– После соответствующего приговора! – воскликнула Катарина. – Это не армия, милорд. Война окончена. С этим преступником поступят так же, как и со всеми остальными – в соответствии с законом. – Она стиснула спинку стула обеими руками. – Судья, а не полевой жандарм, посмотрит запись допроса и признания. И если… если все окажется в порядке и вина будет доказана, судья вынесет приговор. После принятого решения, в случае необходимости, нужно будет послать за палачом. И тогда, и только тогда, преступник будет предан смерти с помощью меча или веревки, как решат судья и палач.
Выслушав ее заявление, все разинули рты от изумления, затем раздались крики:
– Веревку! Веревку! Смерть от меча не для таких, как он!
Клаус снова постучал по столу, и все замолчали. Александр подошел к Катарине, в наступившей тишине каблуки его новых сапог громко стучали по доскам пола. Он остановился рядом с ней и смотрел в ее глаза до тех пор, пока она не почувствовала, как к ней вновь возвращается самообладание.
Он повернулся лицом к собравшимся.
– Я согласен с высказанным здесь мнением. Я знал слишком много храбрых и честных людей, погибших от меча, и не хочу, чтобы подобную тварь казнили таким же образом. Однако моя супруга права – наказание должен определить судья.
– Н-но, – заикаясь, пробормотал Рикард, побледневший от собственной смелости, потому что решился обратиться к хозяину, – вы наш господин и судья.
Катарина посмотрела на Александра и увидела, как сжались его зубы. Он явно не ожидал этого и не хотел принимать на себя ответственность. Он опустил руку ей на плечо и сжимал его все крепче и крепче. Но она не дрогнула, повернула голову и уверенно посмотрела на него.
– Как я уже говорила, ты можешь, если пожелаешь, назначить судью на свое место, – сказала она ему.
Александр слегка разжал пальцы и кивнул.
– Клаус, я назначаю тебя судьей вместо себя. Я работал с тобой и понял, что ты трудолюбивый, прилежный и справедливый человек.
Остальные, один за другим, одобрительно закивали, доброжелательно улыбаясь – все, за исключением мельника, который одернул свою превосходную новую куртку и только раз сдержанно кивнул.
На мгновение Клаус пришел в замешательство.
– Но я всего лишь кузнец, – сказал он, обратив на Александра умоляющий взгляд. Александр ответил ему легким полупоклоном и жестом указал на стул во главе стола. Клаус пожал широкими плечами, словно Атлас, прилаживающий свою ношу, и сел. Остальные последовали примеру кузнеца и устроились на своих табуретках.
Александр отвел Катарину в угол между камином и закрытым окном.
– Неужели ты никогда не сдаешься, женщина? – спросил он вполголоса, одновременно искоса поглядывая сквозь щели в ставнях.
– А ты ожидал, что я сдамся? – так же тихо ответила она вопросом на вопрос.
– Игра в правосудие не удержит фон Меклена от нападения на эту деревню и долину. Любой стоящий офицер отступает в безнадежных обстоятельствах.
– Но надежда есть, – ответила она многозначительным шепотом. – Так что, возможно, хорошо, что я женщина, а не офицер.
Александр цинично усмехнулся.
– Я видел немало капитанов, обладающих меньшим мужеством, чем ты. – Он отвернулся от окна. – Ты так же неумолима, как снег за окном. – Он снова сжал ее плечо, но на этот раз его прикосновение было скорее ласковым, чем предостерегающим. – Такая же нежная, прекрасная и такая же опасная для неосторожных.
Она бросила взгляд на закрытые ставни, затем снова перевела его на Александра.
– Снег? – переспросила она, только теперь обратив внимание на наступившую за окном тишину. Снег разогнал толпу, заставив людей вернуться домой, к своим очагам. Призывающий к порядку стук Клауса по столу не позволил Александру ответить.
Кузнец кивнул одному из своих сыновей, стоявших у двери.
– Приведи негодяя, – отдал он распоряжение официальным тоном.
