- Мне бы хотелось послушать эту вещь Сибелиуса, - сказал он. - Мэри никогда не сумеет сыграть ее. Она фальшивит, играя ее. И это так въелось мне в слух, что я не могу выкинуть эту мелодию из головы.
Она села за его старое пианино, улыбнулась и раскрыла ноты "Финляндии". Отец развалился на кушетке и положил руку на глаза.
- Давай! - приказал он ей.
И она играла - задумчиво, совершенно, забывая все вокруг, - с этим она ничего не могла поделать, так бывало со всем, что она делала. Да, она забывала даже Марка. Она выстраивала структуру музыки, наполнялась суровой невыразимой тоской. Она знала, отчего это. Она была такой молодой, и страдание было все еще привлекательным для нее. Хотя она никогда в своей жизни не страдала, она инстинктивно понимала, что дает страдание. Дрожа, она закончила игру.
Подождав с секунду, она повернулась к отцу. Его рука лежала у него на лице, он лежал с закрытыми глазами; губы побелели - так сильно он сжимал ими трубку.
- Отец! - прошептала она.
- Уходи, - тихо произнес он. - Уходи… уходи! - Под его темными ресницами она заметила поблескивающие слезы. - Эта музыка… - тихо говорил он.
Она вышла и спустилась вниз по лестнице. Дом был погружен в тишину. Она задержалась на миг у двери матери и прислушалась. Тишина. Она осторожно открыла дверь и заглянула внутрь. Там на кровати, все еще неприбранной, лежала и спала ее мать; ее дыхание было спокойным и мирным, как у ребенка. Сюзан мягко затворила дверь и вышла из этого дома, снова ставшего ее собственным.
Часть II
Однажды в середине утра она остановилась и оглядела гостиную. Все в доме было завершено. Делать больше нечего. Дом сиял чистыми окнами, пол блестел, все - на своих местах. Не осталось ни одной комнаты, где была какая-нибудь работа. Было завершено все до последней диванной подушки, до последней занавесочки. Ее маленький шкафчик был полон полотна, которое она вышила, покрыла ажурной строчкой. Снаружи был ухоженный, цветущий теперь, в середине лета, сад. Марк собирался заняться садом, но она в солнечные дни выбегала и пропалывала, засаживала его. Вчера после обеда она даже подстригла лужайку. А Марк сердился на нее за это.
- Я собирался сделать это сегодня вечером, после ужина, - сказал он. - Я решил это вчера, и не нужно было тебе этого делать.
- Я сделала это просто шутя, - ласково сказала она. - Сегодня после обеда я ничего не делала, вот и почувствовала, что неплохо бы выйти из дома… мне было это приятно.
- Больше не занимайся этим, - предупредил он. - Это - не женская работа.
Она молча поглядела в окно. Сад был хорош на стриженой травке.
- Я не буду больше этого делать, - сказала она.
Но сегодня там было нечего делать. Она подошла к окну и выглянула наружу, не в силах угомониться. Внизу на улице Люсиль катила к крыльцу коляску с ребенком. Сюзан расслышала, как скрипнула дверь. Это был второй ребенок Люсиль, родившийся шесть недель назад.
- Я в ярости! - восклицала Люсиль. - Еще один ребенок, и мне приходится всюду за собой таскать Томми, словно Хэл не может нанять служанку. Мужчины такие эгоисты!
Сюзан молчала, вспоминая Хэла, всегда такого послушного и такого усталого. Казалось невозможным, чтобы он заставлял Люсиль делать то, что ей не хотелось.
Позади их дома был порядок и спокойствие. Дом смотрел на нее, когда она повернулась, ясным и безмятежным взглядом хорошо ухоженного ребенка. Что же ей сейчас сделать? Вчера она принесла Мэри новое платье, завернутое в бумагу и перевязанное желтой атласной ленточкой. Она долго шила его из ткани цвета бледно-золотого металла, купив этот материал из денег, заработанных у миссис Фонтен. Оно у нее здорово получилось. Глаза Мэри потеплели.
- Какое красивое, Сю, - сказала она, не понимая отчего это у Сюзан на ресницах появились слезы.
