– Тетя права, – вторил ей Роберт за спиной Пруденс. – Он самый настоящий распутник. Мы с мамой встречали его в Италии несколько лет назад. Вы помните, мама?
– О да, – отвечала Миллисент, несколько задыхаясь от усилий переместить свое тучное тело на три лестничных пролета вверх. – Вы не поверите, каких только историй мы не наслушались о нем. На его вилле пьянствовали, голыми купались в фонтане вместе с русскими графинями, сплошное бесстыдство.
Пруденс подумала, что, если бы она была хорошей девушкой, ей следовало бы порицать такое ужасное поведение, но на самом деле она бы тоже искупалась голой в фонтане, будь у нее такая возможность. Это казалось таким заманчивым.
– И он весь в долгах, – продолжал Роберт. – Тысячи и тысячи фунтов, как я слышал.
– Как и другие пэры из его окружения, – возразила Пруденс. – Смею заметить, у вас тоже есть долги, Роберт.
Ее кузен скривился и замолчал.
Однако тетю Эдит не так легко было отвлечь от темы.
– Едва ли ситуация Роберта годится для сравнения, – сказала она, когда они вошли в ложу. – Он думает о семье. Вот, Стивен, что вы наделали, – добавила она, поворачиваясь к мужу, который поднялся со своего места. – О чем вы думали, оставляя Пруденс одну там внизу? – Прежде чем он смог ответить, она снова обратилась к племяннице: – Если не брать в расчет финансовые соображения, стоит подумать о положении в обществе. Сент-Сайрес – герцог, для тебя птица слишком высокого полета. Это неподходящая партия в любом смысле.
– При чем здесь герцог? – спросил Стивен, непонимающе глядя на жену.
– Спросите свою племянницу. Она его уже знает. Встречала его на балу, видите ли!
– Так получилось, что я познакомилась с герцогом Сенг-Сайресом несколько дней тому назад, – объяснила Пруденс, пробираясь вокруг столика к своему месту и садясь. – И он только что ухаживал за мной внизу.
Стивен присвистнул:
– Быстро же он.
– Вот именно, – произнесла Эдит и заняла свое место около Пруденс. – Он явно заинтересовался ее деньгами.
– Конечно, невозможно, чтобы его интерес ко мне объяснялся моей привлекательностью! – выпалила уязвленная Пруденс. – Вы приписываете ему самые низкие побуждения, но я не желаю делать поспешные выводы!
– Успокойся Пруденс, – сказал дядя Стивен. – Мы твоя семья, мы заботимся о тебе. Сент-Сайрес – дурной человек, плохая компания для молодой леди. Что до замужества, то Эдит права. Это невозможно.
– Мне кажется, это я должна решать, за кого мне идти замуж!
– Не надо повышать голос, дорогая, – сказала Эдит, ставшая похожей на обиженного спаниеля. – Наше единственное желание – чтобы ты была счастлива.
Пруденс приложила пальцы ко лбу и напомнила себе, что уже через двенадцать недель наступит июнь.
– Давайте не будем ссориться. Кроме всего, слишком рано говорить о том, за кого мне выходить замуж.
Слава Богу, больше никто не касался этой темы, но мысли о герцоге не выходили у Пруденс из головы. Она знала, что ее родственники правы, скептически оценивая возможность романтических отношений между, ней и Сент-Сайресом. Герцог едва ли выберет в герцогини женщину, родители которой никогда не были женаты, женщину, которая еще несколько дней тому назад была швеей в салоне модной портнихи. Однако он вспомнил ее, он подошел, чтобы побеседовать с ней. Он и не знал о наследстве. Ведь он обратился к ней как к мисс Босуорт. Кроме того, герцог уже доказал на деле, что он благородный и галантный джентльмен. Ее семья настроена против него в силу предубеждения, а она способна видеть в нем как плохое, так и хорошее.
