Эмма обняла меня с волнением и благодарностью. Обратившись к Лансу со сдержанным уважением, она тепло поблагодарила его, произнося слова с характерным акцентом, и я сразу радостно отметила, что они понравились друг другу.
Нас ожидал экипаж, чтобы отвезти на Альбемарл-стрит. Во время поездки Эмма немножко рассказала о трудностях своей жизни на севере и о своих потерях из-за краха "Компании".
- Здесь ты найдешь товарища по несчастью, - заметила я.
- Как, ты тоже, Кларисса? - с некоторым беспокойством спросила Эмма. Я покачала головой:
- Бедняга Ланс. Я, по сути дела, сухой вышла из воды.
Я рассказал ей о том, что произошло. Сестра наклонилась и пожала мне руку:
- Я так рада за тебя. Как забавно, что ты выиграла в результате этого дела - ты, которая была совершенно не заинтересована в нем.
- Это произошло именно потому, что я в этом не заинтересована.
- Какие превратности судьбы! А мы, - она посмотрела на Ланса, - так старались получить как можно больше того, что представлялось нам Божьим даром… и теперь горюем.
- Это участь почти всех игроков, - сказала я.
- Видите ли, - заметил Ланс, - я заядлый игрок. Кларисса считает это возмутительным.
- Мой муж был таким же… и последствия ужасны. Если бы не это дутое предприятие, я бы не оказалась сейчас в столь стесненных обстоятельствах.
- Забудем об этом, - сказала я. - У нас достаточно места, верно, Ланс? Мы рады, что ты с нами. Можешь жить здесь, сколько потребуется. Меня приводит в восторг мысль о ребенке. Кого ты хочешь - мальчика или девочку? Нужно будет подумать об акушерке. Мы считаем, что до рождения ребенка лучше остаться в Лондоне.
Эмма посмотрела на меня затуманенными глазами:
- Благодаря тебе я чувствую себя как дома, - сказала она с благодарностью.
* * *
Приезд Эммы внес неуловимые изменения в домашнее хозяйство. Думаю, что рождение ребенка - это такое важное событие, перед которым все остальное меркнет. Мы договорились с акушеркой, которую рекомендовал друг Ланса, и со временем она переехала в наш дом. До того, как беременность Эммы стала заметной, мы с ней ходили по лавкам и покупали одежду для ребенка. Мы посещали лавки шелковых тканей на Чип-Сайд, Лудгейт-хилл и Грейсчеч-стрит, с большим удовольствием рассматривали ленточки и кружева, и я была решительно настроена на то, что мой племянник или племянница должны иметь все самое лучшее. Жанна неплохо владела иглой, но мы наняли швею, которая переехала к нам в дом, и все три месяца до рождения ребенка мы были заняты приготовлениями к его появлению. Я думала, что Жанна и Эмма поладят друг с другом, потому что они были одной национальности и могли болтать по-французски. Что могло быть лучше? Я сносно говорила по-французски и теперь, когда Эмма была с нами, я говорила на этом языке чаще, чем с Жанной, но, конечно, у меня это получалось не так хорошо, как у обеих француженок. Однако, как ни странно, они относились друг к другу враждебно.
- Жанна расположена быть высокомерной, - сказала Эмма.
- Нет, это не так, - ответила я. - Мы уже давно живем вместе и она появилась здесь при исключительных обстоятельствах. Жанна была мне хорошим другом, когда я в нем так нуждалась. Она не может быть высокомерной… Помни, что мы связаны особыми узами.
Жанна сказала:
- Когда появится ребенок, будет так приятно видеть в доме это маленькое существо. Но она здесь не хозяйка. Нет, хозяйка - вы, миледи Кларисса, и до тех пор, пока я жива, все будут помнить это!
- Уверена, что Эмма не забывает об этом.
- Она тонкая бестия, - ответила на это Жанна.
Но она, конечно же, тоже радовалась тому, что появится ребенок.
Мы с Эммой разговаривали об этом часами, и постепенно из мелких деталей стало вырисовываться ее прошлое. Я поняла, что ее мать была властной особой и Эмма полностью ей подчинялась. Она рассказала о книжной лавке на Левом берегу и о том, как тяжко приходилось ее матери трудиться, чтобы Эмма могла получить хорошее образование. Она рассказывала об улицах Парижа, о том, как она сидела у реки и смотрела на лодки, плывущие по Сене; как и раньше, она заставила меня почувствовать атмосферу тех улиц, представить толпы жестикулирующих людей, торговцев, дам, проезжающих мимо в своих экипажах, нескончаемую грязь.
В начале апреля у Эммы начались схватки, и через несколько беспокойных часов на свет появился ребенок.
