Сначала, казалось, Мерседесъ хотѣла вернуться въ садъ, но теперь она стояла, какъ вкопанная, и смотрѣла въ мастерскую, которая отдѣлялась стеклянной стѣной отъ зимняго сада. Зеленая бархатная занавѣска, раздвинутая на двѣ стороны, висѣла за стеклами и служила темнымъ фономъ пестрой оригинальной обстановкѣ. Мастерская была очень высока. Наверху по противуположной стѣнѣ шла галлерея, въ которую вела дверь на половину закрытая тяжелой пестрой гобеленовой гардиной, передвигавшейся на кольцахъ; въ сѣверозападномъ углу этой галлереи поднималась узкая, великолѣпно сдѣланная витая лѣстница. Черезъ темныя деревянныя перилы былъ перекинутъ коверъ, вытканный въ древне-византійскомъ стилѣ, который представлялъ чрезвычайное разнообразіе красокъ подъ лучами солнца, падавшими сверху и отражавшимися то на блестящихъ панцыряхъ рыцарскаго вооруженія, то на древне-греческихъ металлическихъ зеркалахъ, то на венеціанскихъ стеклянныхъ сосудахъ. Въ царившемъ здѣсь хаотическомъ безпорядкѣ видна была дѣятельная рука собирателя древности. Межъ деревянныхъ разрисованныхъ дощечекъ, остатковъ древняго алтаря, обломками изящной рѣшетки городскаго фонтана на полу громоздились гигантскіе фоліанты, возвышались граціозныя статуетки новѣйшаго происхожденія. Шкафы и буфеты съ драгоцѣнной рѣзьбой стояли по стѣнамъ или посреди комнаты въ видѣ кулисъ и были заставлены помпейскими сосудами, мѣдными кружками, хрустальными и серебряными бокалами; сверху карниза, замѣняя драпировку двери, спускалась парчевая постельная занавѣсь какого-нибудь набоба прошлаго столѣтія, а рядомъ на прочномъ каменномъ консолѣ возвышался колоссальный бюстъ древне-римскаго императора, свѣтлый профиль котораго, какъ живой выдѣлялся на пестрыхъ складкахъ. Надъ чернымъ съ золотыми полосами китайскимъ экраномъ между помпейскими вазами изъ терракоты стояло опахало изъ павлиньихъ перьевъ; чучела птицъ – бѣлоснѣжные ибисы и розовые фламинги выступали изъ полумрака угловъ или были разставлены на деревянныхъ капителяхъ ѳивскихъ колоннъ возлѣ каменныхъ сфинксовъ и нагроможденныхъ обломковъ рельефовъ, изъ среды которыхъ пробивались свѣжіе зеленые вѣерообразные листья папортниковъ и колючихъ кактусовъ. Въ этомъ собраніи драгоцѣннаго матеріала, гармонировавшаго въ формахъ и краскахъ, выражался вкусъ художника.
Донна Мерседесъ невольно послѣдовала за Люсилью до узкой двери ведшей въ мастерскую.
Маленькая женщина старалась спрятать альбомъ съ испорченными листами между лежавшими на столѣ папками, бумагами и книгами.
– Ну что ты скажешь о медвѣжьей берлогѣ? – спросила она ее черезъ плечо? – Вѣдь мой другъ славно устроился?
– Да, на деньги своей жены, – сказала донна Мерседесъ съ холоднымъ презрѣніемъ и небрежно подошла къ мольберту, который стоялъ среди мастерской задомъ къ стеклянной стѣнѣ зимняго сада.