- Тебе правда нравится? - Сюзан страстно желала услышать от Мэри эти слова еще раз. Возможно, когда-нибудь они с Мэри станут ближе.
- Да, очень, - ответила Мэри.
- Что ж, я так и думала! - вздыхая, проговорила мать. - Красивое платье, Сюзан. Не понимаю, как это все тебе удается.
И отец, остановившись у двери, просунул голову:
- Боже мой! - воскликнул он. - Надеюсь, мне не придется платить за него?
- Тебе должно быть стыдно за свои слова, - упрекнула его мать. - Его сшила Сюзан.
- Неужели ты сшила его, Сю? - спросил он. - Ты заставишь Мэри выглядеть, как желтый нарцисс. - Его глаза смотрели озорно, словно в них никогда не было слез.
- Им понравилось платье, - сказала она Марку прошлой ночью. - Мэри выглядит в нем очень мило.
- Что ж, им должно было понравиться оно, - сказал Марк. - Оно - красиво. Не знаю, как это тебе удалось, Сю.
Его голос звучал нежно, глаза смотрели робко, и она немного оцепенела.
- Это очень простая модель, - сказала Сюзан, сама не зная, зачем ей понадобилось оправдываться. Она не знала, от чего ей защищаться, разве только от его застенчивости… Она не хотела, чтобы Марк робел перед ней. Нет, нет, это делало ее такой резкой с ним.
За окном на улице плакала маленькая дочка Люсиль. Ребенок так сильно кричал. Если у нее будет ребенок, она не будет отходить от него и не позволит, чтобы он кричал и плакал. Она вдруг повернулась, открыла дверь и быстро пошла по улице. Она сказала бы, что просто собирается увидеться с Люсиль. Сюзан бесшумно поднялась по ступенькам и заглянула в коляску. Ой, несчастная малышка запуталась в пеленках. Она откинула пеленки, подняла ребенка и поправила распашонки. Жесткие завязки на шапочке натирали крошечный подбородок, и она завязала их посвободнее. Затем она мягко уложила ребенка и начала укачивать. Когда она ощущала мягкое, беспомощное тельце, какое-то огромное слепое желание захлестывало ее. Держа в своих руках ребенка, Сюзан почувствовала, что тельце как бы снова изогнулось по форме матки. В нем чувствовалась такая беспомощность! Как грустно! Как беспомощно начинается жизнь! Она всмотрелась в личико. Ребенок уже перестал плакать и смотрел на нее; его крошечный ротик шевелился. Если она соберется лепить лицо младенца, какое придать ему выражение? Это беспомощное, покорное терпение, словно недавно родившееся дитя понимало все трудности ожидавшей его жизни.
- О, Сюзан! - резко прозвучал голос Люсиль, стоявшей в дверях. - Что это ты…
- Она так кричала, - робко проговорила Сюзан.
- Ой, она же так хотела спать!
- Я закончила работу и подумала, а не пойти ли мне…
Но Люсиль забрала у нее ребенка. Она положила его обратно в коляску и поправила покрывальце.
- Ладно, ребенок никогда так быстро не засыпает, а если она не поспит, то разойдется на весь день.
В ярком солнечном свете лицо Люсиль выглядело хмурым и враждебным.
- Извини, - нерешительно сказала Сюзан. - Она так кричала.
- Что ж, должна сказать, Сю, мне не кажется, что это тебя касается.
- Конечно нет, - быстро проговорила Сюзан. - Я больше не приду сегодня. Ты так занята и устала, - добавила она.
- Я никогда не устаю, несмотря на двоих детей, - сказала Люсиль. - Ты можешь войти. А я тем временем приберусь, а скоро надо кормить ребенка.
- Нет, может быть, вечером, - сказала Сюзан, улыбнулась и помахала рукой с лестницы. Люсиль была ее старым другом. Она не должна обижаться на Люсиль.
Однако, придя домой, она какое-то время стояла в нерешительности, вспоминая этот долгий, глубокий взгляд младенца. Это был не взгляд одинокой души, это был общечеловеческий взгляд, и ребенок был еще недостаточно развитой личностью, чтобы скрывать его. Позже, когда девочка будет старше, в самом существе ее усилится воля и спрячет эту обнаженность. Но сейчас ее глаза были микроскопами, увеличивающими и открывающими начало жизни.
