Да, конечно, подумала я. Поступок совершенно бессмысленный. Но все же, все же он выглядел настоящим героем, этот Никола Гюстав Бужардон, баскский рыбак из Ла-Паллис. И как ошеломлены мы были его порывом!
Я велела Мьетте снять нижнюю юбку и разорвать ее на узкие полоски. Так мы и перебинтовали Брике. Рана, по всей видимости, не была тяжелой, но он потерял много крови и поэтому забылся тяжелым сном. Я укрыла его кожаной курткой Лескюра, чтобы мальчику не очень досаждали соленые брызги. Сами мы были мокрыми с головы до ног уже через десять минут после выхода в море.
– Только бы за нами не выслали погоню, – сказал маркиз, – и не перехватили бы нас суда береговой охраны.
– Нет, – сказала Мьетта.
– Я бывала в этих местах. Такие лодочки, как наша, никогда не задерживают. Мы же похожи на простых бедных рыбаков.
Она была права. Дважды неподалеку от нас маячили очертания кораблей, но никто и не подумал нас останавливать. На кораблях наверняка все спали. Спустя два часа мы благополучно прибыли в Сен-Мартен, столицу острова Ре, и причалили к небольшой бухточке.
Мы с Мьеттой перетащили Брике на мотки канатов, сваленные среди понтонов, и упали рядом с ним, переводя дыхание. Я исчерпала почти все свои силы. Кожа была, кажется, насквозь пропитана солью, губы обветрились, на мокрые, истрепанные ветром волосы налип песок.
– Надеюсь, нам уже никуда не придется ехать и плыть? – прошептала я, когда маркиз, управившись с лодкой, подошел к нам.
– Успокойтесь, мы уже на месте.
Он протянул руку, помогая подняться. Я насилу встала на ноги.
– А что делать с мальчиком? Я не могу оставить его здесь.
– Но и тащить за собой тоже не можете. Послушайте, Сюзанна, – сказал он, наклоняясь ко мне, – ваш отец пробудет на острове до утра; на рассвете принца и его людей заберет голландский бриг. Сейчас ваш отец находится в гостинице, принадлежащей верному человеку. Я знаю, как найти его. Если мы оставим вашу служанку и мальчика здесь, то не позже чем через полчаса его заберет какой-нибудь верный принцу человек. Вы понимаете?
– Но, может быть, Брике нужна неотложная помощь, – сказала я.
– Мы все равно не можем ее оказать. К тому же мальчишка спит, и кровотечение у него остановилось.
Я повернулась к Мьетте и чеканным тоном произнесла:
– Ты головой отвечаешь за Брике, подруга. Понятно? Никаких приключений, заигрываний с матросами и воровства – ничего, на что ты способна! И ни на шаг не отходи от мальчика… Мы пришлем за вами человека.
Маркиз взял меня за руку так же твердо, как я перед этим приказывала Мьетте, повел вдоль гавани, умело обходя бесчисленные якорные цепи, сети, тюки и пустые бочки.
Десять минут спустя мы подошли к гостинице, название которой, выцветшее и полустертое, невозможно было разобрать ночью. Громкий лай собаки остановил нас, когда Лескюр осторожно дернул калитку.
– Не из трибунала ли вы, гражданин? – громко крикнул хозяин.
К моему удивлению, Лескюр незамедлительно воскликнул в ответ:
– Из самого наблюдательного комитета Революции, гражданин трактирщик!
Я поняла, что это, вероятно, пароль. Пароль, внешне очень революционный и республиканский, ведь Ла-Рошель и ее окрестности, включая и остров Ре, находятся под властью Конвента.
Хозяин гостиницы, услышав ответ Лескюра, преобразился на глазах. Отбросив в сторону ружье, он с распростертыми объятиями пошел навстречу маркизу.
– Святой Боже, господин де Лескюр, вы ли это? И неужели с недобрыми известиями?
– Нет, известия добрые, и принц им будет очень рад.
Он осторожно подтолкнул меня вперед.
– Что же вы стоите, Сюзанна? Разве вы не видите?