Это был мальчик. Я вошла почти в тот же момент, когда он родился, увидела его красное сморщенное тельце и обрадовалась, что он вполне здоров и что у него пара крепких легких, о чем он тут же возвестил.
Эмма быстро поправлялась, и мы с увлечением перебирали имена. Наконец, она остановилась на Жан-Луи. Теперь у нас появился еще один член семьи.
* * *
Удивительно, как быстро при появлении ребенка изменяется жизнь людей. Все домочадцы были заняты Жан-Луи. Едва он появился на свет, как стал центром всеобщего внимания. Когда у него прорезался первый зуб, все пришли в возбуждение, и я отправила в Эверсли посыльного, чтобы поведать об удивительном событии.
Мы соперничали друг с другом за право держать его на руках и были вне себя от радости, когда он нам улыбался. Мужчины в доме тоже не оставались равнодушными к чарам ребенка, и даже Джефферс - кучер с вечно кислой миной, который работал на семью Ланса вот уже пятьдесят лет, с тех пор, как в восемь лет стал помощником конюха, - безуспешно старался скрыть улыбку, когда видел мальчика.
Когда наступило лето, мы отправились в Клаверинг-холл, потому что думали, что ребенку будет хорошо за городом. Там он был окружен теми же знаками внимания, что и в Лондоне. Ребенок был очень серьезным.
- Это потому, - объяснила Жанна, - что у него был немолодой отец.
Я заметила, что она смотрит на Эмму с некоторой подозрительностью, и подумала: может быть, она ревнует меня к моей сестре? Жанна имела к этому склонность. Она была из тех, кому нужен кто-то, чтобы за ним ухаживать. Она заботилась о своей матери и о своей старой бабушке. А теперь она обратила свою заботу на меня. Жанна была прирожденным организатором, который всегда командует, если предоставляется такая возможность, но ее побуждения были самыми лучшими. Ланс часто повторял:
- Жанна - прирожденная служанка. Думаю, это было естественно, что она невзлюбила Эмму, которая появилась в нашем доме и, казалось, заняла главенствующее положение, в основном благодаря Жан-Луи. Жанна продолжала настаивать на том, что Эмма ведет себя так, будто она хозяйка дома.
- Ох, Жанна, - сказала я, - ты видишь проблему там, где ее нет.
- Не будьте так уверены, - сказала Жанна, наклонилась ко мне и прошептала:
- Она француженка. Я рассмеялась:
- Но ты тоже.
- Вот поэтому-то мне все и понятно.
Жанна дотронулась до шеи привычным жестом, который меня удивлял, пока я не обнаружила, что под корсажем она носит медальон на золотой цепочке. Как-то она показала мне этот медальон, на нем была выгравирована фигура Иоанна Крестителя, которого она называла своим Жан-Бастианом. Медальон надели ей на шею в детстве, и она никогда с ним не расставалась, считая его талисманом, охраняющим ее от зла.
У нас были слуги, которые постоянно находились в Клаверинг-холле, и слуги, которые оставались в Лондоне. Но Жанна, естественно, была моей личной горничной и всегда находилась возле меня. После потерь, понесенных Лансом вследствие краха "Компании", он думал, что придется пожертвовать некоторыми слугами, и это по-настоящему его волновало. В конце концов он решил от слуг не избавляться, а продать земли и лошадей. Это было типично для Ланса. Хотя он любил своих лошадей и ему очень не хотелось расставаться с землями, которые находились во владении его семьи в течение многих поколений, но участь слуг была ему дороже и он готов был поступиться собственной гордостью. Какое-то время он был опечален, но, как всегда, это продолжалось не больше недели.
Нам нужна была няня для Жан-Луи, и я решила платить ей. Я сказала Лансу:
- Эмма - моя сестра, и я рада, что ты гостеприимный хозяин. Я настаиваю на том, чтобы подыскать няню.
Итак, все было решено, и няня Сабрины, Нэнни Керлью, порекомендовала свою двоюродную сестру, которую мы были рады нанять. Появившись в нашей семье, Нэнни Госуэлл тут же приняла все заботы о ребенке на себя.
Дни текли, а у нас не было никакого желания возвращаться в Лондон. Когда ребенок подрос, мы взяли его в Эверсли. Я часто писала Дамарис обо всем, что происходило. Жан-Луи занимал в моих письмах много места. Дамарис отвечала на это:
- Пора тебе обзавестись собственным ребенком.
Я этого страстно желала; я знала, что Ланс тоже этого хочет.
Стояло жаркое лето, и мы с Эммой много ездили верхом. Она научилась кататься верхом в Хессенфилде и не была такой искусной наездницей, как я, которая не расставалась с седлом с момента возвращения в Англию.
Этим летом Эмма выглядела удовлетворенной, но это состояние время от времени граничило с некой, я бы сказала, бдительностью.