Молодой здоровый парень одной рукой распахнул тяжелую, обшитую досками дверь. Водоворот падающих снежинок ворвался в помещение, затанцевав в теплом воздухе таверны и постепенно тая. Катарина вздохнула. Еще одна задержка!
"Изабо", – прошептала она. Ей хотелось только одного – увидеть Изабо и изо всех сил прижать ее к груди.
В таверну ввели закутанного в одеяло, дрожащего и ругающегося, тощего, как прут, человека, и Катарина мысленно обругала его в ответ. Снова этот негодяй задержит ее в пути.
Сын Клауса закрыл дверь, ведущую в безмолвный белый мир, раскинувшийся за стенами таверны.
– Сообщи свое имя, – торжественно произнес Клаус, обращаясь к пленнику.
Преступник поплотнее закутался в одеяло и намеренно, для Катарины, насколько возможно громко зазвенел цепями.
– Ты уже знаешь мое имя, – сказал он, словно разговаривая со слабоумным.
– Ну тогда назови его снова, – сказал Клаус на этот раз не так повелительно, но более сердито.
– Разве тот дурень, которого вы присылали ко мне, забыл записать его?
Пришла очередь мельника потерять самообладание.
– Тот дурень – мой брат! – Негодяй заржал. – Я хочу сказать… я хочу сказать…
Клаус постучал по столу.
– Господин мельник, всем известно, что ваш брат ученый человек.
Мельник снова одернул свою превосходную куртку, теперь он, казалось, успокоился.
Человек, по поводу которого злословили, сидел на скамье, стоящей у стены, напротив Александра и Катарины, и был занят тем, что вел записи. Он поднял глаза, словно только что обратил внимание на переполох.
– Его зовут Эбер, красильщик.
– Спасибо, ученый господин, – сказал Клаус. – А теперь, Эбер, красильщик, откуда ты родом?
Пленник одернул одеяло, явно пародируя жест мельника.
– Он забыл и это записать, не так ли? – небрежно спросил он.
Катарина вздохнула и села на скамью под окном. Похоже, им предстоит долгий день.
Три часа спустя Катарина принялась ерзать, тщетно пытаясь устроиться поудобнее, чтобы скамейка перестала походить на орудие пытки. Александр, сидевший рядом с ней, тоже задвигался и под прикрытием ее широко раскинувшейся амазонки незаметно придвинулся к ней так, чтобы она смогла опереться на него. Она с трудом подавила смущение от его близости, но почувствовала огромное облегчение. И похоже, это единственное облегчение, которое ей предстоит испытать в ближайшее время. "Эбер-красильщик" упорно не желал подчиниться.
Брат мельника, магистр Юнтер, снова закачал головой в ответ на вспышку вышедшего из себя пекаря, требовавшего "прекратить все это баловство и глупости и повесить богохульствующего негодяя и убийцу! Он ведь уже признался во всем, не так ли?"
– Это мы и пытаемся установить, господин пекарь, – довольно ворчливо сказал магистр.
Пекарь с раздражением фыркнул и, скрестив руки на груди, сердито сказал:
– А я-то думал, что это его признание вы писали все утро.
Магистр Юнтер снова поверх очков посмотрел на пекаря, Катарину стала раздражать эта привычка уважаемого магистра. Прищурившись, она следила за тем, как брат мельника читает лекцию по юриспруденции, не в состоянии сдержать свое самодовольство.
Этот человек, несомненно, знал кое-какие основы юриспруденции, но и она сама кое-чему научилась, пока жила у отца в Таузендбурге, и в глубине души у нее возникло подозрение, что звание "магистра" такая же фальшивка, как и титул маркграфа Карабаса. Чувство вины кольнуло ее, и она попыталась отодвинуться от сидевшего так близко Александра.
Но его рука, лежавшая на ее ладони, казалось, застыла, и она не двинулась с места.
Пекарь театрально вздохнул.
– Я знаю, магистр Юнтер, что человек должен сначала признаться, прежде чем ему вынесут приговор! Но я хочу знать, почему он не делает этого сейчас. Он быстро признался, запертый в комнате над кузницей Клауса.