На губахъ ея замерло уже готовое сорваться какое-то очевидно рѣзкое замѣчаніе, и она невольно въ ужасѣ отступила, – можетъ быть ей, пораженной изумленіемъ, показалось, что свѣтъ факеловъ, изображенный на картинѣ, падалъ также и на нее, какъ онъ предательски падалъ на группу женщинъ, спасшихся бѣгствомъ и спрятавшихся въ кустахъ. Во дворцѣ, откуда только что въ страхѣ бѣжали эти четыре женщины, разбуженныя среди ночи, ихъ разыскивали убійцы. Покровительственный мракъ аллеи, темнота, царившая подъ высокими тисами, не укрыли ихъ, а у маленькой садовой калитки въ каменной стѣнѣ не было ключа. Одна изъ женщинъ очень сильная, повидимому служанка, ломая ногти въ смертельномъ страхѣ пыталась сломать крѣпкую обитую желѣзомъ дверь. Ее такъ же, какъ и стоявшую на колѣняхъ прекрасную молодую женщиину, умолявшую о пощадѣ не столько себѣ, сколько ребенку, котораго она держала на рукахъ, еще окружалъ полумракъ; двѣ же другія фигуры, находившіяся на среднемъ планѣ были вполнѣ освѣщены яркимъ красноватымъ свѣтомъ, падавшимъ отъ факела одного изъ солдатъ, бѣжавшаго впереди другихъ по аллеѣ. Съ достоинствомъ хотѣла умереть эта гугенотка, владѣлица древняго французскаго замка, женщина съ бѣлыми, какъ снѣгъ, волосами, на которые она во время бѣгства накинула черную вуаль. Она знала, что фанатическіе кровожадные слуги королевы не пощадятъ никого изъ укрывшихся здѣсь, – она не смотрѣла болѣе на обреченнаго на смерть внука, прижавшагося къ груди матери, она только сдернула часть своей вуали и накинула ее на прекрасную обнаженную грудь молодой дѣвушки въ безпорядочномъ ночномъ туалетѣ, которая какъ бы ища защиты прижималась къ ней и съ ужасомъ смотрѣла на своихъ преслѣдователей, – пока она жива, дерзкій взоръ этихъ чудовищъ не долженъ коснуться ея любимаго дѣтища, зеницы ея ока, послѣдняго цвѣтка вымирающаго рода.
– Фу, послѣ такой картины могутъ присниться страшные сны, – вскричала Люсиль, сидя у стола, послѣ минутнаго глубокаго молчанья. Ея голосъ нарушилъ очарованіе, навѣянное картиной. – Поэтому то я и ушла сюда въ зимній садъ и принесла съ собой альбомъ, который хотѣла посмотрѣть… Въ картинѣ очень много жизни, даже страшно дѣлается, по-моему, при взглядѣ на нее. Трудно предположить, что у живописца "рыбья кровь" – ты положительно ошибаешься, Мерседесъ и…
– Этотъ человѣкъ продалъ себя, – прервала ее молодая дама, презрительно пожимая плечами, и отвернулась отъ мольберта. Она открыла одинъ изъ cтарыхъ фоліантовъ, лежавшихъ кругомъ на столахъ и стульяхъ, съ минуту машинально посмотрѣла на него, потомъ взглянула на грубую деревянную рѣзьбу, потомъ опять на заплѣсневѣлыя страницы; взоръ ея мечтательно блуждалъ съ предмета на предметъ, безпрестанно возвращаясь къ картинѣ, стоявшей на мольбертѣ, и вдругъ остановился на галлереѣ, откуда витая лѣстница вела прямо въ мастерскую, – тамъ стоялъ самъ художникъ, – еще шевелились драпировки на двери, изъ которой онъ появился, очевидно, онъ только что вошелъ на галлерею, но по выраженію его лица Мерседесъ видѣла, что онъ слышалъ ея жесткое замѣчаніе.