Конечно, играет роль то, что он так невероятно привлекателен. Пруденс закусила губу и, уставившись в стакан с теплым лимонадом, вспоминала его слова, сказанные несколько минут назад: "Я хотел бы увидеть вас опьяневшей".
Она не могла сообразить, почему ему этого хотелось. Ясными ночами, возвращаясь домой из салона, она видела пьяных, нетвердо шагающих по тротуарам или выходящих из дверей кабаков и возбужденно орущих песни. Опьянение не представлялось ей приятным состоянием.
Но, вспоминая его слова, Пруденс подумала, что хорошо было бы иметь граммофон и пластинку с записью их разговора, чтобы она могла, когда захочет, снова услышать эти странные, мягкие нотки в его голосе, которые заставили покраснеть ее всю – до кончиков пальцев.
– Позвольте, сэр? – произнес кто-то у двери, врываясь в мысли Пруденс.
Она обернулась и увидела ливрейного лакея, остановившегося у входа в ложу. В руках его был поднос, на котором стояли высокие хрустальные бокалы и набитое льдом серебряное ведерко с бутылкой шампанского.
– Это для гостей Огилви.
– Должно быть, какая-то ошибка! – воскликнул Стивен, когда лакей поставил поднос на столик. – Мы ничего не заказывали.
– Любезность его светлости, герцога Сент-Сайреса, – объяснил лакей, раскупоривая шампанское. Он разлил искрящееся вино по бокалам и первой подал бокал Пруденс, протянув ей также маленький белый конверт: – Для мисс Босуорт, от его светлости.
Пруденс схватила конверт прежде, чем тетя смогла перехватить его. Отставив бокал, она сломала печать и вынула записочку.
Мисс Босуорт, единственная вещь, более безрадостная, чем немецкая опера, – это лимонад.
Ваш слуга Сент-Сайрес.
Она прочитала записку трижды, водя пальцем чуть ниже написанных уверенной рукой строк, затем неохотно убрала записку в сумочку.
"Как он внимателен!" – поднимая бокал с шампанским, сказала она с радостной улыбкой в ответ на кислое выражение лица тети. Она сделала глоток шампанского и нашла, что оно настолько приятно, насколько принято считать, но вино только временно отвлекло ее от еще более приятных мыслей.
Пруденс вынула из кармана бинокль и стала смотреть на ложи напротив.
Герцога она нашла почти сразу, как если бы знала, где он, как если бы между ними существовала таинственная связь, и открытие, что он тоже смотрит на нее, взволновало ее еще больше. Он сидел, откинувшись на спинку стула, в одной руке он держал бинокль, в другой – бокал с шампанским и смотрел прямо на нее через разделяющее их пространство; голову он чуть склонил набок, губы чуть изогнулись в намеке на улыбку. Зрелище это принесло Пруденс наслаждение, острое, как боль.
Она опустила бинокль и подняла бокал с шампанским в знак признательности. Сент-Сайрес ответил тем же. Они одновременно пригубили вино, и у Пруденс закружилась голова, как если бы она выпила бутылку шампанского, а не сделала два глотка.
Свет погас, на сцене запели, положив конец восхитительному моменту. Пруденс откинулась на спинку стула и стала смотреть на сцену, но мысленным взором она видела только Сент-Сайреса. По залу гремела мрачная немецкая музыка, а Пруденс слышала только свой внутренний голос, голос надежды, выдающий желаемое за действительное.
Если бы только… Она прижала пальцы к губам. Невозможно, чтобы потрясающе красивый герцог мог влюбиться в пухленькую, обыкновенную и не очень молоденькую девушку, у которой на пальцах мозоли от постоянного шитья, а в жилах течет кровь простых сельских жителей Йоркшира. Невозможно, и все же, сидя в темноте, Пруденс воображала это.
Глава 5
Новоиспеченная лондонская наследница проявляет чрезвычайный интерес к искусству. Какое счастливое совпадение – некоторые самые видные лондонские холостяки разделяют ее увлечение.
