Его рука отправилась под ее корсет и нижнюю рубашку. Его пальцы потрогали сосок, и она вскрикнула, резко дернувшись всем телом. Она хотела оттолкнуть его, но его бедра пригвоздили ее к кровати, и она могла только беспомощно извиваться под ним, когда он ласкал ее сосок. В глубине ее горла родился стон, и Рис поцеловал ее, долго и крепко, и стонал вместе с ней.
Когда он целовал ее, его ладонь сжималась, крепче обхватывая ее грудь и играя с ее соском в тесном пространстве, ограниченном одеждой. Пруденс ворочалась под Рисом, но вес его тела стеснял ее движения, а кроме того, внутри ее нарастало странное напряжение. То, что он делал, дарило удовольствие, заставляя хотеть большего. Когда он высвободил руку и перекатился на бок, она снова застонала, на этот раз от разочарования.
Рис озорно засмеялся, Пруденс ощутила его теплое дыхание у своей шеи.
– Я думал, вы хотите, чтобы я остановился, – прошептал он и, взявшись за ее юбку, потянул ее вверх. – Вы и сейчас хотите остановить меня?
Она покачала головой, неспособная мыслить, погруженная в свои ощущения.
– Не сейчас, – с трудом произнесла она. – Не сейчас.
Рука Риса скользнула под ее нижнюю юбку, двинулась вверх по ноге, по бедру и оказалась между бедер. Его прикосновение обожгло ее через тонкую ткань панталон. Затем его пальцы скользнули внутрь… Когда Рис дотронулся до темных завитков ее лона, Пруденс почувствовала, как все ее тело заливает краской стыда.
– Я могу остановиться, – сказал он, кончиком пальца лаская самое интимное местечко. – Вы этого хотите?
Пруденс попыталась что-то сказать, но сумела произнести только "ннн…", потому что тело ее горело от постыдного возбуждения, возбуждения, которое усиливалось от каждого прикосновения его пальцев. Он поглаживал ее, и она могла слышать, как из ее горла вырываются странные звуки, каких она никогда раньше не издавала, примитивные, высокие звуки, похожие на издаваемые животными. Тело ее задвигалось маленькими толчками, которые она не могла остановить.
– Что теперь? – мягко спросил Рис. – Если вы не хотите меня остановить, то чего вы хотите, дорогая моя?
Пруденс не знала, что ответить. В ней угнездилась потребность, которой не было названия. Она потрясла головой, беспомощная, не в состоянии сформулировать то, чего не понимала.
– Может быть, вот этого? – Его палец начал совершать круговые движения вокруг одной особенной точки – очень легкие движения, которые тем не менее заставляли Пруденс всхлипывать от наслаждения. – Вы этого хотите?
– Да! – Она тяжело и часто дышала, безнадежность и неистовство овладели ей, она ничего не могла произнести, кроме одного этого слова. – Да, да, да!
После все чувства вихрем закружились внутри ее и слились в огненный шар. Наслаждение стало невыносимым. А когда все внутри ее вспыхнуло и взорвалось ослепительно белой вспышкой, за которой последовали волны самого восхитительного наслаждения, которое Пруденс когда-либо испытывала, она выкрикнула его имя. Рис продолжал ласкать ее, и волны следовали одна за другой, а Пруденс повторяла его имя.
Когда ощущение неистовой эйфории угасло, она обнаружила, что он убрал свою руку. Она открыла глаза и увидела его, склонившегося над ней.
– Боже мой, – прошептала она, изумленная теми необыкновенными вещами, которые он с ней проделал.
Рис улыбнулся ее словам, и ее сердце снова сжалось от болезненной сладости, которую она всегда испытывала, когда видела его улыбку.
Она улыбнулась в ответ:
– Вы сдержали свое слово.
Он поцеловал ее в нос и опустил ее юбки.