Холодная улыбка скользнула по ея губамъ. Она, очевидно, не привыкла отказываться отъ своихъ словъ, какъ бы безпощадны они ни были. Развѣ не сказалъ Феликсъ, что его другъ женился на фамильныхъ помѣстьяхъ Шиллинговъ, женившись на нелюбимой "длинной кузинѣ"? Ну такъ пусть же узнаетъ, что этимъ онъ уничтожилъ въ другихъ вѣру въ свое незапятнанное идеальное направленіе. Ея глаза твердо, безжалостно, съ жестокимъ удовольствіемъ встрѣтили устремленный на нее негодующій взглядъ… Но вдругъ лицо ея вспыхнуло, и гордая женщина, торопливо подобравъ свой шлейфъ, пошла изъ мастерской, въ которую она пришла безъ приглашенія, но прежде чѣмъ уйти, она должна была извиниться.
Онъ сошелъ съ лѣстницы, и она, сдѣлавъ ему навстрѣчу нѣсколько шаговъ, указала на дверь зимняго сада и сказала, слегка кивнувъ головой: "Пиратъ натворилъ здѣсь бѣдъ. Я услыхала изъ аллеи шумъ и пришла сюда, опасаясь, что перепортятъ ваши вещи".
– Ваше присутствіе въ мастерской не нуждается въ извиненіи, сударыня, – возразилъ онъ. – Она всегда открыта для городскихъ и дальнихъ посѣтителей. Мастерская не спальня и не будуаръ, – прибавилъ онъ, холодно улыбаясь. Послѣ того онъ прошелъ мимо нея, какъ дѣлалъ обыкновенно съ посѣтителями, пріѣзжавшими смотрѣть его знаменитыя произведенія.
Онъ вошелъ въ зимній садъ, поднялъ изъ бассейна намокшее драконовое дерево и поставилъ его такъ же, какъ и всѣ другіе упавшіе горшки, на мѣсто. Мрачно сдвинувъ брови осматривался онъ кругомъ. Изъ всѣхъ угловъ поднимались струи воды, причемъ однѣ изъ нихъ поднявшись высоко въ воздухѣ, падали въ свои отдѣльные маленькіе бассейны, скрывавшіеся въ зелени, другіе, напротивъ, взвивались тонкими серебряными дугами изъ чащи растеній и собирались въ большомъ среднемъ бассейнѣ. Это было очень красиво, но баронъ Шиллингъ обошелъ кругомъ зимній садъ, и подъ его рукой всѣ фонтаны замолкли одинъ за другимъ.
– Я не понимаю, что сдѣлалось съ садовникомъ, – онъ всегда остерегается излишней влаги, вредной для растеній, – сказалъ онъ съ неудовольствіемъ.
– Ахъ, chèr baron, это я сдѣлала, – воскликнула Люсиль, послѣдовавшая за нимъ. – Это открытіе было для меня неоцѣненно!… Фонтаны такъ восхитительно журчали, что у меня духъ захватывало отъ удовольствія. Тогда я протянулась на подушкахъ скамьи, жевала опавшіе апельсинные цвѣты и лѣниво смотрѣла на вершины пальмъ, передъ тѣмъ еще порылась немного въ мастерской – однимъ словомъ, вела себя, какъ глупый шаловливый ребенокъ, который на нѣсколько минутъ вырвался изъ-подъ строгаго надзора… Кстати, какое преступленіе совершила несчастная, которой вы замазали глаза? – вдругъ прервала она себя на полусловѣ и побѣжала въ мастерскую. Она вернулась съ полотномъ, натянутымъ на рамку, какихъ у него было много прислонено къ стѣнѣ.
"Несчастная" былъ эскизъ головки, женское личико съ волнистыми темными волосами, еще не совсѣмъ конченными. Черты напротивъ были тщательно отдѣланы, но широкая темная полоса была проведена по глазамъ, такъ что верхняя половина бархатистаго лба и тонкій носъ съ прелестными пухлыми губками выглядывали точно изъ-подъ полумаски. Полоса доходила до волосъ, – казалось, художникъ въ гнѣвѣ схватилъ первую попавшуюся кисть и однимъ взмахомъ уничтожилъ глаза.