Она сидела на верхней ступеньке своего крылечка, крепко обняв колени, пристально уставившись на сад и ничего в нем не видя. Она уже забыла о Люсиль. Она вспоминала ребенка, чувствовала его, впитывала его существо во всей его безмерности. Ей страстно хотелось слиться с ним глубоко и безрассудно, она так хорошо понимала это нетерпеливое, сладкое, смутное, единственное желание, которым она не смогла бы поделиться ни с кем. Она встала, медленно поднялась наверх в мансарду и начала замешивать свежую глину. Она решила вылепить новорожденного младенца, из мельчайших незавершенных черт которого струилось огромное необъяснимое беспомощное терпение.
Пол уходил у нее из-под ног, а крыша мансарды над головой растворилась. Она никого и ничего не помнила. Все прошлые месяцы, многие годы ее собственной жизни пропали даром. Она стояла и лепила ребенка из глины, которая приобретала форму его жизни. Она принимала форму новорожденного существа, его зависимость от матки, все еще прогибающей его спинку, его тянущиеся вверх ножки, его слабые сплетенные ручки. Только голова была большой и свободной, она была немного приподнята и выглядывала в незнакомую жизнь с потрясающим смирением. Закончив, она посмотрела на свое творение немного испуганно. Она не знала и не понимала того, что сделала. Она боялась этого повернутого к ней лица, которое спрашивало: "Зачем я родился?"
- Не знаю, - вслух ответила она. Ее голос гулко отозвался в пустом помещении, и внезапно она ощутила сумрак вокруг себя. Она выглянула в окно и там, за лесом, увидела мрачный закат, очень красный…
"Я проработала весь день, - подумала она, снимая свой рабочий халат и приглаживая волосы. Затем она вспомнила: - Марк же вернется домой!" Марк! Она совсем не думала о нем, но сейчас, подумав о нем, она снова ощутила пол под своими ногами и крышу над головой. Больше она не смотрела на то, что сделала. Она стремительно помчалась вниз.
* * *
В спешке готовя Марку еду, она чувствовала, что ее долгое время как бы не было. Наверху, в мансарде, осталось то, что она сделала. Оно находилось там, часть ее самой, но все же отдельная от нее. Она чувствовала возбуждение, одиночество и даже радость. Внезапно ей страшно захотелось увидеть Марка, она соскучилась по прикосновению его рук, его губ; ей захотелось, чтобы он был здесь, решительный и искренний, здесь, в доме, потому что она так долго была далека от него. Она чуть ли не порхала, готовясь к встрече с ним. И вот, когда наконец он пришел и она услышала его громкий, полный нежности и страсти зов: "Сю! Где ты?" - она подбежала к нему и кинулась ему в объятья, крепко сжав его в своих.
- О, Марк! - шептала она. - О, Марк!
Что бы она делала, если бы Марк не пришел вечером домой?
- Какой долгий день! - сказал он. - Когда я не могу прийти домой на ленч - это ужасно!
Но для нее этот день пролетел, словно порыв ветра. Она подумала, уткнувшись лицом в его шею: "Сегодняшний день для нашей жизни прошел впустую". Она совсем не жила с ним сегодня, а должна оставаться всегда соединенной с ним. Сюзан вскинула голову:
- Марк! - воскликнула она. - Пожалуйста, пожалуйста, давай заведем ребенка! Я так хочу ребенка!
- Ну, вот те на! - изумленно произнес Марк. Он посмотрел на нее, тронутый, чуть улыбаясь. Затем рассмеялся. - Во всяком случае давай сначала поужинаем! - сказал он.
* * *
- Великолепный ужин, - сказал Марк, откидываясь назад и набивая трубку. - Давай выйдем на крыльцо.
Они вышли и увидели новую луну, висевшую над лесом. Они уселись под ее светом. Марк вынес один из двух новых плетеных стульев, она сидела на верхней ступеньке, положив голову ему на колено. Луна светила так ярко, что свет в окнах всех домов казался совсем тусклым. Он нагнулся и внезапно повернул ее голову так, чтобы на лицо упал лунный свет.
