- Я его смутила, - сказала женщина, повернувшись ко мне. - Смутила могущественного сановника. Я их всех смущаю, всех посланников, которые ездят вверх и вниз по реке и клянут всех и вся, когда им приходится высаживаться на пустынный берег возле нашего Асвата, потому что они знают, что я немедленно к ним приду. Им ведь даже в голову не приходит, как мне самой от всего этого неловко. Но кто ты, молодой офицер с красивыми темными глазами? Раньше я тебя не встречала. Как твое имя?
- Камен, - ответил я, внезапно испугавшись, что сейчас сумасшедшая обратится со своей просьбой ко мне, и покосился на посланника.
- Камен, - повторила женщина. - Дух Мена. Как я понимаю, Мен - это имя твоего отца?
- Ты понимаешь правильно, - ответил я. - А как я понимаю, ты просто надо мной смеешься. Благодарю тебя за еду, но мой долг - заботиться о моем господине, а он очень устал. - Я поднялся. - Будь добра, забирай свои миски и уходи.
Она немедленно встала, что меня очень обрадовало, взяла поднос, но так просто уходить не собиралась.
- У меня к тебе просьба, офицер Камен, - сказала она. - Прошу тебя, доставь царю одну вещь. Я бедна, и мне нечем тебе заплатить. Ты сделаешь это для меня?
"О боги", - в отчаянии подумал я и, сгорая от стыда, опустил голову.
- Простите, госпожа, но у меня нет доступа в царский дворец, - выдавил я из себя.
Вздохнув, женщина повернулась, собираясь уходить.
- Ничего другого я и не ожидала, - бросила она через плечо. - Куда катится Египет, если могущественный не хочет прислушаться к мольбам обездоленного? Просить же тебя, посланник Мэй, бесполезно, один раз ты уже отказал мне. Спокойной тебе ночи!
Во тьме послышался ее презрительный смех, и вскоре наступила тишина.
- Безмозглое существо! - выругался посланник. - Выстави караул, Камен.
Он направился к ладье, а я, сделав знак солдату, принялся засыпать костер песком. В желудке у меня стоял ком.
Сказав, что буду дежурить во вторую смену и показав солдату границы его участка, я взял одеяло и направился к деревьям, но мне было никак не заснуть. Затихли голоса гребцов. Со стороны селения не доносилось ни звука, и только на реке время от времени раздавался тихий всплеск, когда какое-нибудь ночное животное выходило по своим делам. В небе, расчерченном темными ветвями деревьев, переливались звезды.
Мне следовало радоваться. Я возвращался домой, к своим родным, к своей невесте Тахуру. Я с успехом справился со своим первым поручением. Я был здоров и бодр, богат и умен. И все же меня начала одолевать какая-то странная печаль. Я вертелся с боку на бок, пытаясь уснуть, но земля подо мной вдруг словно сделалась тверже и впивалась мне в бока и плечи. Я ложился то так, то эдак, но сон упорно не шел.
Наконец я встал, пристегнул меч и направился к реке. Она была совсем пустынной и, словно серая лента, тянулась среди пальм и зарослей акаций. Идти в селение мне не хотелось, ведь наверняка оно мало чем отличалось от тысячи таких же деревушек, которые мы встречали по дороге от Дельты на севере до Порогов на юге. Я повернул направо и вдруг почувствовал какую-то тревогу, когда в лунном свете передо мной возникли очертания храма, а над головой зашептали тихую ночную песнь ветви пальм. Вода выложенного камнем канала было черной и неподвижной. Я немного постоял возле него, глядя на свое бледное расплывчатое отражение. Мне не хотелось возвращаться к реке. Повернув налево, я пошел вдоль храма и внезапно наткнулся на ветхую хижину, одиноко приютившуюся возле его задней стены, за которой передо мной предстала бескрайняя пустыня, залитая волнами лунного света и уходящая за горизонт. Вдалеке, на окраине Асвата, где кончались обработанные земли, виднелись ряды редких пальм - слабый бастион для защиты от песка, также освещенный всепроникающими лунными лучами.