– Чертовски героический поступок с моей стороны. – Рис произнес эти слова как бы легким, небрежным тоном, но его дыхание было неровным, словно он бежал, и Пруденс все еще чувствовала напряженность в его теле, касавшемся ее бедра. Она снова подумала о рассказываемых шепотом в доме на Литтл-Рассел-стрит историях, в которых неизменно обличалась животная натура мужчин, так что она понимала, что ему было нелегко сдержать слово.
– Очень героический, – согласилась она, касаясь его лица. Рис не двигался, склонившись над ней, а Пруденс водила пальчиком по его худощавым щекам, по квадратному подбородку, по густым каштановым ресницам.
Этот мужчина скоро должен стать ее мужем. Из всех женщин на свете он выбрал ее, ее он находил соблазнительной. Она была единственной, на которой он хотел бы жениться, ее он пожелал сделать матерью своих детей, с ней он хотел разделить свою жизнь. То, как он трогал ее, было самым восхитительным из испытанного ею за всю жизнь. Сердце ее переполняло счастье.
– Я люблю вас, – прошептала она.
Его улыбка угасла, и она почувствовала смутную тревогу. Но он снова заулыбался, глядя на ее рот.
– Я надеюсь на это, пьяная девочка, – пробормотал он, закрывая глаза и целуя ее, – потому что вы выходите за меня замуж.
При этих словах и от поцелуя ее тревога моментально улетучилась, а счастье вернулось в десятикратном размере. Когда поцелуй стал крепче, душа Пруденс открылась навстречу Рису, расцвела, как цветок под яркими лучами солнца.
Уинтер-Парк в Оксфордшире, ближайшее к Лондону имение Риса, был первым местом назначения. Его построили в 1820 году, и он был одним из самых значительных владений герцога, о чем Рис сообщил за ленчем в столовом вагоне, явно не желая вдаваться в детали.
– Вы вскоре сами все увидите, дорогая, – сказал он Пруденс, отклонив ее вопросы. – Мы прибудем туда к чаю.
Его голос звучал безмятежно, он улыбался, но Пруденс, глядя на него с противоположной стороны стола, почувствовала, что улыбка на этот раз была маской. Когда Рис сменил тему и стал расспрашивать дядю Стивена о его имении в Суссексе, она уверилась в своем предположении. У нее снова появилось ощущение, как тогда, на пикнике, словно между ними захлопнулась дверь.
По его собственному признанию, имения были совершенно запущены, и его состояние можно было объяснить смущением, но ей казалось, что за этим кроется нечто большее. Пруденс хотелось расспросить его, но мешало присутствие тети с дядей, и она посчитала, что ей следует на время усмирить свое любопытство.
Поезд прибыл в Данстебл днем. За час до запланированного чаепития нанятый экипаж въехал на посыпанную гравием подъездную аллею и остановился у массивного, причудливого здания из серого камня, похожего на средневековый замок из книжки, но так как построено оно было менее семидесяти пяти лет назад, его никак нельзя было назвать замком.
По прибытии они узнали, что в особняке сейчас находится мать герцога. Памятуя, что Рис сказал ей об этой женщине в Национальной галерее, Пруденс не без внутреннего веселья гадала, в самом ли деле леди Эдвард Де Уинтер способна сожрать тетю Эдит в один присест, потому что она была не прочь посмотреть на это.
Однако Пруденс сомневалась, что Рис разделит ее удовольствие. Он признался, что не ладит с матерью. Но если он и был недоволен, узнав, что мать остановилась в Уинтер-Парке, он не показал этого.
– Замечательно, – сказал он Чаннингу, дворецкому, когда они вошли в огромный холл с монументальной лестницей, – значит, мы увидимся за обедом.
– Я полагаю, что леди Эдвард желает быть представленной мисс Абернати за чаем, ваша светлость. Она жаждет познакомиться с невестой.
– Да уж, держу пари, что так и есть.
В его голосе Пруденс послышалось что-то новое, тяжелое, перекликающееся с суровой готической архитектурой холла, холодное и пугающее, но когда она посмотрела на него, он снова надел улыбающуюся маску.