– Да будетъ вамъ извѣстно, что эта бѣдняжка, лишенная зрѣнія, возбуждаетъ во мнѣ баснословное любопытство, – сказала маленькая женщина. – Неужели это вы сами были такъ безчеловѣчны, chèrbaron? И почему, можно спросить?
– Потому что я убѣдился, что такіе глаза не годятся мадоннѣ, – отвѣчалъ онъ, быстро подходя къ ней.
Мрачный гнѣвный взоръ скользнулъ по "глупому шаловливому ребенку", который его такъ нескромно допрашивалъ. Онъ взялъ картину у нея изъ рукъ и сунулъ ее за одинъ изъ шкафовъ.
Люсиль повернулась на каблукахъ и лукаво улыбнулась.
– У барона Шиллингъ есть сердечныя тайны…
Ея взоръ искалъ Мерседесъ, которая послѣ его холоднаго отвѣта, молча и съ гордымъ спокойствіемъ, удалилась за мольбертъ, – она не хотѣла пройти черезъ зимній садъ, пока онъ былъ тамъ, а другого выхода въ садъ она не знала. Такимъ образомъ она невольно была свидѣтельницей маленькаго интермеццо съ картиной.
Люсиль показала на нее.
– Она никакъ не можетъ оторваться отъ картинъ, – сказала она барону Шиллингъ. – Я думаю – не мало кровавыхъ сценъ видѣла она во время войны. Я, слава Богу, не видала всѣхъ этихъ ужасовъ, – продолжала она и, опускаясь въ близъ стоявшее кресло, спрятала ноги въ медвѣжьей шкурѣ, раскинутой на каменномъ мозаиковомъ полу. – Когда стало очень опасно, Феликсъ отвезъ меня и дѣтей во Флориду, въ отдаленное помѣстье Цамору, принадлежащее Мерседесъ. Вся Южная Каролина была опустошена, Карлстонъ разрушенъ, Колумбія сожжена, и я узнала обо всемъ этомъ только тогда, когда пріѣхала Мерседесъ, чтобы приготовить меня къ прибытію моего бѣднаго Феликса, котораго вслѣдъ за тѣмъ привезли тяжело раненаго.
Она замолчала. Ея маленькое личико поблѣднѣло, и губы сжались. Ее вдругъ охватило воспоминаніе объ ужасныхъ часахъ смертельнаго страха, но она поспѣшила освободиться отъ него.
– Мерседесъ была похожа на цыганку, – такъ сожжена она была солнцемъ и небрежна въ одеждѣ, – продолжала она, улыбаясь сквозь слезы. – Феликсъ говорилъ, что во время его транспортированія она дѣйствовала, какъ мужчина, – да, она совсѣмъ иначе создана, чѣмъ я. Съ кинжаломъ за поясомъ и съ револьверомъ въ рукахъ пробираться ночью въ кустахъ, чтобы развѣдать положеніе непріятеля или, завернувшись въ солдатскій плащъ, располагаться у бивачнаго огня – этого я ни въ какомъ случаѣ не могла бы сдѣлать. Но должно быть ужъ это въ крови у испанокъ разыгрывать дѣвушекъ Сарагоссы во вредъ своей красотѣ… Мерседесъ никогда не могла бы служить образцемъ Дездемоны, какъ моя мама со своими прекрасными руками, chèrbaron, – и въ глазахъ ея снова вспыхнулъ злобный огонекъ, – она получила страшный сабельный ударъ, и кровавокрасный рубецъ обвиваетъ, какъ змѣя, ея правую руку.
Высокая стройная женщина съ прекраснымъ чарующимъ лицомъ и хрупкой нѣжной фигурой, стояла у мольберта, и на ея смуглой рукѣ, чуть прикрытой прозрачнымъ рукавомъ, виднѣлся кровавый рубецъ, знакъ, оставленный войной ея борцамъ.