Я заметил ее, когда она внезапно появилась из-за дюны и легко заскользила по песку. Обнаженная, с поднятыми вверх руками и откинутой головой - я не сразу узнал ее, приняв сначала за один из призраков, которые по ночам выходят из заброшенных могил и бродят вокруг, желая отомстить живым. Но когда она начала танцевать, все мои страхи пропали. Казалось, ее гибкое, изящное тело впитало в себя лунный свет, сделавшись серебристо-голубым, волна ее черных густых волос была словно сама тьма, которая двигалась вместе с ней. Я знал, что мне следует уйти, знал, что вижу то, чего не должен видеть, но я словно прирос к земле, не в силах отвести глаз от дикой красоты этого зрелища. Величие бескрайней пустыни, холодный поток лунного света, страстный танец, который исполняла женщина во имя некоего прославления или очищения или просто ради собственного удовольствия, - все это околдовало меня.
Я очнулся, когда танец внезапно прекратился и женщина застыла на месте с поднятыми к небу и сжатыми в кулаки руками, а затем как-то сразу обмякла. Ссутулившись, она пошла в мою сторону, подобрала на ходу свою одежду и ускорила шаг. Я понял, что сейчас меня обнаружат. Резко повернувшись, я хотел убежать, но нога попала на скользкий камень, который покатился в сторону, а я, споткнувшись, налетел на шершавую стену хижины, в тени которой я прятался. Наверное, ударившись локтем, я вскрикнул от боли, потому что женщина остановилась, накинула на себя одежду и крикнула:
- Это ты, Паари?
Меня заметили. Выругавшись про себя, я вышел в полосу лунного света и оказался лицом к лицу с сумасшедшей. Ночью ее глаза казались бесцветными, но не узнать ее было невозможно. Пот струился с ее шеи и блестел на висках. Ко лбу прилипли мокрые пряди волос. Она слегка запыхалась, грудь вздымалась и опускалась под руками, прикрывающими ее куском ткани. Впрочем, женщина не слишком испугалась и быстро пришла в себя.
- Так это ты, младший офицер Камен, - сказала она. - Шпион Камен, презревший свой долг, обязывающий охранять нашего замечательного посланника Мэя, который сейчас храпит себе в своей лодчонке и не знает, что никто и не думает его охранять. Неужели в военной школе Пи-Рамзеса офицеров учат подглядывать за безобидными женщинами, Камен?
- Конечно нет! - воскликнул я, смутившись и в то же время рассердившись. - Но скажи, с каких это пор безобидные египетские женщины танцуют голыми при луне, если только они не…
- Кто? - спросила она. - Ненормальные? Сумасшедшие? О, я отлично знаю, что обо мне говорят. Но это, - она махнула рукой в сторону хижины, - мой дом. А это - моя пустыня. А вот это - моя луна. И я не боюсь ничьих глаз. Я никому не сделала ничего плохого.
- Значит, луна - твоя покровительница? - спросил я и сразу пожалел о своих словах, услышав, как горько засмеялась женщина.
- Нет, луна - это моя погибель. Я танцую под лучами Тота, чтобы бросить ему вызов. Значит ли это, что я сумасшедшая, юный Камен?
- Я не знаю, госпожа.
- Недавно ты уже называл меня госпожой. Ты очень добр. Когда-то у меня действительно был титул. Ты веришь мне?
Я взглянул ей в лицо.
- Нет.
Она усмехнулась, а я вдруг заметил в ее глазах странный лихорадочный блеск, от которого меня внезапно охватил суеверный ужас. В этот момент теплые пальцы женщины крепко сжали мою руку.
- Ты поранил локоть. Сядь. Подожди меня здесь.
Я сел, а она скрылась в хижине, откуда вернулась через мгновение с глиняным горшком. Присев возле меня, женщина сняла с горшка крышку, зачерпнула немного мази и осторожно нанесла ее на ранку.
- Это мед и молотый миррис, - объяснила она. - Надо, чтобы рана оставалась чистой, но если в нее попадет грязь, промой ее соком из листьев ивы.
- Откуда ты все это знаешь?