- Что побудило тебя объявить мне, что ты хочешь ребенка? - резко спросил он. Она покачала головой.
- Не знаю… наверное это из-за ребенка Люсиль. Я немного подержала его сегодня, и он копошился у меня в руках.
Марк погладил ее по голове.
- Меня пугает, что Люсиль позволила тебе взять его, - сказал он. - Хэл так волнуется из-за ее отношения к детям. Он говорит, что оба их ребенка были случайными. Томми родился преждевременно. Они решили, что пока он не может нанять служанку. Я тоже не могу… пока, ты знаешь, Сюзан. Но ты должна быть уверена…
- Я не позволю ни нанимать служанку, ни решать того, что мне нужно в жизни, - решительно сказала она. Он молчал, она слышала, как он глубоко затянулся трубкой. Его большая, крепкая рука гладила ее по волосам и касалась шеи. Они сидели так близко, что она решилась и осторожно произнесла:
- Я вылепила маленького ребенка сегодня, Марк, наверное… это…
Но прежде чем она успела договорить, он сказал:
- Иногда я удивляюсь, почему ты вышла за меня замуж. - Знакомая, так ненавистная ей робость прозвучала в его голосе.
- Марк! - она резко повернулась. - Я люблю тебя.
- Не могу понять, почему? - тоскливо спросил он. - Я совсем обычный парень.
- Ты - нет! - крикнула она.
- Да, - сказал он. - Эта улица полна таких парней, как я: Хэл, Том Пейдж, Боб Чаплин - мы все одного поля ягоды.
- О, нет, - сказала она, - ты ни капельки не похож на них.
- Все мы хорошие, честные, работящие парни и будем такими до самой смерти. Я всегда буду, как мой папа, суетиться точно в таком же домике на ферме, надеяться на лучшее будущее, которому не суждено сбыться. Мы все одинаковые. Хэл сегодня сказал, что как только он сделал предложение…
- Но, если я люблю тебя? Я не люблю Хэла, Тома или Боба…
- Не понимаю, за что ты любишь меня - мы такие разные - ты не похожа на Люсиль и…
- Я не другая! Я точно такая же! Не хочу быть другой!
- Ничего ты с этим не поделаешь!
Он положил ее руки себе на колени и так держал их. Нет, сейчас она не скажет ему, как прошел этот день. Она никогда не расскажет ему об этом.
- Давай у нас будет маленький, - прошептала она. - Не хочу, чтобы кто-нибудь помогал мне даже немного. Я хочу быть занятой.
- Ты хочешь сказать - сейчас? - спросил он.
Она почувствовала, как его рука, лежащая у нее на шее, дрожит.
- Да, - шепотом ответила она, обеими руками взяла его руку и положила себе на горло. Она чувствовала, как удары ее сердца отдаются в его ладони. - Сейчас… сейчас… - шептала она.
Он несколько минут ждал, потом наклонился над ней, глядя ей в глаза. Она всматривалась в его молодое угловатое лицо, разглядывала в лунном свете каждую черту, каждую линию. Он молчал, и она тихо ждала, ждала долго, затем отстранилась и стала вглядываться в темную полоску леса, видневшегося вдали. Затем он вдруг встал и поднял ее на ноги, взял под руку, и они вошли в дом. Внизу на улице было слышно, как чье-то радио поет: "Ибо ты поедешь по верхней дороге и ты поедешь по нижней дороге!" Марк закрыл дверь на замок и они молча отправились наверх.
* * *
Иногда она размышляла об этой изогнутой фигурке в мансарде; ее вопрошающая головка поднималась вверх из маткообразного тела, но быстро отбрасывала эти мысли. Как-то, вспоминая о робости Марка, она поднялась наверх, чтобы разбить фигурку на куски и вернуть глине первоначальную форму. Но когда она остановилась перед ней, то не смогла этого сделать. Фигурка стала созданием, у нее была собственная жизнь, которую Сюзан не могла уничтожить. Странно, что ей в голову пришла мысль о создании, которое она не могла разрушить, потому что в нем была жизнь. Сюзан долго смотрела на фигурку, размышляла над выражением ее лица. И внутри ее собственного тела находилась столь же несомненная форма, как и руки, вылепившие ее. Одно было не менее понятно, чем другое. Здесь, в голой мансарде, она даже не могла сказать, какое из созданий было более величественным. Неужели ребенок внутри нее мог быть более ощутимым, чем создание ее фантазии? Почувствовав это, она страстно захотела избавиться от фигурки, ибо сейчас ей хотелось чтобы ее тело было единственной вещью, способной к созиданию. Ее обрадовало, что ее тело быстро захватило семя жизни, которая зародилась в ней. Она гордилась этим и как-то утром похвасталась Марку:
- Я беременна, Марк!
