Харриет сказала, что это - неплохая идея и ей приходила мысль, что было бы нечестно таскать нас всех за собой. Почему бы ей не отправиться туда вместе, скажем, с Карлоттой? А если есть возражения - а они будут, и Харриет это знала, - то мы можем взять с собой одного из грумов.
- Давайте проведем в "Черном борове" еще одну ночь, тогда мы с Карлоттой сможем совершить это небольшое путешествие. А ты, Грегори, ведь снова говорил, что любишь здешние места, - теперь у тебя будет шанс получше их изучить.
У Харриет был дар заставлять людей верить, будто бы они хотят именно то, что она им предлагает. В итоге тем же утром мы с нею и грумом отправились по той же дороге, по которой я ехала в ту памятную ночь.
В это утро запах моря ощущался сильнее. Легкий бриз кудрявил волны, оставлявшие пенистые оборки на берегу. Я увидела крышу дома и на миг попала во власть эмоций.
- Вероятно, там сейчас никого нет, - сказала я.
- Давай взглянем.
Мы въехали на возвышенность, на которой стоял дом. В саду оказалась женщина.
- День добрый! - поздоровалась она.
У нее была корзина, полная роз, и она все время оглядывалась на дом. Когда я подумала, что приехала в то таинственное пустое жилище, теперь наделенное всеми признаками обитания, я была взволнована.
Женщина, очевидно, решила, что мы сбились с, пути и хотим спросить дорогу.
- Мы едем из "Черного борова", - сказала Харриет.
Женщина улыбнулась:
- И заплутали, да? А куда вам нужно?
- Можно вас на пару слов? - подала я голос. Она немного изменилась в лице.
- Тогда вы должны войти в дом. Мы привязали лошадей и вслед за ней прошли в холл, так хорошо мне знакомый.
- Я сейчас пошлю, чтобы нам принесли что-нибудь перекусить, - сказала женщина. - Я уверена, что у вас с самого начала путешествия и крошки хлебной во рту не бывало.
Появился слуга, и она приказала:
- Принеси нам вина и пирожных, Эмиль, в зимнюю гостиную.
Минут через десять, которые мы провели в разговоре о погоде и состоянии дорог, вино и пирожные были поданы. Потом хозяйка притворила дверь и выжидающе на нас посмотрела.
- Вы привезли какие-то известия для меня? - спросила она.
Харриет тоже смотрела на меня, и я произнесла:
- Нет, у нас никаких известий нет. Наоборот, я была бы вам очень признательна, если б вы сообщили мне хоть какие-то сведения: я - подруга лорда Хессенфилда.
Женщина не на шутку встревожилась:
- Что-нибудь не так?
- Да нет, я думаю, что ничего страшного не произошло, - успокаивающе сказала я.
- Мы хотим знать, - вмешалась Харриет, потому что ненавидела положение, как она говорила, "стороннего наблюдателя", - сумел ли он перебраться в безопасное место?
- Вы имеете в виду… после того, как побывал здесь?
- Да, - сказала я. - Именно это мы и имеем в виду.
- Но это же было давно. Море они переплыли не без труда, но все-таки переплыли.
- И теперь они с королем?
Она кивнула.
- Однако вы должны рассказать мне, кто вы такие?
- Друзья лорда Хессенфилда, - непререкаемым тоном произнесла Харриет, и хозяйка на нас стала Смотреть, как на своих, - на якобитов.
- Я была с ними, когда они привезли сюда генерала, - сказала я - Не знаю, что бы мы делали без вашего дома.
- Ну, это пустяки! - ответила хозяйка. - Никакого риска: уехать отсюда, а потом; вернуться через неделю, и все.
- Для нас это было настоящим спасением, - заметила я. - Однако нам нельзя задерживаться. Я просто хотела повидать вас.
Хозяйка налила нам еще вина, и мы выпили за короля - за Якова II, а не за Вильгельма III, после чего мы сказали, что должны возвращаться обратно в "Черный боров".
Она проводила нас, и, когда мы поскакали прочь, Харриет шепнула мне:
- Неплохо сработано, дорогая моя маленькая якобитка! Я уверена, что эта добрая леди думает, будто в нашем визите был некий особый смысл: если бы мы были преданными якобитками, нам следовало бы знать, что Хессенфилд находится сейчас в безопасности, в Сен-Жермене. По-моему, нашей знакомой теперь есть над чем поломать голову.
- Вечно ты все повернешь как-нибудь не так! Тебе лишь бы интриги плести.
- Ну, а что это, по-твоему, было? Всего-навсего маленькое упражнение в одурачивании. Удивляюсь я, как много якобитов в этой стране, и все выжидают удобного момента. Ну, а мы теперь, по крайней мере, знаем, что Хессенфилд и его славные ребята сейчас в безопасности, отсиживаются в Сен-Жермене и, боюсь, обдумывают свои дальнейшие шаги.