- Когда-то, очень давно, я занималась врачеванием, - просто ответила она. - Теперь мне запрещено заниматься этим ремеслом, поэтому, когда нужно, я потихоньку таскаю миррис из кладовой храма.
- Запрещено? Почему?
- Потому что я пыталась отравить фараона.
Я разочарованно взглянул на нее. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела на пустыню. Мне так не хотелось, чтобы это странное, эксцентричное существо оказалось сумасшедшей. Я хотел, чтобы она была в здравом уме и чтобы я мог узнать у нее что-то новое, достойное и вместе с тем неожиданное, непредсказуемое, такое, чего я еще не встречал в своей жизни. Предсказуемость - вот что всегда было мне опорой. Мне нравилось, что я ем хорошо знакомую, проверенную пищу, учусь в знакомой школе, что меня любит знакомая с детства семья, что каждый год мы веселимся на праздниках в честь наших и только наших богов. Я заранее знал, что моей невестой будет Тахуру, дочь весьма богатых родителей, что наш брак был задуман очень давно. И даже мое первое задание прошло спокойно, без приключений, я только выполнял свой обычный долг и рутинные обязанности. Ничто не подготовило меня к встрече со столь странной, непонятной мне женщиной, которая в диком танце кружилась под луной близ крестьянского селения. Однако ее сумасшествие все сводило на нет, она была всего лишь умалишенной, которой чурались и сторонились здоровые люди и которая не стоила моего внимания.
- Я не верю тебе, - сказал я. - Я живу в Пи-Рамзесе. Мой отец знаком со многими сановниками. Я никогда не слышал, чтобы царя пытались отравить.
- Конечно не слышал. Об этом знали очень немногие, к тому же это было давно. Сколько тебе лет, Камен?
- Шестнадцать.
- Шестнадцать. - Она протянула ко мне руку. Этот жест показался мне лишним, но вместе с тем удивительно трогательным. - Шестнадцать лет назад я полюбила царя и захотела отравить его. Мне тогда было семнадцать. Где-то сейчас спит мой сын, который живет и не знает, кто он, чья кровь течет в его жилах. А может, он уже умер. Я стараюсь поменьше о нем думать. Слишком сильна боль. - Она улыбнулась. - А впрочем, и верно, почему ты должен верить мне, какой-то сумасшедшей ведьме из Асвата? Иногда я и сама в это не верю, особенно в те дни, когда скребу пол в храме, пока еще не проснулся Ра. Расскажи мне о себе, Камен. Тебе нравится твоя жизнь? Твои мечты начали осуществляться? Где ты служишь?
Я знал, что мне пора возвращаться. Меня ждал часовой, которого я должен был сменить. Кроме того, в лагере могло что-нибудь случиться. И все же эта женщина чем-то удерживала меня. Не своим теперь уже очевидным безумием, нет, в этом, как ни печально, я вынужден был согласиться с посланником. И не своими странными речами, хотя я и нашел их весьма захватывающими. Эта женщина была чем-то для меня новым, чем-то таким, что будоражило и вместе с тем успокаивало мой Ка. И я начал рассказывать о своей семье, о нашем доме в Пи-Рамзесе, о моих ссорах с отцом, который хотел сделать из меня торговца, а также о моей победе в этих спорах и блестящем поступлении в военную школу при царском дворце.
- Я хочу служить на восточной границе, где смогу получить звание старшего офицера, - закончил я свой рассказ. - Но пока служу у генерала Паиса, в его личной охране…
Я не закончил. Вскрикнув, женщина вцепилась мне в плечо.
- Паис! Паис? Этот червяк из Апофиса! Эта амбарная крыса! Когда-то я находила его привлекательным. Это было до того, как… - Она пыталась справиться с волнением. Я осторожно снял с плеча ее похолодевшую руку. - Он все так же красив и любезен? И царевны все так же дерутся за место в его постели? - Она заколотила руками по песку. - Где же твоя жалость, Вепвавет? За свои поступки я заплатила сполна. Я так стараюсь все забыть, отказаться от всякой надежды, а ты посылаешь мне это!
Женщина вскочила на ноги и куда-то побежала. Я тоже встал. Она вернулась, неся в руках деревянный ящичек. Ее била дрожь, глаза сверкали.