– Пусть будет за чаем, – сказал он. – Чаннинг, пожалуйста, проводите наших гостей в их комнаты и распорядитесь насчет багажа, хорошо? – Он повернулся к Пруденс и ее тете с дядей – Я оставляю вас отдыхать. Увидимся за чаем. А сейчас я должен встретиться со своим управляющим. Вы извините меня?
Он поцеловал Пруденс руку, но это был формальный, торопливый жест. Поклонившись ей и тете с дядей, он ушел. Каблуки его туфель громко стучали по черно-белому мраморному полу – Рис шел так быстро, что почти бежал.
Пруденс с беспокойством проводила его глазами, гадая, что в таком безобидном разговоре заставило его практически броситься вон из дома. Она вспомнила, как тогда, на Литтл-Рассел-стрит, он был против того, чтобы отправиться осматривать его владения. Он согласился только потому, что этого хотела она.
– Сюда, мисс, – позвал ее дворецкий, и Пруденс последовала за остальными по невероятной лестнице. Это было фантастическое сооружение с балясинами и перилами из резного камня. Звуки их шагов гулким эхом разносились в пространстве, отражаясь от холодного серого камня. Пока они поднимались по ступеням, Пруденс рассматривала окружающее и не могла не испытывать трепет, потому что дом был похож на норманнский кафедральный собор. Он даже не был главной резиденцией герцога, и все равно был невероятно великолепен, хотя Пруденс подумала, что горгульи на балясинах перил в конце лестничных маршей уж очень жуткие. Этот дом свидетельствовал о славе и власти старого аристократического рода.
Поднимаясь по лестнице вслед за дворецким, она успевала бросить взгляд на другие помещения и отметила, что хотя мебели было немного, ковры потерлись, а занавески выцвели, дом оказался не в таком катастрофическом состоянии, как можно было бы ожидать из слов Риса.
Ее спальня в сравнении с помещениями, мимо которых она проходила, была почти роскошной: толстый турецкий ковер, красивые пейзажи на стенах, кровать красного дерева с парчовым балдахином цвета слоновой кости. Занавески на окнах были того же цвета. Пруденс подошла к одному из окон. Внизу оказался заросший высокой травой аптекарский огород. За ним простиралась лужайка, усыпанная одуванчиками, в обрамлении переросших кустов живой изгороди. За лужайкой виднелся прямоугольный пруд, окаймленный плауном, с искусственными каменными развалинами на заднем плане. Дальше на многие мили тянулись парк и лес. Хотя все носило печать некоторого небрежения, это было прекрасное поместье, имевшее гораздо более благородный вид, чем что-либо виденное ею раньше. И уж точно это далеко ушло от Литтл-Рассел-стрит.
И ей предстояло стать хозяйкой всего этого и четырех других имений. Как и все, что случилось в ее жизни за последнее время, Пруденс по-прежнему представлялось нереальным, что она станет герцогиней. Его герцогиней.
Она стояла у окна, но расстилавшийся перед ней вид словно перестал существовать, потому что она подумала о своем будущем муже. Щеки у нее запылали – она вспомнила то, что случилось в ее спальне в поезде, то, что он делал с ней, прикосновения, которые приводили к таким неожиданным восхитительным последствиям, взрыву ощущений, о существовании которых она не подозревала. Даже сейчас в тех местах, которые Рис трогал, кожа ее, казалось, горела, и, закрыв глаза, с участившимся дыханием, Пруденс стала воображать его руки на своем теле.
Скрип двери прервал греховные грезы, Пруденс вздрогнула и втянула голову в плечи, щеки ее горели. Она снова стала смотреть в окно, но краешком глаза наблюдала, как в комнату вошла Уоддел, а следом за ней две другие горничные в серых платьях с белыми фартуками и в белых чепцах. Они принесли мыло, полотенца и большие кувшины с горячей водой. Следуя указаниям Уоддел, они оставили все это на туалетном столике, присели в реверансе и удалились, закрыв за собой дверь.
