Мы кругами ходили вокруг таверны "Французский двор", зная, что ночевать нас не пустят. Для этого нужны деньги. Подошло время, когда трактирщик и посетители отправились спать. Тогда мы легко перелезли через забор и устроились на ночлег в хлеву, среди коров. Их теплое смрадное дыхание преграждало путь ночному холоду. А на рассвете, когда едва занималась заря, я легко надоила в крынку молока – это и был наш завтрак.
– Пойдем, Брике. До Ле-Мана уже недалеко.
Оказавшись во дворе, я из любопытства подошла к двери трактира. Там всегда вывешивались объявления и извещения о том, кто приговорен к смертной казни. Но теперь я увидела что-то новенькое. Декрет Национального Конвента о наборе в армию трехсот тысяч волонтеров. Набирать, вероятно, будут и в деревнях.
Крестьяне, идя мимо таверны, громко разговаривали именно об этом:
– Я не отдам своего сына!
– Слышали? Они объявили войну еще и Испании! Если так пойдет, во Франции останутся одни женщины и старики.
– Проклятье! Прогнали священников и аристократов, перевернули все вверх дном, а теперь еще набирают рекрутов!
– Кукиш им вместо этого!
– Я лучше зарежу чиновника, который будет проводить набор, чем отдам хоть одного из своих сыновей…
Я удивилась. Крестьяне проклинали Революцию. Но это было мне известно, я давно знала, что она им как кость в горле. Но крестьяне бранились открыто, громко, никого не опасаясь. И не было никого, кто бы возразил им.
– Что ты об этом думаешь? – спросила я у Брике.
Он пожал плечами.
– Пожалуй, будет бунт.
"Великий мятеж Вандеи, Бретани и Пуату?" – вспомнилось мне. – Об этом говорил маркиз де Лескюр… Неужели это случится сейчас, так скоро?
Задумавшись, я не заметила, как во двор вышел трактирщик.
– Что ты бродишь здесь, проклятая нищенка? Убирайся! Я ничего не ответила. Ведь он, бедняга, не знал, что мы уже попользовались его кровом и позавтракали молоком его коровы. Не могла же я возражать человеку, который так нас облагодетельствовал.
Через час мы были у ворот Ле-Мана. Солнце уже встало, и утренний туман рассеивался. Обилие света, затопившего город, обещало солнечный теплый день.
– Сударыня, не скажете ли вы нам, далеко ли до Ренна? Прачка, к которой я обратилась с вопросом, испуганно замахала руками:
– До Ренна? Очень далеко! Ведь идти туда можно только через Анже.
– Анже! – удивленно воскликнула я. – Это же совсем в другую сторону. Я хотела добраться до Ренна через Лаваль.
– Вся дорога от Ле-Мана до Лаваля охвачена грабежами. Разве вы не слышали? "Поджариватели" нападают даже на деревни. Я живу за городом, так даже за себя опасаюсь. Да еще этот набор в солдаты. Знаете, как все кипятятся! Того и гляди вспыхнет мятеж. Они, бретонцы, – народ дикий и горячий. А многие из участников мятежа могут и проститься с жизнью!
Она видела мой испуг и была довольна впечатлением, которое произвели ее слова.
– Так-то, милочка. Не ходите через Лаваль. Ступайте на Анже – туда дорога широкая, испытанная, ее солдаты охраняют. Лучше уж сделать крюк, чем потерять жизнь, не так ли?
Я была согласна с этим. Лучше пройти липший десяток лье, чем снова встретиться с кем-нибудь из банды виконта де Маргаделя или ему подобными. Теперь я знала, что нищета и отсутствие денег не предохраняют от нападения.
– В Анже, Брике. Мы пойдем в Анже.
3
На этот раз нам повезло. Недалеко от Ла-Флеш по дороге ехал крестьянин, перевозивший в телеге какие-то свои пожитки. Увидев нас – усталых, измученных, – он сам предложил нас подвезти. "Есть еще добрые люди на свете, – подумала я. – И тогда не нужен никакой пистолет."