Сын Клауса фыркнул.
– Наверное, почувствовал, как его там покусывает адский огонь. Он-то и заставил его поторопиться туда, куда ему и дорога – прямо в ад за то, что напал на нашу госпожу!
– Довольно, – загремел голос Клауса, хотя не слишком уверенно. Было ясно, что большинство присутствующих поняли смысл фразы, произнесенной молодым человеком.
Эбер, красильщик, стоял, охваченный внезапно наступившей тишиной, и пальцы его правой руки двигались, словно подбрасывая небольшой диск – пуговицу или монету. Этот жест показался ей знакомым, но она не могла точно вспомнить – откуда.
Тепло, которое она ощущала от огня камина и близости Александра, исчезло. Она встала и сбросила руку Александра, пытавшегося ее удержать. Остальные тотчас же вскочили.
– Господин кузнец, – обратилась она, – можно мне еще раз осмотреть содержимое кошелька, который висел у него на поясе?
Она взглянула на него мельком ранее, но, может быть, что-то упустила.
– Конечно, миледи! – ответил Клаус и, перевернув кошелек с кожаным шнурком, высыпал его содержимое на стол.
Там было не так уж и много вещей: небольшой пучок травы, перевязанный шнуром из сплетенных волос, – какой-то амулет, обладание которым довело бы его до беды, если бы он уже и так не впутался, камень с острыми краями, возможно использовавшийся как нож, и монета. Золотая монета.
Она взяла ее и внимательно осмотрела, проводя подушечкой большого пальца по отчеканенному образу ангела. Затем, словно в трансе, она принялась подкидывать ее, повторяя движения узника. Потрясенная всплывшими из глубины ее мозга воспоминаниями, она бросила монету на шероховатую поверхность грубо отесанного стола. Описав круг, монета завращалась и, наконец, замерла.
– Эбер, красильщик, – воскликнула она, изумив всех присутствующих, включая и подсудимого. – Как к тебе попала английская монета?
Он, прищурившись, настороженно посмотрел на нее, затем его взгляд нарочито лениво скользнул по закопченному потолку.
– Английская? Я и не заметил. – Оторвав взгляд от потолка, он вызывающе посмотрел на нее и добавил: – А в чем дело? Для золота нет границ.
Судья и все сидевшие вокруг стола, исполняющие обязанности присяжных, одновременно повернулись и посмотрели на нее. Катарина почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, а она, словно зачарованная, продолжала следить за пальцами подсудимого, двигавшимися так, словно продолжали вертеть монету.
Теплые ладони бережно сжали ее плечи.
– В чем дело? – прошептал ей на ухо Александр. Она коснулась кончиками пальцев его руки и покачала головой, давая ему понять, что здесь не место для обсуждения. Обращаясь к присутствующим, он сказал:
– У нас с женой было долгое путешествие, и мы должны уехать, прежде чем снегом заметет дорогу. Этот негодяй может подождать суда еще день.
Магистр Юнтер, кивнув, снял очки и положил их в карман куртки.
– Полностью согласен, милорд. Совершенно ясно, что злодей намерен сопротивляться. Я предлагаю послать за палачом… он в любом случае понадобится, а они умеют вырывать правду у таких, как этот.
Он принялся собирать свои бумаги и чернильницу, даже не обратив внимания на то, что Клаус не успел еще выразить своего отношения.
– Пытка? – воскликнул мельник. – Юнтер! Подумай о расходах. Только повесить его будет стоить четыре флорина. А что, если он станет упорствовать? Это нам будет стоить по флорину в день, если палач станет допрашивать его.
– Успокойся, – сказал Клаус мельнику.
Он подобрал амулет из трав и камень, бросил их обратно в кошелек и передал своему сыну на хранение. Грубыми пальцами он взял золотую монету и провел по отчеканенному изображению ангела.
– Милорд, он, несомненно, украл это у какого-нибудь бедняги, – заметил он, обращаясь к Александру, и протянул ему монету. – Если бы отец Игнатий был здесь, он взял бы ее на хранение, но, так как он еще не вернулся с совета у епископа, мы просим вас сохранить ее.