Баронъ Шиллингъ по внезапному побужденію быстро подошелъ къ ней. Она обратила на него странно пылавшій взоръ, точно передъ ней снова была картина горящихъ городовъ и опустошенныхъ, покрытыхъ трупами полей.
– Но не такъ, не такъ! He безъ борьбы до послѣдняго издыханія – развѣ можно такъ, какъ овца, отдать себя на закланіе? – протестовала она указывая на гугенотку и такимъ образомъ какъ бы отвѣчая на слова Люсили насчетъ кровавыхъ сценъ; видно было что она не слыхала прочей ея болтовни.
– Я хотѣлъ представить женщину, умирающую за свой идеалъ, – сказалъ баронъ Шиллингъ спокойно.
Она посмотрѣла на него дико горѣвшими глазами.
– А мы?!
– А вы боролись за свои господскія права.
– He за побѣду духа, не за образованіе грубой массы? He за священную почву прекраснаго благословеннаго отечества?
И она отвернулась отъ него въ гордомъ негодованіи.
– Что знаютъ въ Германіи? – съ горечью продолжала она, пожимая плечами и взглядъ ея безцѣльно блуждалъ по комнатѣ, между тѣмъ какъ дрожащіе пальцы теребили ленту ея кушака. – Слѣпо преклоняются передъ идоломъ "гуманности", лицемѣрно выставленнымъ Сѣверомъ, вѣрятъ въ фальшивую маску, подъ которой скрываются зависть, желаніе сломить силу Юга, отнять у него власть въ государственномъ управленіи, сдѣлать нищими его гордыя благородныя фамиліи, – о милое нѣмецкое ослѣпленіе! Уничтожаютъ бѣлыхъ братьевъ и нѣжничаютъ съ черной расой…
– Разрѣзать веревки, которыми связанный былъ прикрѣпленъ къ землѣ, не значитъ нѣжничать. Эти чернокожіе люди…
– "Люди?!" – прервала она его, съ насмѣшливой улыбкой, пожимая плечами и съ жестомъ невыразимаго презрѣнія глядя черезъ плечо.
Какъ серафимъ, стояла она въ своемъ бѣломъ одѣяніи, и въ этомъ гибкомъ тѣлѣ жилъ ужасный предразсудокъ, жесткая душа, какъ бы въ противоположность внѣшней женственно-нѣжной красотѣ.
– Теперь я понимаю, почему вамъ такъ противенъ нѣмецкій воздухъ, который стремится вытѣснить изъ темныхъ угловъ засѣвшую тамъ несправедливость, – сказалъ онъ, съ негодованіемъ глядя ей прямо въ глаза.
– Ахъ, да, я ужъ читала объ этомъ. И дѣлается съ обычной нѣмецкой аккуратностью – и при этомъ нечего сомнѣваться, – продолжала она саркастически. – Насколько этими реформами нарушаются частныя наслѣдственныя родовыя права, на это не обращаютъ вниманія эти исправители вселенной. – Ея сдержанный голосъ дрожалъ отъ волненія, и потому эта гордая замкнутая въ себѣ женщина перемѣнила тему разговора. – Вѣрите ли вы серьезно, что мы тамъ, наконецъ, достигнемъ нашей цѣли? – спросила она повидимому холодно и спокойно, указывая по направленію къ монастырскому помѣстью.
– Я хочу этому вѣрить, потому что не желалъ бы потерять вѣру въ прекрасную чувствительность женскаго сердца, – отвѣчалъ онъ съ какой-то гнѣвной улыбкой. – Но мнѣ бы страстно хотѣлось, чтобы это не совершалось какъ можно долѣе…
Она собралась было уже уходить и стояла на порогѣ стеклянной двери; услыхавъ эти слова, она повернула къ нему голову и спросила: "почему?"