"Соушл газетт", 1894 год
Рис взял газету из стопки рядом с тарелкой, в которой лежала яичница с беконом, и сразу поморщился. "Все знаменитости". Жаль, что у него нет попугая, иначе все результаты трудов газетчиков послужили бы достойной подстилкой для птичьего помета.
К большому облегчению Риса, та лондонская газета, которая более других гонялась за сенсациями, была слишком занята мисс Пруденс Абернати, чтобы отпускать ехидные замечания о финансовом состоянии и непозволительном образе жизни некоего герцога. Сообщаемые в ней сведения о швее, превратившейся в богатую наследницу, подтвердили то, что он узнал от Коры прошлой ночью, хотя о том, что наследница была внебрачной дочерью, газета умолчала, а к рассказам о ее безмятежном детстве в Йоркшире он отнесся с большим скептицизмом. Незаконнорожденным детям никогда не живется легко, их детство не бывает безмятежным. Оно бывает пыткой, после которой залечивать раны порой приходится всю оставшуюся жизнь, хотя, может быть, он слишком мрачно смотрит на вещи из-за собственных ужасных воспоминаний.
Газета также многословно расписывала счастливые дни, которые она провела у тети и дяди в Суссексе после смерти матери. Семейство ее матери, утверждалось в газете, заботилось о ней с необыкновенной добротой и щедростью, и это вызвало еще большее недоверие у Риса. Он вспомнил слова Пруденс о примирении с семьей матери, но если ее жизнь с Федергиллами была такой счастливой, не было бы необходимости в примирении. Кроме того, он видел ее тетю. Она не произвела впечатления ни доброй, ни щедрой.
Не все утренние газеты писали о мисс Абернати и ее семье в таком тоне льстивых сантиментов, как "Все знаменитости", но он знал, что сведения из газет вряд ли помогут ему в его предприятии, и когда несколькими минутами позже в комнату вошел его камердинер, Рис с облегчением отложил в сторону газеты в надежде заполучить более полезные сведения.
– Ну, Фейн, вы узнали, каковы планы у мисс Абернати на сегодняшний день?
Камердинер остановился у стула, на котором сидел его хозяин.
– Сегодня днем она намерена посетить Национальную галерею. Там открылась выставка французских художников, а мисс Абернати, как мне сказали, очень любит искусство.
– Национальную галерею? – Рис уставился на Фейна в некотором сомнении относительно того, что недавняя швея захочет провести время, разглядывая картины. – Вы уверены?
Фейн принял вид оскорбленной невинности.
– Сэр, – с чувством произнес он.
– Простите, – сразу же извинился Рис, – но я никогда не перестаю изумляться, как вы узнаете такие вещи.
Слуга деликатно кашлянул.
– Мне удалось познакомиться с новой горничной мисс Абернати – ее зовут мисс Нэнси Уоддел. Это произошло в одной из прачечных "Савоя". Мы с ней оказались одного мнения относительно того, что стирка одежды наших хозяев требует нашего пристального внимания.
– Рад слышать. Это будет счастливый день, когда я смогу останавливаться в "Савое". Однако продолжайте.
– Покончив с делами, мисс Уоддел и я вместе воспользовались служебным лифтом. К взаимному удивлению и удовольствию, что наши пункты назначения находятся на одном этаже.
– Удивительное совпадение, – закончил Рис.
– Да, сэр. Мы с мисс Уоддел какое-то время побеседовали в коридоре рядом с апартаментами мисс Абернати.
– Невероятно! – Он усмехнулся. – Фейн, я не знал, что вы такой ловелас.
– Пять лет на службе у вас оказались очень полезными для моего образования во многих отношениях. Кстати, на мисс Уоддел произвело большое впечатление то, что я являюсь камердинером графа Розелли. Если помните, сэр, он женился на австрийской принцессе. Горничным всегда нравится слушать о принцессах.