Я видела на крыльце человека, с виду очень настороженного, с пистолетом в руке, на которого то и дело оглядывался хозяин гостиницы. Это был мой отец.
И я тотчас забыла все, что нас разделяло, – долгие годы непонимания, холодности, равнодушия и даже откровенной ненависти, что тоже случалось. Это был человек, связанный со мной самыми близкими родственными узами, давший мне все то, что я имела, – происхождение, богатство, жизнь в Версале; человек, который даже из-за границы постоянно пытался заботиться обо мне и разыскивал меня, сейчас, вероятно, считая погибшей. Нас так много связывало… Я молча обняла его и приняла объятие, вздрагивая от беззвучных рыданий.
Это был мой отец, и он сразу узнал меня.
И тогда я прошептала в перерыве между двумя всхлипами:
– Прикажите послать человека в бухту. Там Мьетта и раненый мальчик, Брике… Их нужно непременно забрать.
2
Прошло немало времени, пока мы оба успокоились. Тихо потрескивал фитиль в масляной лампе, заливавшей комнату тусклым желтоватым светом. Я пила горячее вино, чтобы отогреться, и рассказывала отцу о том, что произошло со мной за последние два года, – ведь именно столько времени мы не виделись. Рассказывала, разумеется, основательно смягчая или вовсе умалчивая о некоторых моментах, поведать о которых было слишком унизительно.
Внешне отец не обнаруживал сильных признаков волнения. Внимательно слушая, он расхаживал по комнате – по-прежнему высокий, сильный и уверенный в себе. Его, казалось, ничто не могло сокрушить; со времени нашего последнего свидания в Вене он нисколько не изменился. Сейчас он был без камзола, в шелковой рубашке, голубом пикейном жилете, светлых штанах и высоких охотничьих сапогах. Словом, ничто в его облике не выдавало предводителя роялистских мятежников. Таким же он был в Версале. Он и вел себя по-прежнему – без сентиментальности, без надрыва и крайнего волнения, которое могла вызвать наша встреча. Правда, когда он снял парик, я увидела, что его волосы, раньше белокурые, как и у меня, стали совсем серебряными.
– Вот и все, – сказала я. – Таким образом я здесь оказалась. Отныне господин де Лескюр – мой самый близкий друг.
– И мой тоже.
Он присел к столу, порывисто взял мои руки в свои.
– Знаете ли вы, что еще в сентябре прошлого года я вас похоронил? Что в Вене в соборе Сан-Стефано уже дважды служились по вас заупокойные мессы?
Я смотрела на него изумленно.
– Ну да, я понимаю, что от меня не было никаких известий, но все же…, зачем же мессы?
– А я вам сейчас расскажу.
Он произнес это так многозначительно, что я насторожилась.
– Слушайте, Сюзанна, вам это будет любопытно. Газеты в Вене сразу сообщили о кровавых сентябрьских убийствах 1792 года. Писали, что в Париже перебиты все аристократы, а ведь я знал, что вы в Париже! По-моему, незачем объяснять, что я тогда чувствовал. Никто не мог мне дать точных сведений о вашей судьбе, даже те новые эмигранты, что прибывали в Австрию. И тогда мне стало известно, что в Амстердам с какой-то миссией приезжает адмирал Франсуа де Колонн. Это было в начале октября прошлого года.
– И что же?
– А то, что я имел все основания полагать, что ему, как вашему бывшему мужу, кое-что известно о вас, и я, смирив свою аристократическую гордость, отправился из Вены в Амстердам, разыскал там адмирала и принялся расспрашивать о вас. Он взглянул на меня весьма недружелюбно и сказал. Знаете, что он сказал? Что вы убиты в первый же день избиений, убиты в тюрьме Ла Форс, что он сам видел, как вас убивали!
С криком ярости я вскочила на ноги, кулаки сжались. Если бы в этот миг передо мной оказался Франсуа, я бы, наверное, сама убила его.
– Надо же, какая подлость! – воскликнула я вне себя.
– Да, кто бы мог подумать, – произнес отец.
– Разве можно было ожидать подлости от герцога де Кабри? Или от Шаретта? Ну, что касается этого мерзавца, то он еще заплатит мне за свои происки!