– Этого вы не должны бы спрашивать, такъ какъ каждую минуту видите, что дѣти внесли въ мою жизнь невыразимое счастье… Я потеряю своихъ любимцевъ, какъ только бабушка примирится съ ними, а кто можетъ безъ боли отказаться отъ любви, которая освѣщаетъ его существованіе?… Дѣти привязались ко мнѣ, – онъ остановился на минуту, – или вы и въ этомъ отказываете нѣмцу? – спросилъ онъ не то съ ироніей, не то серьезно. Онъ увидѣлъ, какъ подъ опущенными рѣсницами омрачился ея взоръ.
– Какъ можете вы такъ говорить, баронъ! – вскричала Люсиль. – "Отказать"! Смѣшно! Развѣ донна Мерседесъ не намѣрена безъ пощады и милости бросить моихъ несчастныхъ дѣтей въ это ужасное разбойничье гнѣздо?
Донна Мерседесъ не обратила никакого вниманія на это язвительное замѣчаніе.
– Я никогда не позволяла себѣ возражать противъ послѣдней воли моего брата, – сказала она барону Шиллингъ. – Но я бы солгала, еслибы сказала, что не желала въ глубинѣ души, чтобы старая женщина изъ монастырскаго помѣстья продолжала упорствовать и отвергать своихъ внуковъ, потому что тогда вступили бы въ силу права, переданныя мнѣ Феликсомъ по завѣщанію, и я могла бы сказать: "это мои дѣти!" – Она невольно прижала свою тонкую руку къ груди и въ эту минуту изъ всѣхъ женскихъ фигуръ, наполнявшихъ мастерскую, была самой обворожительной съ выраженіемъ глубокой ревнивой нѣжности, которая никому не уступитъ своего кумира.
– Это молчаливое выжиданіе противно мнѣ, оно настоящая пытка для меня, – продолжала она. – Иногда мнѣ нужна бываетъ вся моя сила воли, чтобы не взять вдругъ дѣтей и не явиться съ ними къ бабушкѣ, чтобы положить конецъ неизвѣстности и самовольно вызвать окончательное рѣшеніе…
Она замолкла при видѣ его протестующаго жеста.
– Но этого не случится, – прибавила она упавшимъ голосомъ и покачавъ головой. – Однако хотѣлось бы мнѣ видѣть по крайней мѣрѣ начало, первый шагъ къ цѣли…
– He дадите ли вы мнѣ взглянуть въ бумаги Феликса? Пожалуй, онѣ намъ понадобятся, – сказалъ онъ.
– Онѣ къ вашимъ услугамъ.
И сдѣлавъ ему рукой знакъ слѣдовать за ней, быстро вышла въ садъ.
Люсиль вскочила и пошла съ ней. Она оперлась на руку барона Шиллингъ, когда они шли по платановой аллеѣ къ дому.
– Вонъ онъ опять стоитъ у забора, этотъ противный дядюшка, который тогда такъ нагло хохоталъ изъ своей комнаты, – проговорила она. – Заборъ довольно высокъ, изъ-за него только и видно, что ястребиный носъ и щетинистые волосы, но у меня зоркіе глаза и прекрасная память, – лицо осталось у меня въ памяти точно сфотографированное,- я узнала его съ перваго взгляда… Помяните мое слово, баронъ, старая лисица пронюхала что-то, – очень ужъ часто онъ заглядываетъ черезъ заборъ.
Донна Мерседесъ прекрасно устроилась въ салонѣ съ рѣзными деревянными стѣнами. У окна вдоль стѣны, примыкавшей къ монастырскому помѣстью, стоялъ великолѣпный рояль, привезенный изъ Америки, а въ нишѣ другого окна она помѣстила большой письменный столъ. Онъ былъ весь заставленъ изящнымъ письменнымъ приборомъ, кипами книгъ и различными шкатулками.
Молодая женщина достала съ одной изъ нижнихъ полокъ изъ самаго темнаго угла шкатулку рококо изъ благороднаго металла художественной работы; она отперла ее, вынула оттуда разныя бумаги и разложила ихъ по столу.