- Что?! - воскликнул он. - Уже? О, я думаю, мне пора подсчитывать свои деньги.
Этой ночью они тщательно пересчитали все свои сбережения. У Марка было повышение на пять долларов в неделю - надо его вычесть, чтобы оплатить доктора. Она сидела рядом с ним, подперев рукою подбородок, пока он подсчитывал каждый цент.
- Мы все это можем осилить, - наконец сказал он, поднимая голову от листков бумаги, испещренных мелкими цифрами. - Я очень рад. Если бы мы не смогли оплатить все нужное для ребенка ко времени его рождения, я бы очень переживал. Но ты уверена, что одежда для него и прочие вещи обойдутся в пятьдесят долларов?
Она кивнула.
- Абсолютно уверена. - Она уже прикинула, что этого будет достаточно. Она ведь сошьет все сама, поэтому траты будут незначительные. - Кроме того, мне довольно легко немного зарабатывать самой, - сказала она.
- Нет, - возразил Марк. - Я собираюсь обеспечивать моего собственного ребенка.
- И моего тоже, - тихо проговорила она.
- Ты понимаешь, что я имею в виду, - строго заметил Марк и дал ей листок бумаги. - Вот здесь твои текущие расходы. В этих границах ты имеешь полную свободу, девочка моя.
На следующее утро, когда дом уже сверкал чистотой, она сидела у окна и подробно изучала эти цифры. Пятьдесят долларов - в этих пределах она имеет полную свободу. Довольно приятно было представить все, что на них можно было купить, из какой симпатичной материи она сошьет изящные маленькие одежки для ребенка - это было радостно. Но она уже заходила в специальный магазин и понимала, что за пятьдесят долларов "нашим детям придется носить то, что нам придется им покупать", как сказал прошлой ночью Марк, поджав губы.
Этим утром она сидела в одиночестве, разглядывая густой зеленый лес. И чего она только ни отдаст своему ребенку?! Она готова отдать все, что у нее есть. Почему это Марк должен делать больше нее? Женщина отдает больше - от своего тела, своего времени, - чем мужчина. И неужели она откажет своему ребенку в чем-нибудь помимо этого? Она могла бы сделать ему маленькую солнечную спаленку, обставленную детской мебелью, приспособиться к его нуждам. И не надо ничего временного. И к тому же было бы нечестно по отношению к Марку быть способной заработать деньги и не делать этого. Она резко встала. Марк ограничивал ее и ограничивал ребенка. Он должен понять… она заставит его понять… Она поднялась наверх и переоделась в свой зеленый твидовый костюм, надела коричневую шляпку, решительно и быстро подошла к дому миссис Фонтен и позвонила.
- Будьте добры миссис Фонтен, - учтиво обратилась она к служанке в белой наколке.
- Миссис Фонтен в саду с гостями, - поколебавшись, сказала служанка, но тут сама миссис Фонтен выскользнула из открытых дверей с огромным букетом роз в руках.
- О, кого я вижу! - воскликнула она. - А мы только что говорили о вас. Дорогая, все просто с ума сходят по моему купидону! Я собираюсь показать его Дэвиду Барнсу, когда он приедет. Пройдем в сад. Дора, поставь розы в воду!
Сюзан чувствовала, как руки миссис Фонтен мягко подталкивают ее и слышала приветливый голос, в котором уже не было сомнений по поводу ее купидона: теперь все были без ума от него.
- Все хотят увидеть купидона, моя дорогая! - Миссис Фонтен энергично помахала рукой женщине, которая праздно сидела у пруда; ее пышное платье голубыми, желтыми и красными брызгами ярко выделялось на фоне вечнозеленой темной зелени.