Выпитое вино бросилось мне в голову, я насилу смогла успокоиться.
– Да, от адмирала многого можно было ожидать, но такого! Или он всерьез считает всех, кто изменил его Революции, погибшими?
– Это все к счастью, Сюзанна. Кого при жизни дважды отпевали в церкви, тот может уже ничего не бояться. Вы будете жить долго, моя дорогая.
– Но все-таки, все-таки. Неужели я была женой этого человека?
– Теперь вы можете забыть об этом.
– Почему?
Он наклонился ко мне и произнес приглушенным голосом:
– Теперь вы среди аристократов, а они, да будет вам известно, не знают о том, что вы во второй раз были замужем. Я молчал об этом, даже когда меня пытались расспрашивать. В Австрии, в Турине, в Англии – везде, где находятся французские эмигранты, вы пользуетесь незапятнанной репутацией, вас считают вдовой принца д'Энена, а это, поверьте, весьма почетно.
– О да, теперь я отдаю должное вашей предусмотрительности, – весело сказала я.
– Только зачем все это? Во время Революции не имеет значения, была ли я замужем или нет. В любом случае меня ждет гильотина.
– Я переправлю вас за границу.
– За границу?
Я пораженно смотрела на отца. Неужели он не понял? Я разыскивала его вовсе не для того, чтобы нынче же утром убежать в Англию.
– Отец, я, разумеется, очень хочу оказаться в безопасности, но сейчас об этом не может быть и речи.
– Позвольте же узнать почему? – нахмурившись, спросил он, – это снова ваше итальянское упрямство?
– Нет. Это снова мой сын. Мой Жанно, который нынче находится в Сент-Элуа и ради которого я и предприняла это путешествие.
Странное впечатление произвели эти мои слова. Принц не рассердился, не выказал даже раздражения. Он посмотрел на меня задумчиво и очень внимательно.
– Ах, этот мальчик…
Я вся внутренне напряглась. Мы коснулись вопроса, который всегда будил во мне враждебность к отцу. Ведь это он пытался забрать у меня сына. Всякий раз, когда я вспоминала об этом, то невольно чувствовала гнев.
– Я никогда не видел его. Только раз, когда он был в пеленках, во время того прискорбного случая на Мартинике.
Ах, он называет это прискорбным случаем! Я сдерживалась, но глаза мои метали молнии.
– Вы, кажется, назвали его Жанно. Да?
– Да.
– Сколько ему сейчас?
– Без двух месяцев шесть.
– Гм…
Он что-то задумал, это точно. Я насторожилась.
– Отец, вы поможете мне добраться до Сент-Элуа? – резко спросила я.
– Сегодня в шесть утра я отплываю в Англию и вернусь только через неделю.
– Да, но… вы можете взять меня на корабль и высадить, например, в Лорьяне, это же по пути в Англию!
– Я не стану заходить в Лорьян, как не стану делать ничего такого, что поставило бы под сомнение успех моей очень важной миссии.
– Значит, вы отказываетесь помочь мне? Вы поступаете так же, как Шаретт!
– Нет, – задумчиво сказал он, – я помогу вам, но сделаю это иначе, чем вы предлагаете.
– Как?
– Я отправлюсь вместе с вами в Сент-Элуа, когда вернусь из Англии. В конце концов, я имею право увидеть… гм, своего внука. И свое родовое имение, где не был пять лет.
У него была, без сомнения, какая-то тайная мысль. И откуда взялось это неожиданное желание видеть своего внука? Он никогда не называл его так. Более того, даже когда мы жили в Париже, а Жанно обитал на перекрестке улиц Кок-Эрон и Платриер, когда Революция еще не началась, отец не изъявлял желания даже издали посмотреть на него.
– Вы обещаете мне? – спросила я тревожно.
– Клянусь честью рода де Тальмонов, Сюзанна.
Он поднялся, надел перевязь, прицепил шпагу и, наклонившись, взял со стула свой синий дорожный камзол.
– Мне пора. За окнами уже светает.
Он обнял меня и поцеловал – очень сдержанно, по своему обыкновению.