- Послушай меня, Камен, прошу тебя, пожалуйста! Молю, заклинаю тебя, отвези эту вещь в дом Паиса! Но не отдавай ее самому генералу. Он ее уничтожит, а то и еще хуже. Отдай тому, кто служит царю и кого ты будешь часто видеть. Скажи, что этот ящичек нужно передать самому Рамзесу. Придумай, что хочешь. Если будет нужно, скажи правду. Только ничего не говори Паису! Если в тебе есть хоть капля сострадания, помоги мне! Я ведь прошу так мало! Фараона каждый день осаждают прошениями. Пожалуйста!
Я машинально потянулся к мечу. Но меня учили сражаться с мужчинами, а не с безумными женщинами. Рука замерла на рукоятке меча.
- Я не тот, кого следует просить, - спокойно ответил я. - Я не могу разговаривать со знатными сановниками так просто, как тебе кажется. А если я попрошу заняться этим одного из друзей отца, он наверняка захочет все тщательно проверить, прежде чем браться за это дело и показываться на глаза Великому. Почему ты не отдала свой ящик управителю селением, чтобы он переслал его вместе с другой корреспонденцией правителю нома, а тот бы передал его советнику фараона? Зачем ты пристаешь к посланникам, которые ничем не могут тебе помочь?
- Потому что я изгой, - громко сказала женщина. Я видел, как она была взволнована, как дрожал ее голос. - Да, я дочь Асвата, но мои односельчане стыдятся меня и гонят отовсюду. Управитель отказывал мне уже много раз. В селении распускают слухи о том, что я сумасшедшая, чтобы мне никто не вздумал помочь. Они не хотят срывать струпья со своих ран унижения. Поэтому здесь меня считают просто сумасшедшей, которая где-то научилась хорошим манерам, а не убийцей в изгнании, жаждущей получить помилование. Даже мой брат, Паари, хоть и любит меня, ничего не хочет сделать. Его чувство справедливости будет оскорблено, если царь согласится меня выслушать. Никто не станет ради меня рисковать своим положением, не говоря уже о жизни. - Держа ящичек обеими руками, она мягко прижала его к моей груди и заглянула мне в глаза. - Ты возьмешь его, правда?
В ту минуту мне страстно захотелось оказаться где-нибудь в сотне миль от Асвата, ибо жалость, этот враг всех мужчин, который лишает их силы, уже начала просыпаться во мне. Может быть, если я возьму ящичек, женщина почувствует себя лучше? Я не мог себе представить, что заставляло ее из месяца в месяц, из года в год приходить на берег реки и просить помощи у мужчин, в чьих глазах она не видела ничего, кроме насмешек, отказа, презрения и, что хуже всего, жалости. Я надеялся, что хотя бы в моих глазах она этого не увидит. Если я выполню ее просьбу, с плеч безумной спадет тяжкий груз. В конце концов, я же могу просто выбросить ящичек за борт. Разумеется, из дворца не будет никакого ответа, но женщина подумает, что царь просто не хочет ее помиловать, и тогда, может быть, в ее душе наступит покой. Конечно, подобный обман не к лицу человеку, который служит самому царю, но ведь я желаю ей только добра. Я вздохнул и с виноватым видом взял ящичек.
- Я беру его, - сказал я, - но ты должна понимать, что никакого ответа от царя не будет.
При этих словах широкая улыбка озарила лицо женщины, она шагнула ко мне и поцеловала в щеку.
- О нет, я так не думаю, - прошептала она, обдав мое лицо своим теплым дыханием. - Рамзес уже старик, а старики любят вспоминать былую молодость. Он ответит. Благодарю тебя, офицер Камен. Да защитит тебя Вепвавет и наставит на путь истинный, ибо ты согласился помочь мне.