– Поверю вам на слово и аплодирую вашей способности очаровывать представительниц прекрасного пола в коридорах отелей, хотя вынужден указать вам на то обстоятельство, что вы больше не камердинер Розелли.
– Да, сэр. Но, думаю, лучше не афишировать эту информацию. Горничные часто делятся сведениями со своими леди, и у мисс Абернати могло бы сложиться впечатление, что вы послали своего камердинера шпионить за ней. Мы ведь не хотим, чтобы молодая леди подумала, что вы можете пойти на столь отчаянный шаг.
– Мы? С вашей стороны, Фейн, очень бесцеремонно проявлять такой личный интерес к моим планам относительно мисс Абернати.
Ответ Фейна был кратким и деловым.
– Если вы женитесь на мисс Абернати, сэр, вы мне заплатите.
Рис ничего не мог противопоставить такой железной логике.
Он появился в Национальной галерее гораздо раньше мисс Абернати, поскольку Фейн заблаговременно произвел необходимое расследование. Камердинер вовремя предупредил хозяина, и к моменту появления мисс Абернати в галерее, где были выставлены работы современных художников, Фейн исчез, а Рис продемонстрировал огромный интерес к Ренуару.
– Ваша светлость?
Он повернулся с удивленным, как он надеялся, видом. К его облегчению, она также казалась удивленной. Мисс Абернати направилась к нему, и шелк ее голубого костюма для прогулок шуршал при каждом шаге. На ее темных волосах красовалась одна из тех чудовищных шляп, кои по форме напоминали увеличенную в размерах мелкую тарелку, увенчанную высоким холмиком из синих лент и страусовых перьев бежевого цвета.
– Мы снова встретились, мисс Босуорт, – сказал он, снял шляпу и поклонился.
Выпрямившись, Рис увидел на ее лице такую неподдельную радость, что ему стало не по себе. Как глупо с ее стороны и как наивно столь открыто проявлять свои чувства! Разве никто не учил ее вести эти игры?
Рассуждая подобным образом, он все же почувствовал, как что-то шевельнулось в нем в ответ на сияющее удовольствие, написанное на ее лице, что-то, чему он не мог бы найти определение, похожее на чувство, когда в пасмурный день неожиданно из-за плотных облаков вырвется луч солнца.
Недовольный собой, он отвел глаза и указал на окружавшие их полотна:
– Вам это нравится?
– Да. В детстве я любила рисовать карандашом и красками, я люблю рассматривать картины, хотя не часто имела такую возможность. – Она взглядом показала на картину: – Это Ренуар, да?
Когда он кивнул, она приблизилась и встала рядом. "Танцы в Буживале", – прочитала она надпись на табличке.
Пока она рассматривала Ренуара, Рис рассматривал ее, прикидывая, нельзя ли обойтись без хождения вокруг да около. Он мог бы с улыбкой сказать прямо: она ему нравится, он ей нравится, ему нужны деньги и жена, у нее есть деньги и ей нужен муж, это был бы брак, заключенный на небесах, так за чем же дело стало?
– Я люблю живопись, – сказала она, нарушая его стратегические размышления. – Какую живость художник придал ее лицу. Она явно влюблена.
– Не в того, с кем она танцует, его можно только пожалеть. – Рис шляпой указал на женщину на картине. – Ее зовут Алин. Она была любовницей Ренуара, когда он писал эту картину.
– Его любовницей? О, пожалуйста, скажите, что в это время он не был женат! Любовницы такая помеха семейному счастью. А что, если есть дети?..
Рису стало не по себе. Большинство женщин его круга спокойно принимали неизбежность того, что у их мужей будут любовницы. Мисс Абернати, боялся он, не будет такой снисходительной.
– Он не был женат. На самом деле, в конце концов, он женился на Алин.
– О, как я рада! Я обожаю истории со счастливым концом.
Он начал подозревать худшее.