– Будьте уверены, моя дорогая, здесь, у мэтра Моно, вы в полной безопасности.
– Но будете ли в безопасности вы по дороге в Англию? – спросила я с волнением.
– Меня повезет голландский бриг, и в кармане у меня документы на имя чиновника французского посольства в Амстердаме. Здешние провинциальные власти никогда не смогут распознать фальшивку.
– Вы едете за оружием? – проговорила я.
– Да. За большой партией ружей, сабель, пуль и пороха. Но вам лучше не думать об этом, моя дорогая.
Он еще раз поцеловал меня и, резко повернувшись на каблуках, вышел. Я услышала его твердые шаги на лестнице.
Спустя несколько минут в дверь постучал хозяин гостиницы.
– Желаете ли вы чего-нибудь, мадам д'Энен?
Он уже, по-видимому, все знал обо мне, ибо называл меня именем Эмманюэля.
– Да, мэтр Моно. Горячую ванну, чистое платье и постель.
Сказав это, я вслед за Моно спустилась вниз, где лежал раненый Брике, чтобы проверить, хорошо ли его устроили и достаточно ли за ним ухаживают.
3
Мьетта хотела помочь мне причесаться, но я отказалась от ее услуг. В самом деле, чтобы просто уложить на голове локоны, я уже не нуждалась в помощи. После ванны волосы у меня были чистые, блестящие и шелковистые. Впервые за долгое время я разглядывала себя в большом зеркале. От долгого пребывания на воздухе кожа приобрела медовый оттенок, четче проступила тонкая лепка скул, черные глаза стали ярче, волосы выгорели и сделались пронзительно-белокурыми. Я слегка прикрыла их белой кружевной наколкой – такой же, как и отделка на моем новом платье из тафты абрикосового оттенка. Я чувствовала себя отдохнувшей и почти счастливой.
– Ты хочешь уйти или остаться у меня? – спросила я у Мьетты.
– Хочу остаться.
Я не ожидала такого ответа. Удивленная, я взглянула на нее.
– Но ты же будешь скучать. Ты привыкла к приключениям, к войне, к вольному ветру, наконец.
– Это все потому, что жизнь была плоха. Разве я не достойна лучшего? У себя в деревне я прислуживала в трактире знатным дамам. Правда, это было еще при короле.
– Но мне не нужны твои услуги. Последние два года я жила так, что научилась делать все сама – одеваться, мыть полы, стирать белье, плести кружева…
– Но у вас же есть дети. Правда?
– Да, и ты сможешь присматривать за ними?
– Конечно.
Она подумала о чем-то и сказала, блеснув серыми глазами.
– Ведь вы уедете в Англию, мадам. А я давно мечтала побывать в Англии.
Мьетта приоткрыла дверь и уже на пороге добавила:
– А еще вы обещали мне изумрудное ожерелье, не забывайте.
Я задумчиво посмотрела ей вслед. Особого доверия Мьетта у меня не вызывала. Изумрудное ожерелье. Да у меня самой пока нет ни одного украшения. И все же обещание, данное Мьетте, надо как-то сдержать. Может быть, попросить отца, когда он вернется из Англии?
Стоит ли допускать Мьетту к моим детям? У меня уже был горький опыт, связанный с Валери де ла Вен. Но вполне возможно, что мне понадобится чья-то помощь, ведь детей – трое. А Маргарита уже стара – по моим подсчетам, ей вот-вот исполнится шестьдесят. К тому же Мьетта за все то время, что я ее знаю, оставалась искренней роялисткой и так же, как и я, ненавидела Революцию.
Я выглянула в окно, заметила во дворе маркиза де Лескюра и быстро подняла раму:
– Луи-Мари, добрый вечер!
Он махнул мне рукой, приглашая спуститься вниз.
– Разве вы уже уезжаете?
– Да. Но я не хотел уезжать, не попрощавшись с вами. Я поспешно сбежала по лестнице вниз и остановилась на крыльце гостиницы. Чувство грусти возникло в груди. Мне не хотелось расставаться с маркизом.
– Приветствую вас, – сказал он, приподнимая шляпу, – Кажется, Сюзанна де Тальмон снова превратилась в принцессу.