– Что вы думаете об этом доме, Уоддел? – спросила Пруденс, прислоняясь спиной к окну и наблюдая за горничной, открывшей один из стоявших на полу дорожных сундуков.
– Роскошное имение, да, мисс? – Уоддел вынула из сундука розовое платье из французского шелка и вопросительно подержала его на руке. Пруденс одобрительно кивнула, и горничная положила платье на кровать, рядом положила длинный, до пола, жакет, после чего начала вынимать из сундука нижнее белье. – Только дом кажется немного пустым, – добавила она, ставя на пол у кровати атласные туфельки цвета слоновой кости.
Пруденс вспомнилось, как гулко звучал голос Риса над серым камнем лестницы, и дрожь пробежала по ее телу от непонятного страха.
– Это холодный дом, – сказала она, удивленная собственными словами. – Уинтер-Парк – подходящее для него название. Я не… я не думаю, что он мне нравится.
Уоддел прекратила свое занятие и огляделась:
– Но у вас просто замечательная комната. Мистер Фейн сказал мне, что его светлость приказал обставить ее самым лучшим образом.
– Вот как?
Горничная кивнула, и приятное тепло охватило Пруденс от такой заботливости, изгнав дурное предчувствие. Но когда спустя полчаса она появилась в гостиной, то снова почувствовала озноб.
Стоило ей войти в гостиную, как холод охватил ее, точно по комнате гулял арктический ветер. Рис стоял у камина, прислонясь к облицовке, в непринужденной, какой-то вялой позе, но Пруденс чувствовала, что он напряжен. Во время официального представления она снова заметила, как дрогнул его голос, когда он представлял ее своей матери.
– Моя дорогая. – Леди Эдвард Де Уинтер вышла вперед. Руки ее были раскрыты в приветственном жесте, она улыбалась, но, глядя на лицо женщины, Пруденс не обманывалась. Когда Рис сказал, что его мать может разрезать тетю Эдит на кусочки, сожрать ее, а кости бросить собакам, Пруденс думала, что он преувеличивает. Она ему не поверила. Теперь верила.
Тем не менее, леди Эдвард явно была когда-то очень красивой. Внешне они с сыном в чем-то походили друг на друга, но если зеленые, с серебром, глаза Риса рождали, в памяти Пруденс луга ранней осени, то глаза этой женщины были похожи на льдистые зеленые драгоценные камни. Улыбка Риса согревала, как солнечные лучи, а улыбка этой женщины казалась результатом волевого усилия, как будто она боялась, что ее неподвижное лицо может распасться. Пруденс, которая доверяла своим первым впечатлениям, знала, что никогда не встречала более холодной женщины.
– Как поживаете? – пробормотала она, глядя на Риса, который также представил своей матери мистера и миссис Федергилл.
Пруденс ощутила, что он снова надел маску, маску уважительного сына.
Леди Эдвард разливала чай, была внимательна и любезна, спросила о том, как они доехали из Лондона, и о планах на предстоящие недели. Когда она поднялась и прошла через комнату, чтобы подать Рису чашку с чаем, он с улыбкой принял чай из ее рук.
– Ухаживаете за мной, мама? – небрежно спросил он. – Как это… по-матерински.
– Я всегда старалась изо всех сил, – сказала она, тоже отвечая ему улыбкой.
– Разумеется.
Пруденс наблюдала за ними, чувствуя, что за этим вежливым обменом словами что-то кроется, какие-то сильные чувства, а потом, глядя, как они улыбаются друг другу, она поняла, что именно.
Они ненавидели друг друга всеми фибрами души.
Леди Эдвард с видом материнской привязанности похлопала сына по плечу, вернулась на свое место и повернула разговор на организацию свадьбы. Она предложила приехать в Лондон и принять участие в приготовлениях, помочь всем, чем сможет. Однако Пруденс, все еще не спускающая глаз с Риса, решила, что, несмотря на множество хлопот, связанных со свадьбой, она не будет искать помощи будущей свекрови. Она пробормотала что-то вежливое и уклончивое.