В Анже я, разумеется, заходить и не думала. Там заставы, полиция, республиканские патрули. Нынче революционные власти были очень встревожены. И на это были причины. Обстановка накалялась с каждым днем. Куда бы мы ни приходили – в любую деревню, селение, хутор или маленький городок, – жители проклинали Революцию. За насильственные реквизиции хлеба и ничего не стоящие бумажки, оставленные взамен. За надругательство над религией и казнь невинного мученика Людовика XVI. За изгнание священников, не принявших присяги, и бесконечные беспорядки. Но больше всего – за войну и набор рекрутов.
Никто из крестьянских сыновей не хотел идти воевать. Комиссары, на которых Конвент возложил ответственность за набор 300 тысяч волонтеров, стремились действовать с помощью жеребьевки. Но из тех, кто вытащил жребий, никто не являлся на призывные пункты. Когда их хотели забрать силой, крестьяне нападали на комиссаров, избивали их, а иногда и убивали. Ярость тлела в деревнях, и достаточно было искры, чтобы произошел взрыв.
Теперь я и Брике, приходя на деревенскую площадь, открыто говорили, что мы бежим из Парижа от преследований революционных властей. Я рассказывала о сентябрьских убийствах, о сотнях замученных ни в чем не повинных людей… Я даже называла свое настоящее имя, и мне не только верили, но и давали сколько угодно еды, благословляя на дорогу. В одной из деревень принцессу, то есть меня, крестьянин почтительнейше пригласил переночевать, и я впервые после кошмара в "Золотом погребке" вымыла волосы.
– Ну и ну, – бормотал Брике.
– Мы попали совсем в другую Францию, мадам!
– Нет, – с гордостью сказала я. – Просто мы почти в Бретани.
Но втайне и я удивилась. Безвыездно прожив в Париже целый год, я была уверена, что всякое сопротивление подавлено. Что роялисты слабы и большей частью уничтожены. И вот теперь я своими глазами видела пламенный, иногда до фанатичности страстный роялизм. И где же? Среди крестьян.
"За Бога и короля" – достаточно было сказать эти несколько слов, и передо мной распахивалась дверь любого крестьянского дома.
"За Бога и короля" – и на меня смотрели как на свою, как на союзницу. И меня снова называли "мадам", "принцесса", "ваше сиятельство", а я, привыкшая ко всяким "гражданкам" и просто "шлюхам", не верила своим ушам.
К вечеру мы добрались до деревушки – последней перед Анже. Был День сорока святых, мучившихся в Севастийском озере. Вечерняя месса только что началась, и все крестьяне были в церкви.
– Пойдемте туда, – предложил Брике. – Все-таки нынче католический праздник.
– Ты веришь в Бога, Брике? Вот уж не подозревала этого!
– Я и сам не знаю, верю или нет. Ну а что здесь-то торчать? Сейчас дождь начнется, так мы его в церкви переждем.
Я взглянула на небо: Брике был прав. Свинцовые тучи сгущаются, наверняка через час начнется гроза.
Мы вошли в церковь. Я машинально перекрестилась. В церкви я не бывала очень давно, и сама не помнила, когда в последний раз присутствовала на мессе, да молилась редко, но внутри у меня была очень прочна память о том, что я христианка и католичка.
Вслед за нами вошли еще несколько крестьян, и церковь оказалась переполненной. Брике так громко сопел носом, что мне пришлось его одернуть. Он тяжело вздохнул и стал пристально разглядывать прихожан. Это были в большинстве своем крестьяне: грубые, обветренные вилланы, кожа на руках которых была выдублена плугом и вожжами; степенные крестьянки в нарядных одеждах, а также совсем молодые девушки – в ярких передниках, коротких юбках и золотистых чепчиках, приколотых к причудливо уложенным на голове мелким косичкам. В их нарядах ощущалась близость Бретани.
Крестьяне, стоявшие за нами, начали тихо переговариваться – так тихо, что никто не делал им замечаний. Сначала я не прислушивалась. Потом до моего слуха стали долетать некоторые слова – "oggi", "lettera", "conlessa".
Итальянский язык. Да, несомненно. Но, черт побери, как могут крестьяне говорить на звучном диалекте Тосканы?
