем круглая медная пластина, вставленная по мавританской традиции в деревянную столешницу. Толстые округлые ножки стола по бокам украшала резьба, покрытая тонкой металлической окантовкой.
Окна в зале были распахнуты, солнечный свет свободно проникал в них. Зал располагался довольно высоко – башня Ключа и Скважины издавна считалась одной из самых высоких построек в монастыре и уступала тем только собору Святой Терезы. Потому зубцы стен виднелись едва-едва из окон, а сразу за резной отделкой ставен открывался вид на море: лазурно-солнечный, ослепительный простор, разрезаемый метущимися белыми молниями чаек и бакланов, – их распластанные крылья то и дело мелькали в проеме окон, а тишину разрывали резкие гортанные крики. На горизонте виднелся корабль – он шел в гавань Марселя, и ветер дул в его тугие желто-белые паруса.
Сестра Лолит склонилась над столом и читала письмо. Услышав, как приоткрылась дверь, аббатиса подняла голову, Мари-Клер сразу заметила, что в чудных темных глазах наставницы блеснули слезы.
– Подойди, девочка моя, – подозвала она воспитанницу.
Мари-Клер приблизилась, чувствуя, как дрожь волнения охватывает все ее тело. Теперь она стояла перед огромным восьмиугольным столом аббатисы, сжав переплетенные повлажневшие пальцы.
За ее спиной, в противоположной от окон стене, высился отделанный черным мрамором камин с блестящими, покрытыми перламутром спиралями решетки. Он был холоден, от солнечного света его загораживали две деревянные ширмы с резными изображениями цветущих цикламенов.
Аббатиса Лолит некоторое время молча смотрела на воспитанницу, грусть изливалась во взгляде ее. Письмо с большой сургучной печатью на шелковом шнурке дрожало в руках. Мари-Клер ощутила, как трепет, охвативший ее, усиливается, нежданная тревога кольнула сердце: неужели письмо, которое аббатиса держит в руках, касается ее. Что написано в этом письме и… и почему любимая воспитательница так грустна…
– Пододвинь стул и присядь, девочка моя, – попросила сестра Лолит свою подопечную, – нам надо о многом побеседовать с тобой. Время пришло.
Она указала на стул с высокой резной спинкой – он стоял почти у окна, обтянутый красной кожей, увитый железом, тяжелый… Мари-Клер пришлось напрячься, чтобы сдвинуть его с места. Когда же она подтащила его к столу аббатисы и взобралась на него, – мавританский стул к тому же оказался еще и высок, – старинная кожа скрипнула, словно недовольно вздохнула.
– Нам предстоит расстаться с тобой, – начала сестра Лолит, решив сразу сообщить самое главное.
Мари-Клер вздернула брови и испуганно смотрела на воспитательницу – она не понимала толком всего значения услышанного и растерялась.
– Я получила письмо от твоей содержательницы, – аббатиса перевела взгляд на бумагу, которую положила перед собой, – от принцессы Орловой…
– Я ничего не знаю о принцессе… – пролепетала Мари-Клер и осеклась, так как не смогла повторить имени, только что произнесенного наставницей.
– Принцесса Орлова живет далеко отсюда, – объяснила ей аббатиса терпеливо, – но она неустанно заботится о тебе…
– Но я не знаю никакой принцессы… – Мари-Клер выставила вперед руку, словно хотела загородиться от неизбежного, голос ее, и без того неуверенный, сделался совершенно робок – аббатиса Лолит едва расслышала его. Мари-Клер опять запнулась…
– Я полагала, – слова аббатисы обволакивали воспитанницу ласково, успокаивающе, – я очень надеялась на то, что принцесса Орлова не захочет излишне обременять себя и оставит тебя с нами, в нашем монастыре. А потому я не начинала с тобой разговор, который вынуждена вести сейчас. Я надеялась, что нам гораздо позже придется поговорить и о принцессе Орловой и о твоих родителях…
– О моих родителях? – Мари-Клер встрепенулась и отняла руки от лица, на щеках ее блестели слезы. – Они живы, матушка аббатиса? – в вопросе девочки прозвучала надежда и одновременно страх. – Почему они никогда не приезжали ко мне?