– Так вы романтическая девушка. Я полагаю… – Он остановился, стараясь найти нужный тон. – Полагаю, вы верите в наш нынешний идеал брака по любви?
Она казалась удивленной.
– Конечно. А вы разве нет?
Он застыл. Как было глупо с его стороны задать такой вопрос! С трудом заставив себя улыбнуться, он солгал:
– Разумеется.
Для него это прозвучало крайне неубедительно, но она казалась удовлетворенной ответом и возвратилась к картинам.
Черт! Ему следовало знать. Женщина, воспитанная в Строгих правилах среднего класса, должна была усвоить все предписанные моральные запреты. Такая женщина никогда не сможет смотреть на брак как на чисто финансовое предприятие. Она не признает за женатым мужчиной право иметь любовницу, как не потерпит и других освященных веками обычаев, например, отдельных спален для мужа и жены и того, что муж имеет право проводить все вечера в клубе. Черт, может быть, она даже собирает эти тарелочки со сценками счастливой семейной жизни Виктории и Альберта. Теперь ясно, что прямой наскок неприемлем. Придется вернуться к ухаживанию.
– Вот прелестный пейзаж, – заметила Пруденс, заставив его взглянуть на полотно, привлекшее ее внимание. Когда он понял, что перед ним, то не мог скрыть удивления.
– Боже мой, это же пруд Розалинды!
– Вы знаете это место?
– Знаю. Я знаю и художника, написавшего его. – Он шляпой указал на подпись внизу. – Эта картина написана графом Камденом, моим старым школьным приятелем. Все семейство без ума от его картин, Кэм всегда был перепачкан красками с головы до ног.
– Он очень хорош.
– Да, хорош. Он как-то был у меня во Флоренции. Приехал изучать старых мастеров, рисовать виды Арно и все такое.
– Этот пруд, он в Италии? – в некотором удивлении спросила Пруденс. – Он выглядит как английский.
– Он английский. Пруд Розалинды находится в Гринбрайере, это вилла, принадлежащая семье художника. Это совсем недалеко отсюда, сразу за Ричмонд-парком, всего полчаса на поезде. Я гостил там летом, когда мне было семнадцать лет. Мы с Кэмом любили пруд Розалинды. Хорошая рыбалка.
Она засмеялась:
– И как мне кажется, превосходное место для пикников.
– Вы любите пикники, мисс Босуорт?
– Да, хотя с тех пор, как я приехала в Лондон, мне редко удавалось выбраться на пикник. Поскольку я выросла в сельской местности, мне не хватало пикников и сбора ежевики.
– А, сельская дева. Йоркшир, догадываюсь по вашему акценту.
– Северный Йоркшир, да…….
– Там замечательно. Неудивительно, что вы скучаете по местам своего детства. Все же, хотя пикники и ежевика – это прекрасно, но рыбалка – вот главное. В этом месте превосходно ловится форель.
Она закусила губу:
– К сожалению, я не умею ловить рыбу.
Кто-то кашлянул, они повернулись и увидели, что мешают рассматривать картины группе школьников и их наставнику. Они перешли к следующему полотну, представляющему "Мулен Руж", на котором доминировала фигура женщины с зеленой кожей и оранжевыми волосами. Мисс Абернати долго смотрела на картину, наклонив голову набок и озадаченно хмурясь.
– Вы, кажется, очарованы этой фигурой, – наконец заметил он.
– Просто не могу понять, отчего у нее зеленое лицо.
Он не стал объяснять ей, что это скрытый намек на абсент.
– От расстройства желудка? – вместо этого сказал он, заставив ее засмеяться.
– Вряд ли художник стал изображать это. – Она покачала головой. – Нет, ваша светлость, я думаю, это краска для лица.
– Не может быть. На картине "Мулен Руж", а девушки Зидлера не красят лица в зеленый цвет. По крайней мере, я не видел ничего подобного.
– Вы бывали в "Мулен Руж"?