Заинтригованная, я прислушалась, незаметно придвигаясь чуть ближе. Ведь не так часто встретишь в глуши Нижнего Мана крестьян, свободно владеющих итальянским.
– Этот священник присягнул Конституции, не так ли.
– Да, герцог. Сейчас вы увидите, какую шутку сыграет с ним наша черная кошка. Этот трюк всегда действовал безотказно.
Они на некоторое время умолкли, а я размышляла о смысле этого непонятного разговора. Какая-то черная кошка. Может, это жаргон? Значительно понятнее то, что одного крестьянина называют герцогом. Нет, никак нельзя поверить, что это просто кличка.
– Не лучше ли нам уйти, как вы думаете, маркиз?
– У вас всегда какие-то страхи. Это, в конце концов, отдает трусостью.
– Вы превратно истолковываете мою осторожность, маркиз. Нас давно ожидает Тристан Отшельник…
– Тристан Отшельник подождет, – вмешался новый, очень властный голос.
– Замолчите, милейший герцог де Кабри. Вы очень надоедаете, и итальянский у вас скверный.
Их было трое – маркиз, герцог и еще кто-то, видимо главный. Один из них – герцог де Кабри! Я едва удержалась от того, чтобы повернуться и рассмотреть герцога повнимательнее. Неужели он, тот самый? С этим человеком меня связывает множество воспоминаний, причем, весьма неприятных.
Священник, который, как я теперь знала, присягнул Конституции, в эту минуту открывал дарохранительницу. И тут, едва поднялась крышка, – толпа даже шарахнулась от испуга, – какая-то черная быстрая тень метнулась из дарохранительницы на голову священника, вцепилась в епитрахиль, и по церкви разнеслось нервное и шипящее: "Мя-яу"!
Это была кошка, черная, крупная, разозленная, едва ли не пускающая искры, и ее появление из священного сосуда дарохранительницы показалось таким кощунственным, что толпа прихожан онемела от священного гнева.
– Дьявол! Дьявол! Сам Сатана пришел по наши души!
Пронзительно завизжали от страха женщины. Фанатично настроенные крестьяне мгновенно поверили в выдумку, которую так громко выкрикнул человек, которого называли герцогом де Кабри. Крестьяне бросились к священнику.
– Вот он – дьявол! Он присягнул новой власти, он проклят!
Началась ужасная суматоха, все бросались из угла в угол, ничего не понимая и стремясь поскорее выбежать из церкви. Мне насилу удалось выбраться из этой толчеи, хотя до порога было всего несколько шагов. Забыв о Брике, я побежала следом за тремя таинственными незнакомцами. Внешне их никто не отличил бы от крестьян – широкие штаны, как у греческих повстанцев, деревянные башмаки, толстые гетры, куртки из грубого сукна и круглые шляпы, затеняющие лицо. Один из них, несмотря на одежду, казался молодым и изящным. Второй был невысок – больше я ничего не могла сказать. Третий – обрюзгший, толстый, неловкий – очертаниями фигуры мог сойти за герцога де Кабри: по крайней мере, таким он должен был стать после семи лет, что минули с нашего разрыва.
– Куда это вы, мадам? – Брике все-таки догнал меня и не отставал ни на шаг.
– Т-с-с! Молчи! Я наткнулась на своих единомышленников, на аристократов, понимаешь?
Брике, все понимая, только кивнул в ответ, и дальше мы пошли вместе. Незнакомцы свернули за угол и направились к таверне "Гран-салон". Из открытых дверей неслась пьяная песня солдат, грубый хохот, шутки. Обилие посетителей, очевидно, отпугнуло заговорщиков. Некоторое время они перешептывались, а потом, раздумав входить в "Гран-салон", быстро пошли по дороге к лесу. У развилки еще раз остановились и переговорили… Затем, оглянувшись на деревню, углубились в лес.
– Мы пойдем за ними, мадам?
– Да. Может быть, они нам помогут. К тому же они идут как раз в ту сторону, куда и нам нужно.
В лесу было холоднее, чем в деревне, и дождь шумел между голыми ветвями деревьев. По небу неслись тяжелые тучи, за которыми то и дело таял желтый тусклый круг луны. Шуршали под ногами полусгнившие прошлогодние листья. Их прелый запах смешивался с ароматом свежих весенних примул.