– Увы, они умерли, – вздохнула аббатиса, – и уже давно, в тот год, когда ты только появилась на свет. То было ужасное время, правда, с тех пор оно нисколько не сделалось лучше. Шла война. Твои родители погибли. Все эти годы, – сестра Лолит задумалась, как объяснить девочке, что все четырнадцать лет ее пребывания в монастыре княгиня Орлова из России неизменно присылала деньги на ее воспитание и суммы эти были настолько велики, что их хватало не только на Мари-Клер, а еще на несколько воспитанниц-сирот, лишенных опеки.
Кроме того, узнав о достатке княгини Орловой, кармелиты взяли на себя смелость попросить у нее денежной помощи на восстановление некоторых построек в монастыре, пострадавших в войну от нападения австрийцев. Княгиня Орлова вполне могла бы отказать аббатисе Лолит в просьбе, но она, наоборот, откликнулась весьма охотно. Присланных из Петербурга средств хватило даже на то, чтобы окончательно поправить внутреннее убранство башни халифа Шируха, где теперь аббатиса беседовала со своей воспитанницей, – а башня простояла недостроенной почти сто лет!
Как же теперь аббатиса Лолит могла допустить мысль, чтобы возразить принцессе Анне, когда та, в самом деле неожиданно, изъявила желание забрать Мари-Клер в Петербург. Но аббатиса Лолит искренне любила свою девочку, и потому печаль стискивала ее сердце в преддверии разлуки. Как еще сложится судьба ее любимицы?!
– Видишь ли, Мари-Клер. – Аббатиса Лолит помогла девочке слезть со стула и подвела ее к окну, они обе смотрели на море. – Родная моя, милая моя… Поверь, я предпочла бы никогда не расставаться с тобой. Мне хотелось бы всегда быть рядом, чтобы видеть, как ты растешь. Но на свете есть разные дороги, и жизнь в монастыре – только одна из них, возможно, и не самая привлекательная для женщины. Ни ты, ни я в самом деле не распоряжаемся нашими судьбами. Моя жизнь без остатка принадлежит Богу. Имея все, что только может пожелать женщина в миру, я однажды сама выбрала этот путь, и никогда не пожалела о том. Но я не могу вынуждать тебя следовать за мной, пока ты еще не открыла другую жизнь – жизнь за стенами монастыря. Если когда-нибудь, когда ты станешь взрослой и искренне поймешь, что желаешь вернуться в стены родной обители, чтобы посвятить себя Богу, знай, независимо от того, буду ли я жива или Господь уже призовет меня к себе, тебя с радостью примут здесь. Здесь твой дом. Но для того, чтобы узнать, какова она, дорога к дому, надо однажды решиться и уйти из него… Вполне вероятно, что тебе не захочется возвращаться назад и принцесса Орлова поможет тебе найти свое место в мирской жизни.
Обхватив руку воспитательницы, Мари-Клер приникла к ней и тихо спросила:
– А принцесса Орлова, какая она?
– Я не знаю, – ответила аббатиса, – я никогда не встречалась с ней. Но все время, что ты прожила с нами, она достойно выполняла обязательства, которые взяла на себя перед твоей покойной матерью.
– А кем была моя мать? – Мари-Клер затаила дыхание: она давно уже готовилась задать этот вопрос и много раз представляла себе, как она спрашивает у аббатисы о самом дорогом, о сокровенном, и даже много раз воображала себе ответы. Она только никогда не могла себе представить, что, именно спросив о своей матери, она услышит в ответ… о революции.
– Твоя мать умерла совсем молодой женщиной, – вздохнула сестра Лолит, – она происходила из знатной, даже знаменитой семьи и носила титул маркизы де Траиль. Когда она была примерно такой же юной, как ты сейчас, жизнь ее перевернулась – случилась революция.