Александр взял монету и положил в карман куртки. Мельник со злостью посмотрел на пленника.
– Надеюсь, ты скоро осознаешь свою глупость! Этим деньгам можно найти лучшее применение, чем тратить их на твои злосчастные кости, только переломав которые и можно заставить тебя вспомнить правду!
Жилистый неопрятный человечек усмехнулся.
– Я продержусь до весны только для того, чтобы досадить, – он поднял взгляд на Катарину, – тебе.
Александр повел ее к двери.
– Уже поздно, нам пора ехать, – сказал он. "Время истекло, – подумала она, натягивая дрожащими руками перчатки. – Уже слишком поздно".
Александр глубоко вдохнул колючий холодный воздух, и его горло и легкие обожгло морозом. Закутанная в плащ фигура Катарины двигалась прямо перед ним по дороге среди покрытых снегом деревьев. Она наклонилась вперед, направляя коня к дому и явно испытывая нетерпение от того, что ей приходится сдерживать его бег из-за толстого слоя снега, скрывающего землю, – ее умение управлять лошадью не вызывало сомнений. Ее единственное желание добраться поскорее домой омрачала невыразимая печаль, окутавшая, словно саваном, ее лицо.
Александр не отводил от нее глаз, а мир вокруг, казалось, превратился в сказку. Слой белого снега лежал на ветвях, которые казались серебристыми в легкой пелене бури и водовороте падающих снежинок. Это был мир, далекий от настоятельных потребностей войны… и мира.
Александру многое хотелось сказать, но он не мог пока ничего произнести и довольствовался тем, что следил, как кружевное облачко ее дыхания медленно уносится ветром в небытие. Неожиданно он осознал свое сокровенное желание – чтобы реальный мир – мир с безумием фон Меклена и местным правосудием – унесло бы ветром с такой же легкостью, как ее дыхание.
Было бы чудом оказаться здесь вместе с ней… только с ней… и, утратив представление о времени, согревать друг друга своим теплом… Тонкая ветка, мимо которой он проезжал, сломалась под тяжестью снега, обрушив на землю белую лавину, и с нею обрушились его праздные мечты.
Катарина вздрогнула, выведенная из глубокой задумчивости. Она оглянулась на Александра и придержала коня, пока он не поравнялся с ней.
– Я ожидала получить жестокий нагоняй, – сказала она, отряхивая снег с плаща.
Он пожал плечами.
– Я мог бы сказать тебе только то, что ты уже знаешь, – отозвался он. – Настаивать на суде… на формальном правосудии… совершенно бессмысленно, принимая во внимание создавшиеся обстоятельства. Но ты и сама знаешь это.
Она с горечью улыбнулась.
– Правосудие. Пытка. Повешение.
– Это то, чего ты хотела.
– Да, то, не так ли? – ответила она, и голос ее прозвучал неуверенно. Она перевела дух, будто собираясь продолжить, но произнесла только одно слово – "мир", – и оно прозвучало как глубокий вздох. Мертвая зимняя ветка появилась прямо перед ее лицом, и она сломала ее. – Все это так отличается от того, что я ожидала.
– Нужно время, чтобы земля исцелилась от войны, – мягко сказал он. – Нужно время.
– У нас нет времени. – Она отбросила ветку в сторону. – Но дело не только в этом. Дело… – Она беспомощно обвела рукой вокруг. Дорога привела их к участку земли, покрытому обгорелыми пнями. Черные обуглившиеся деревья, оставшиеся от прошлых лет, теперь были покрыты застывшим снегом, с ними перемежались голые прутики новой поросли. – Дело… дело в этом, – сказала она, ударив ногой по высокому обгорелому дуплистому стволу и сбив снег на землю. – Может быть, мне казалось, что, как только наступит мир, эти деревья вырастут за один сезон? Или что правосудие тотчас же станет милосердным?