– Снова?
– Ну, вчера вас было не отличить от Брике.
Я слегка смутилась, вспомнив, каким жалким был вчера мой вид. Но нынче я была уверена в себе.
– Вы сегодня не слишком любезны, господин де Лескюр.
– Может быть.
Он не смотрел на меня. Его взгляд был устремлен вдаль, туда, где синело море.
– Может быть, это от разлуки с вами.
У меня перехватило дыхание.
– А вы… вы уверены, что должны уехать?
– Увы, уверен. У меня под началом трехтысячный отряд, и он ждет моих распоряжений.
Да, увы. Вокруг маленького острова Ре полыхает пламя Вандеи, да и вообще вся Франция объята огнем Революции. Наступит ли когда-нибудь этому конец, придут ли времена мира и спокойствия? Я мысленно послала проклятие всем войнам на свете. И почему мне выпало жить именно в такое время?
– Вы не забудете меня, Сюзанна?
– Нет! – сказала я взволнованно.
– Ведь мы друзья, правда?
– Я люблю вас.
Теперь он смотрел прямо на меня, и синие глаза его пылали. Я открыла рот, чтобы попытаться возразить или разубедить его, но он остановил меня.
– Молчите, ради Бога! Я ничего от вас не требую. Думаете, я не понимаю, как вам трудно? Я бы хотел защитить вас от всего этого безумного мира. Но я могу только одно – вверить вас вашему отцу.
Столько искренности и отчаяния звучало в его голосе, что я вздрогнула и протянула ему руки и по его горячему прикосновению поняла, что он говорит правду. Осторожным и вместе с тем властным движением он привлек меня к себе, и я поняла, что он хочет поцеловать меня на прощанье.
На какой-то миг я замерла в нерешительности, но потом вдруг очень ясно осознала, что буду ненавидеть саму себя, если не позволю ему этого. Полуоткрытыми губами я встретила этот теплый, безумный, почти душащий меня поцелуй. Ошеломленная, я уже через несколько секунд была свободна и только слышала удаляющийся цокот копыт по деревянной мостовой.
Таково было это прощание.
Я отправилась к Брике, проверила, нет ли у него жара. Он чувствовал себя совсем неплохо, и приглашенный врач сделал все, чтобы ранение не дало осложнений.
– Я бы охотно поужинал, мадам, – заявил мне Брике, как только я присела у его постели.
– Вообще-то я уже ужинал, но снова проголодался, поэтому хочу поужинать.
– Это кажется мне чрезвычайно разумным, – сказала я с улыбкой, обрадованная, что Брике обрел присущий ему аппетит.
Только на следующий день я смогла окончательно успокоиться из-за отъезда Лескюра. Время текло так размеренно и спокойно, что не располагало к экзальтации чувств. Заведение мэтра Моно, хотя и называлось гостиницей, но на самом деле служило пристанищем роялистов, и обыкновенных путешественников сюда пускали редко. Поэтому в доме всегда было тихо, и ничто не мешало Брике поправляться. Бедренная кость у него не была задета, и мне даже казалось, что мальчик сможет следовать за мной, когда придет время.
Неделя заканчивалась, а отец немного запаздывал. Я ждала его возвращения 2 июня к вечеру, но ожидания были напрасны. Чуть позже пришло известие, что у порта Сен-Назер, окруженного английской эскадрой, произошел бой между англичанами и французами. Может быть, это задержало принца? И не был ли он, не дай Бог, захвачен в этой стычке?
Ночью 4 июня отец возвратился на остров Ре. Причиной его опоздания был сильный шторм в районе Сен-Жиль-де-Ви, заставивший небольшое суденышко задержаться в гавани. Но теперь все было в порядке, и миссия, которую выполнял мой отец, блестяще завершилась.
Спустя сутки мы с отцом, а также сопровождавшие меня Брике и Мьетта были на борту торгового шлюпа "Дриада". Как мне было известно, "Дриада" фактически подчинялась Высшему военному совету королевской католической армии, хотя и поднимала на флагштоке трехцветное полотнище Революции.