Когда мы разговаривали, я понимала ее лучше.
Эмма страдала от того, что была никому не нужна. Можно представить, что ее появление на свет не очень-то обрадовало ее родителей. В жизни Хессенфилда было много женщин, и некоторые из них значили для него больше, чем другие. Я не сомневалась в том, что моя мать, несравненная Карлотта, красота которой стала легендой в нашей семье, являлась самой важной женщиной в его жизни. Женщиной, на которой, как он сказал своему брату, он бы женился, если бы она была свободна. Мать Эммы не была для него так важна, потому что, как я поняла, он мог бы с легкостью жениться на ней, если бы хотел, но он не сделал этого. Однако он любил детей, особенно своих, и не отказывался заботиться об Эмме.
Естественно, что такой человек, как Хессенфилд, не способен был думать о смерти. К тому же он был молод. Но в конце у него, вероятно, появилось какое-то предчувствие, и поэтому он подарил матери Эммы часы и кольцо и написал письмо своему брату, чтобы тот позаботился об Эмме.
Я чувствовала, что Эмма очень хочет быть нужной и ощущать себя с ребенком в безопасности. Она в какой-то степени подтвердила мои предположения, когда однажды перед возвращением домой мы расположились отдохнуть на поле примерно в миле от Клаверинг-холла, привязав лошадей к дереву.
- Я вышла замуж за Ральфа Рэнсома, - сказала Эмма, - отчасти для того, чтобы у меня был дом и обо мне кто-то заботился. Я никогда не любила его по-настоящему, но он был добр ко мне. Он овдовел, и у него были сын и дочь, которые жили со своими семьями в Мидленде. Я располагала деньгами своего отца, поэтому ни в чем не нуждалась, но возможность выйти замуж меня очень привлекала. У Ральфа был красивый дом, и я стала его хозяйкой. Но вскоре после нашей женитьбы я поняла, что Ральф запутался в долгах, и это принесло много волнений. Когда предоставился случай с "Компанией южный морей", Ральфу пришлось рискнуть почти всем, что у него было, в надежде получить в будущем большое состояние, которое помогло бы ему преодолеть трудности. Мы могли бы быть счастливы… - Она внимательно посмотрела на меня. - Не так романтично, как, должно быть, сложилось у вас с Лансом… но вполне приемлемо для девушки, у которой не так много преимуществ в этой жизни.
Она сорвала травинку и закусила ее белыми ровными зубами.
- О-о, тебе повезло, сестричка, - продолжала она, - ты богата, у тебя красивый муж. Ты одна из немногих, кому удалось избежать последствий краха.
- А у тебя есть Жан-Луи, - напомнила я ей.
- Да, это очаровательное существо. У меня есть Жан-Луи. Но у тебя он тоже есть… Он есть у всех.
- Все его любят, но ты его мать, Эмма. Она взяла меня за руку.
- Да, благодаря тебе он благополучно вошел в этот мир, но я не могу навсегда остаться здесь, мне следует подумать о том, что делать дальше. Что обычно делает женщина в моем положении, когда у нее нет средств поддерживать свое существование и существование ребенка? Может быть, обучать французскому детей, которые не хотят его учить? Быть старшей прислугой в каком-нибудь благородном доме?
- Не говори чепухи, - сказала я. - Это твой дом, и ты будешь жить в нем.
- Я не могу злоупотреблять твоей щедростью.
- Ты останешься здесь, потому что твой дом там, где твоя семья. Не забывай, что мы сестры.
- Единокровные сестры! Нет, я все-таки должна подумать.
- Может быть, ты встретишь человека, который станет твоим супругом. Мы будем чаще принимать. Здесь, за городом, у Ланса много знакомых.
- Брачный рынок? - сказала она.
Я заметила в ее глазах непонятный блеск. Как я теперь припоминаю, в Эмме было много такого, чего я не понимала.
- Это слишком грубое выражение. Люди знакомятся друг с другом и влюбляются.
Эмма посмотрела на меня и улыбнулась, а я подумала: "Поговорю об этом с Лансом сегодня же вечером. Мы должны почаще устраивать приемы. У меня достаточно денег для этого. Я должна подыскать мужа для Эммы".
Мы встали, потянулись и пошли к лошадям. Домой мы ехали молча.
Вечером я поговорила с Лансом об Эмме.
- Бедная девочка чувствует себя несчастной из-за своего положения. Должно быть, это ее тревожит. У нее были деньги - наследство от отца, но она их потеряла из-за этого злополучного краха. Она горда и тяжело переживает свою зависимость от нас. Если бы мы повеселее проводили время здесь, за городом, можно было бы подыскать ей мужа.
- Тогда, моя дорогая сводница, именно так мы и поступим.