Заросли становились все гуще, нам встречались поросшие мхом скалы и заваленные черной листвой ручьи. Лес то нырял в ущелье, чтобы затем выйти в долины, то поднимался к голым покатым холмам. Незнакомцы остановились посреди опушки, заросшей кустами шиповника и малины, на которых уже набухали почки. Дождь на некоторое время прекратился, и опушку окутывал мягкий и густой, как дым, туман, подсвеченный луной.
Заговорщики чувствовали себя свободнее и разговаривали громко. Как зачарованная, вглядывалась я в опушку, облитую сумрачным светом луны, на фоне которого вырисовывались силуэты людей.
– Ну, мы у Муравейника. Где же ваш Тристан?
– Минуту, монсеньор. Мы пришли чуть раньше, чем следовало. Ведь прежде было решено задержаться в таверне.
– Да, стоило послушать, чем закончилось приключение в церкви. Я бьюсь об заклад, что крестьяне убили священника.
– Убили – не убили, но ему придется несладко. Завтра встанет вся Вандея от Шоле до Брессюира, весь Пуату, вся Бретань. Каждая округа поднимется как один человек, – загадочно произнес тот, кого называли маркизом.
Он поразительно напоминал мне Лескюра, этот маркиз. Невысокий рост, тембр голоса. Ведь я не так уж плохо его знала! Второй мне тоже был как будто знаком. К тому же я слышала его имя – герцог де Кабри. А третий, самый главный? То, что он главный, было видно по его поведению, манерам, разговору. Так кто же он, в конце концов? Хоть бы раз назвали его по имени.
– Вы уверены? – слегка нервно спросил третий.
– Вполне, монсеньор. В каждом приходе у нас есть свой человек. Республиканские власти будут ошеломлены – настолько все мощно и слаженно. Поверьте мне, монсеньор!
– Я буду рад увидеть начало восстания. В любом случае, мне нельзя оставаться здесь долго. Флот ждет меня.
Я слушала, затаив дыхание. Третьего называют "монсеньор", следовательно, он кардинал или архиепископ. Или, может быть, принц?
– А вот и Тристан Отшельник, – радостно объявил маркиз.
– А с ним шевалье де Дьези из Верхнего Анжу.
Шорохи все приближались. Я слышала звон конской упряжи и шаги, множество шагов. Из леса на опушку, прихрамывая на одну ногу, вышел приземистый коренастый крестьянин. За ним темнели еще какие-то фигуры.
– Все ли готово, Тристан?
– Все, ваша светлость.
Отшельник повернулся в сторону третьего незнакомца и преклонил колено.
– Здравствуйте, монсеньор. Лошадей мы достали, проводника тоже. Одежда – в доме лесника, там, где находится штаб нашего лагеря "Черная корова". Пойдемте, монсеньор.
– Встаньте, Тристан. Пусть кто-нибудь из ваших людей подведет мне лошадь.
И тогда я решила, что мне нужно вмешаться. Теперь я была уверена, что это те самые люди, которых я раньше видела лишь на сверкающих паркетах Версаля, которым расточала улыбки и которые ухаживали за мной, принцессой д'Энен де Сен-Клоран. Нынче Революция загнала этих людей в лесную чащу, в дебри, в горы, но ведь это ничего не изменило в их сущности. Они – моего сословия. Аристократы. Они помогут мне.
– Постойте, – сказала я громко.
В лунном свете было хорошо видно, как ошеломляюще подействовал на них звук моего голоса. Руки у всех непроизвольно рванулись к рукояткам пистолетов.
– Постойте, – повторила я, выходя из своего укрытия.
– Возьмите меня с собой, господа. Помогите мне.
4
Они смотрели на меня мрачно и холодно. Даже те два человека, с которыми я была лично знакома, – и те меня не узнали. Один из них знал меня шестнадцатилетней, по-юному дерзкой, расцветающей. Другой – светской дамой, ближайшей подругой королевы. Тогда я была красива, изящно одета. А нынче… Впрочем, стоит ли об этом задумываться?