Она повернулась к нему, и ее кристально чистые синие глаза внимательно вгляделись в его лицо, они как бы искали в нем то, чего, как она знала, там не было.
– Или что больше не будет преступников, раз не станет солдат?
Его сердце на мгновение сжалось, когда ее голос наполнился ненавистью при слове солдаты, но он только сказал:
– Твоя вера помогла тебе выжить.
– Действительно помогла. – Она засмеялась, и ему было мучительно слышать горечь в ее смехе. – Она помогла мне выжить. Мир. Мир. Мир. Это слово было литанией для меня. Нет, не литанией! Заклинанием… магическим заклинанием, которое я повторяла про себя снова и снова, словно он мог возникнуть, если я произнесу слово бессчетное число раз. Независимо от того, что происходило. Независимо от того, кто умирал. Мир. Мир. Мир…
Их лошади остановились – Катарина невольно натянула поводья, осадив коня, и Александр последовал ее примеру. Он протянул руку и коснулся ее лица, ожидая ощутить слезы, но их не было – только опаляющая боль, пустившая столь глубокие корни, что она не могла плакать. Он провел большим пальцем по ее сухой щеке.
– Хоть ты и ненавидишь солдат, Катарина, но ты – один из лучших, с кем мне доводилось встречаться.
– Значит, Халле была права, – сказала она, как бы обращаясь к себе.
– Халле?
– Моя подруга, – ответила она, отстраняясь от него, хотя на мгновение ему показалось, что ей не хочется разрушать возникший между ними контакт. – Подруга, которая однажды сказала мне, что со временем мы становимся теми, кого больше всего ненавидим.
Она одарила его почти искренней улыбкой и похлопала по одной из седельных сумок.
– И даже в книге Грендель нет заклинаний против этого.
– В книге Грендель вообще нет заклинаний, – заметил он.
– Я знаю, – ответила она.
– Но тебе не нужны заклинания, Катарина.
– Знаю.
– Потому что мир не чудо.
– Знаю, – в третий раз ответила она, и в ее голосе больше не было музыки – только печаль.
Когда они еще немного проехали по тропе, Александр снова остановил лошадь и внимательно всмотрелся в серый полумрак леса слева от них.
– В чем дело? – тихо спросила Катарина.
Он на мгновение поднял руку, затем указал вперед, вдоль тропы.
– Там, впереди.
Он спешился и, приказав ей оставаться на месте, медленно и осторожно двинулся по тропе.
Она затаила дыхание, а рука невольно скользнула в карман за пистолетом. Александр скрылся среди деревьев. Ее сердце бешено билось, и его удары, казалось, отдавались в ушах. Пальцы крепко сжали рукоятку пистолета.
Где же он? Она не слышала звуков борьбы. Возможно, их приглушил снег? Или в ход пошел нож? Она всматривалась в деревья, пытаясь определить, куда он ушел. Тишина. Безмолвие.
Разозлившись на собственную трусость, она соскользнула на землю, крепко сжимая пистолет, и пошла по следам Александра, хорошо видным на свежем снегу, стараясь наступать в них, хотя это было и нелегко – шаги оказались слишком широкими. Она подошла к зарослям, среди которых он скрылся, следы вырисовывались четко и принадлежали явно одному человеку.
Она взвела курок и сошла с тропинки. До нее донеся хлопок, похожий на звук пощечины, и она бросилась вперед. Александр!
– Довольно, – услышала она голос Александра и, споткнувшись, остановилась на краю небольшой прогалины, в центре которой догорал маленький костер, а рядом с ним на пеньке сидел тощий оборванный человек, его держали двое крепких и сильных фермеров из долины.
– Это шпион, милорд! – заявил один из фермеров. – Он должен умереть, как бешеный пес, кем он и является.
– Нет, нет, – запротестовал оборванец.
– Ты на днях расспрашивал об его светлости в деревне! – Фермер принялся трясти его. – Попробуй отрицать это! У нас есть пять свидетелей, которые могут подтвердить.
– Невинные вопросы! – выпалил оборванец. – Клянусь. Пожалуйста, добрый человек… мое плечо…