Несколько дней спустя, когда Жанна расчесывала мне волосы, я сказала ей, что мы собираемся уделять больше времени развлечениям.
- Вы это одобряете? - спросила она.
- Сказать по правде, Жанна, я сама это предложила.
- Тогда опять начнутся карточные игры. Вы этого хотите?
- Нет, конечно же, я этого не хочу. Но мне кажется, что моей сестре нужны новые знакомства.
- Чтобы найти для нее мужа? - спросила напрямик Жанна.
- Я так не говорила, Жанна.
- Да, но вы не всегда говорите то, что думаете.
- Ну, если бы даже я так думала, это ведь неплохая идея, не так ли?
- Это было бы очень хорошо Мадам Эмма не та, за которую вы ее принимаете.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросила я с некоторым раздражением.
Мне были неприятны частые недомолвки Жанны относительно Эммы.
- Понаблюдайте за ней, - прошептала Жанна. - Я полагаю, она понимает толк в мужчинах. А мужчины есть мужчины… даже лучшие из них.
Я понимала, что она имеет в виду Ланса, к которому она испытывала сильное чувство восхищения из-за его красивой внешности, элегантного стиля одежды, изысканных манер.
- Иногда ты несешь сущий вздор, Жанна! - воскликнула я.
Она чересчур сильно потянула за волосы, собирая их в узел, и я протестующе вскрикнула.
- Вот увидите, - сказала она мрачно.
Прошло немного времени, и я пожалела о том, что предложила устраивать приемы, потому что веселые собрания почти всегда заканчивались карточной игрой за круглым столом.
Ланс, который взялся было за ум после недавно постигшей его беды, снова с горячностью принялся за старое. Эмма тоже почувствовала вкус к игре. Ланс сказал, что она очень хорошо играет в фараон, и они иногда стали играть в карты по утрам. Я часто уходила от гостей, не дожидаясь окончания игры. Впрочем, никто этого не замечал: единственное, что заботило окружающих, когда ставились столы, была игра.
Ланс переживал полосу везения и был уверен, что со временем вернет все, что потерял.
- С везением всегда так, - говорил он. - Сегодня тебе везет, а завтра нет.
Я снова оказалась в непростой ситуации, но мне не хотелось быть надоедливой женой; я давно поняла, что, несмотря на все мои усилия, Ланс останется игроком. Мне кажется, что я ничуть не меньше беспокоилась и об Эмме. Ланс, по крайней мере, мог заботиться о себе сам. Я уговаривала его не разжигать в Эмме страсти к игре.
- Где она возьмет деньги? - спросила я. - Ты же знаешь, какие у нее обстоятельства.
- Не отказывай ей в приятном времяпрепровождении, Кларисса, - ответил он. - Бедная девочка, ей было так тяжело. Ее это так радует, и у нее есть чутье игрока. У нее есть и способности и везение. Бывают такие люди, понимаешь?
- Но она не может себе этого позволить…
- Об этом не беспокойся. Вначале я помогу ей. Если она выиграет, то вернет мне долг, если нет - мы забудем об этом.
- Ах, Ланс!
Он обнял меня и поцеловал, как обычно, смеясь при этом.
- Пусть девочка повеселится, - заключил он.
- Это не лучший способ.
- Мы не можем все быть похожими на тебя, дорогая Я замолчала, чувствуя себя ханжой, мешающей другим получать удовольствие.
Через несколько дней я стала свидетелем небольшой ссоры между Жанной и Эммой. До этого враждебность между ними была хотя и явной, но безмолвной.
Я шла в комнату Эммы, когда услышала их громкие сердитые голоса. Я замедлила шаг и, не удержавшись, прислушалась к тому, что они говорили. Они быстро и раздраженно разговаривали по-французски.
- Поосторожнее, - говорила Эмма. - Ты ведь сейчас не на улице де ла Моран.
- Откуда вам известно, что я вообще когда-либо была на этой улице?
- Ты же знаешь, что жила там со своей матерью и бабушкой Поэтому тебе знакомы только самые неприглядные из самых низких сторон жизни.
- Мы жили там потому, что не могли позволить себе ничего лучшего. Но откуда вам это известно?
- Я слышала, как ты говорила.
- Я не могла упоминать этого в вашем присутствии. Никогда. Никогда.
- Успокойся и не разговаривай так с теми, кто выше тебя.
- Вы… вы. - вскричала в ярости Жанна - Берегитесь. Если вы обидите мою госпожу Клариссу, я убью вас.
Я не стала больше слушать, повернулась и поспешила уйти.
Мне не нравилась эта растущая враждебность между Жанной и Эммой, так же, как не нравилась игра, которая снова становилась неотъемлемой частью нашей жизни.