– Кто вы такая? – наконец осведомился один из них.
– Я? – переспросила я слегка виновато.
– Дочь принца де Тальмона, если только это вам что-то говорит.
– Принца де Тальмона?
Они были поражены. И только один из них, невысокий, сразу поверил мне, подошел ближе, заглянул в лицо. Теперь я ясно видела, что передо мной Лескюр.
– Маркиз! Вы узнаете меня?
Не отвечая, он повернулся к товарищам, и его рука сжала мою руку.
– Это правда? – резко спросил главный.
– Да, монсеньор. Эта женщина – действительно принцесса де Тальмон. Я узнал ее.
– Сударыня, – холодно обратился ко мне главный, – как мы можем быть уверены, что вы не республиканская шпионка? Что вы шли за нами только из благих побуждений?
– Сударь, – сказала я горячо, – доказательством этому может служить мое происхождение. Если же вы не верите, спросите маркиза де Лескюра! Мы многое пережили вместе.
– Да-да, – подтвердил маркиз.
– Верьте ей, монсеньор. Помните тот легендарный побег заключенных во время кровавого сентября? Ну, так перед вами вдохновительница этого подвига. Мадам де Тальмон защищала Тюилъри наравне с мужчинами. Это чудо, а не женщина. Я поклялся помогать ей.
– Ну, разумеется, – слегка раздраженно бросил главный, – все это очень романтично, но сейчас у нас нет времени. Какая, к черту, помощь? Близится время великого мятежа, мы должны помнить о Боге и короле, а не о женщинах, пусть даже они принцессы.
– Кто вы, сударь? – прервала я его довольно бесцеремонно.
– Вы позволяете именовать себя монсеньором, но я пока что не вижу никаких оснований для этого.
– Я принц де Латур д'Овернь, герцог Булонский, если только вам это что-нибудь говорит, – иронически отвечал он, явно уязвленный моим вопросом.
Я ничего не сказала. Имя этого человека было очень знатно, если бы я не знала того, что он, в сущности, никакого отношения к этому не имеет. Бывший флибустьер, усыновленный престарелым герцогом Булонским. Авантюрист – так говорили о нем в Версале.
– Если позволите, я буду называть вас просто герцогом. Из темноты выступила приземистая широкая фигура Тристана. Отшельник произнес глухим, чуть надтреснутым голосом:
– Надобно спешить, монсеньор. К рассвету вы должны быть уже далеко отсюда. А если эта дама просит какой-то помощи, то мы поможем ей. Ведь она аристократка. Значит, наша.
Я бросила на него благодарный взгляд. Как легко этот с виду грубый хромец нашел правильный выход, положив конец препирательствам, которые устроил сиятельный вельможа с усталой, полуголодной женщиной.
– Спасибо вам, господин Тристан.
– Этот мальчишка с вами? – осведомился хромец так же хмуро.
– Да. Это мой паж.
– Следуйте за мной, мадам. И вы, господа, – тоже.
Мы снова шли по лесу, но уже не вдвоем с Брике, а в окружении множества людей. В разных местах из-за деревьев мелькали шляпы крестьян, украшенные белыми роялистскими кокардами. Повстанцы разговаривали на местном наречии, которое я плохо понимала. Ясно было только то, что завтра утром начнется нечто невообразимое.
– Вы знаете, что ваш отец во Франции? – глухим голосом спросил Тристан Отшельник.
– Мой отец во Франции?!
Я не ожидала услышать нечто подобное. Мой отец, как я привыкла считать, находится в Вене, в эмиграции, на службе у императора Франца. В Вену я столько раз пыталась уехать. И тем более удивительно слышать о том, что принц де Тальмон во Франции.
– Да, мадам. Сейчас он в Бретани. Но еще неделю назад мы встречались в Шато-Гонтье, в Иль-и-Вилэне.
– В Шато-Гонтье! Это же наш замок! Вы видели моего отца собственными глазами, Тристан?
– Как вижу вас. Связь среди повстанцев хорошо налажена.
– Но почему он оказался здесь? Каким образом?
Тристан Отшельник взглянул на меня с полнейшим удивлением.