И, плотнее завернувшись в одежду, она скрылась в хижине, а я, крепко зажав ящичек под мышкой, побежал к реке. Я чувствовал себя предателем, я ненавидел свою слабость. Я должен был отказать ей. "Ты сам виноват, что поддался чарам луны, - ругал я себя, когда, спотыкаясь, пробирался между деревьями. - И что, интересно, ты теперь будешь делать?" Я ведь прекрасно понимал, что бросить ящичек в Нил у меня просто не хватит духу. Прибежав в лагерь, я сунул его под одеяло и побежал сменять часового, после чего до самого рассвета шагал туда-сюда, предаваясь грустным размышлениям.
Утром, пока слуги готовили завтрак, я стоял во внутреннем дворе храма и слушал, как жрец с мутными глазами возносит молитву богу. Сквозь полуоткрытые двери храма виднелся алтарь, но своего бога я не видел, его закрывал собою жрец. Вдыхая запах благовоний, смешанный с утренней свежестью, и простершись ниц, я пытался сосредоточиться на молитве, но мысли путались, язык заплетался. Когда безжалостные лучи Ра, поднявшегося из-за горизонта, озарили небо, я устал проклинать себя за свою слабость, за то, что позволил какой-то крестьянке манипулировать собой, а также твердо решил вернуть ей ящичек. Я был очень зол на себя, но еще больше на нее - как ловко ей удалось всучить мне его! Теперь мне самому придется принимать решения, бросить же ящик в Нил я не смогу, я слишком честен. Я преклонял колени, вставал, опять опускался на колени и все время потихоньку осматривал двор, желая увидеть женщину, но она не появлялась.
Молитва закончилась, и двери храма закрылись. Бросив в мою сторону беглый взгляд и улыбнувшись, жрец скрылся в одном из маленьких помещений, располагавшихся по внешнему периметру двора, его помощники последовали за ним, и я остался один. Деревянный ящик стоял передо мной на каменном полу, словно безмолвный обвинитель или сирота, терпеливо ожидающий подаяния. Надев сандалии и подхватив ящик, я поспешил во внешний двор, быстро пересек его и побежал к уже знакомой мне одинокой хижине. Открыв было рот, чтобы позвать женщину, я вдруг обнаружил, что даже не знаю ее имени. Тем не менее я прокричал приветствие и стал ждать, думая о том, что гребцы уже наверняка закончили приготовления к отъезду и глашатай жаждет поскорее уехать.
- О, будь ты проклята! - пробормотал я сквозь зубы. - И будь я проклят, дурак несчастный.
Подождав еще немного, я подошел к хижине и отодвинул тростниковую занавеску, закрывающую вход. Я увидел маленькую темную комнатку с земляным полом и голыми стенами. В углу стояло низкое деревянное ложе с тонким тюфяком, отделанное искусной резьбой. Его изящные ножки и каркас тускло поблескивали в темноте. Странно было видеть в убогой хижине столь великолепную кровать. Возле нее располагались небольшой стол и скамейка, также покрытые искусной резьбой. На полу стоял грубый глиняный светильник. Хижина была пуста, а ждать у меня не было времени. Я хотел быстро поставить ящичек на кровать и убежать, но, мысленно прокляв себя в очередной раз, решил, что не сделаю этого. Выйдя из хижины и опустив за собой тростниковую занавеску, я помчался к реке.
Когда я взбежал по трапу на ладью, внезапно налетевший порыв ветра сорвал с ящика одеяло. Увидев его, посланник громко расхохотался.
- Она все же нашла одного дурака! - задыхаясь от смеха, проговорил он. - И что же ты будешь делать с этим ящиком, юный Камен, швырнешь за борт? Или твои принципы не позволят тебе этого? Как ей удалось уговорить тебя? Она что, отдалась тебе на своем вшивом тюфяке? Ты вляпался в историю, помяни мое слово!
Я ничего не ответил. Я даже не взглянул в его сторону, когда он приказал поднять сходни и отчалить от берега; только сейчас я понял, что мне не нравится этот человек. Солдат принес мне хлеба и пива. Сидя на носу ладьи, я ел без всякого аппетита, а за кормой тем временем проплывали поля и одинокие пальмы Асвата и началась пустыня. Следующее селение находилось совсем недалеко, но, когда я смахнул с коленей последние крошки и допил пиво, я почувствовал такое острое одиночество, что страстно возжелал поскорее вернуться домой.