Гостей стали обносить пирожными. Все с удовольствием угощались, только Рис отказался, сославшись, что ничего не хочет.
– Ни одного пирожного? Никаких лепешек и джема? – засмеялась Эдит. – Как необычно. Большинство мужчин любит сладкое и зачастую просто пожирает все это за чаем.
– В самом деле? – ровным голосом сказал Рис. – Я сам предпочитаю плотную еду с чаем. Воспоминания детства, наверное.
Его голос звучал весело, улыбка была дружелюбной, и все же волосы на шее у Пруденс встали дыбом.
Ей нужно было что-то сказать.
– Леди Эдвард, я очень хотела бы знать, каким его светлость был мальчиком. Что он предпочитал на ужин с чаем?
Последовала пауза, потом леди Де Уинтер издала вежливый смешок:
– Мне кажется… да, я думаю, это всегда была "жаба в норе".
– Удивительно, что вы знаете это, мама, – протянул Рис, – потому что не думаю, что вы хотя бы раз поужинали с нами. На самом деле я не помню, чтобы вы когда-либо заглянули в детскую, когда мы с братом были маленькими. Обычно вы пребывали в Париже.
Сидя рядом следи Эдвард на диванчике, Пруденс почувствовала, как та напряглась и затаила дыхание. В воздухе повисло нечто такое, отчего в животе у Пруденс сжался комок. Что-то было очень плохо, но она не понимала что.
– Дядя Ивлин, – мягко продолжал Рис, – вот кто любил ужинать с нами. В то лето, когда мы были здесь, он пользовался любым случаем, чтобы навестить нас в детской. Он и играл с нами. Особенно в краба. – Последовала долгая пауза. – Дядя Ивлин любил эту игру.
Звяканье фарфора заставило Пруденс взглянуть на руки леди Эдвард. Они дрожали, чашечка с блюдцем в ее дрожащих руках издавали "клинг-клинг-клинг", но в напряженной тишине комнаты эти звуки воспринимались как выстрелы.
Рис поставил свою чашку на каминную полку.
– Прошу меня извинить, но я должен пройтись по парку и посмотреть, что там нужно сделать. С тех пор как я был здесь в последний раз, им совсем не занимались.
Он еще раз откланялся и быстро ушел. Пруденс тоже поставила свой чай, извинилась и последовала за Рисом. Ей почему-то не хотелось оставлять его одного.
Глава 13
Мисс Пруденс Абернати отправилась в поездку по владениям своего жениха. Можно только гадать, какие изменения она произведет, хотя мы слышали – любые изменения будут улучшением.
"Все знаменитости", 1894 год
Через несколько мгновений Пруденс была уже в коридоре, но Риса не увидела. Она на миг остановилась, прислушиваясь. Ей показалось, что она слышит отзвуки шагов по камню. Она подбежала к чудовищной лестнице и, перегнувшись через перила, увидела, как он спускается вниз, – золотой серафим среди горгулий. Пруденс подхватила юбки, чтобы не споткнуться, и поспешила вниз по ступеням, окликая его по имени.
Он словно не слышал. У лестницы она остановилась, потому что он словно сквозь землю провалился. Но на расстоянии чуть слышен был стук его каблуков по холодному мраморному полу, и она пошла на этот звук через холл и снова вниз, в коридор, где располагались комнаты прислуги. В самом конце его она обнаружила распахнутую дверь наружу и, выйдя из дома, увидела герцога на другой стороне аптекарского огорода, пробирающегося через поле лаванды в направлении маленького каменного строения. Он открыл дверь и исчез внутри.
– Рис, подождите!
Ответом была захлопнувшаяся за ним дверь.
Видимо, он хочет побыть один, и Пруденс в замешательстве остановилась. Но, подумав, вспомнила, каким ужасным сделалось у него лицо, когда он говорил о детстве об ужинах в детской и играх в краба, и поняла, что нужно действовать.