Я почувствовала огромное облегчение от того, что Джон в безопасности.
* * *
Приготовления к рождению ребенка были чем-то новым и будоражащим для меня. По мере того как недели превращались в месяцы, я все больше и больше втягивалась в них и к тому моменту, когда ощутила внутри себя новую жизнь, не могла думать уже ни о чем, кроме как о том времени, когда мое дитя появится на свет.
В сентябре, через четыре месяца после нашей с Хессенфилдом ночи, до нас дошла весть, что король Яков скончался в Сен-Жермене. Вокруг этого было много разговоров, и Грегори, помню, сказал еще тогда, что якобитскому движению конца не видно. У Якова остался сын, который теперь его полноправный наследник.
- Бедный Яков! - вздыхала Харриет. - Какая печальная у него была жизнь! Дочери и те обратились против него, а он глубоко это переживал.
- Он не хотел возвращаться в Англию на свой трон, - добавлял Бенджи. Стать иезуитом для него означало пойти против всего мира.
Я терялась в догадках, как отразилась смерть короля на Хессенфилде, но полагала, что его усилия не пропали даром: теперь у него есть новый претендент на трон вместо старого. Однако представляю себе его чувства, если он вдруг опять приедет в Англию и узнает, что я ношу под сердцем его ребенка.
Похоронили Якова со всеми полагающимися почестями. Тело его было погребено в бенедиктинском монастыре в Париже, а сердце доставлено в Шейльский женский монастырь. Самым же важным было то, что Людовик XIV, король Франции, объявил сына королем Английским, Шотландским и Ирландским Яковом III.
Об этом тоже много судачили. Ходили сплетни также и о том, что у нашего Вильгельма нелады со здоровьем, но это же явная чушь! Об этом говорила даже прислуга, а я принимала обе стороны.
Чтобы выказать свое нерасположение и несогласие, Вильгельм отозвал своего посла из Франции, а французскому приказал убираться восвояси. Затем мы услышали, что Англия вступила в альянс против Франции. Этот блок называли "Великим альянсом", и война, казалось, была неминуема. Это связывалось не с Яковом, а с испанским порядком престолонаследия, и первые зарницы войны были уже видны, но, несмотря на все это, я по-прежнему была поглощена мыслями о ребенке.
На Рождество в Эйот Аббас приехала моя мать с Ли и Дамарис.
Мать была очень серьезно обеспокоена моим самочувствием, привезла одежду и много советов, адресованных моему будущему ребенку. Она решила оставаться со мной до рождения малыша, и ничто не могло поколебать ее решения. Она сказала это почти с вызовом, намекая на Харриет, - как бы не казалось абсурдной мне ее мысль о том, будто та жаждет узурпировать права матери. Моей матери никогда не понять Харриет. Их глупое соперничество росло день ото дня, а ведь было время, когда мать, оказавшись в моем положении, именно к ней обратилась за советом.
Рождественские праздники прошли, как обычно, до родов оставалось около двух месяцев.
И вот в холодный февральский день мое дитя появилось на свет.
Это была крепенькая здоровая девочка. Держа ее в руках, я с благоговением подумала о том, что в результате нашей встречи, сопряженной, со смертью, и явилась жизнь, новая жизнь.
- Как ты ее назовешь? - спросила мать, пожирая глазами малютку.
- Я решила назвать ее Клариссой, - ответила я.
Часть вторая
ДАМАРИС
ПОДВАЛ ДОБРОЙ МИССИС БРАУН
Наверное, я всю жизнь буду в тени Карлотты. Она на семь лет меня старше, что и так уже несомненное преимущество, но дело не в возрасте: Карлотта сама по себе очаровательнейшее существо из всех, с кем сталкивала меня судьба.
Когда она входила в комнату, все разом оборачивались. Это происходило помимо воли, согласно какому-то непреодолимому импульсу. Мне лучше, чем кому-либо, известно это ощущение, поскольку я слишком подвержена ему и всегда его испытываю. Темные вьющиеся волосы и эти бездонные голубые глаза делали ее, конечно, ошеломляюще прекрасной, а когда одна из сестер столь мила, разве может сравниться с ней другая? Я не сомневаюсь, что не будь у меня такой сестры, как Карлотта, обо мне говорили бы как о приятной и очень даже симпатичной, но Карлотта была, и мне пришлось привыкнуть, что это ее называют "красавица". Я быстро сдалась и уже не принимала это чересчур близко к сердцу, чего опасалась, должно быть, матушка. А кроме того, я ведь тоже принадлежала к армии обожателей Карлотты. Я любила смотреть в эти глубоко посаженные глаза, когда они полуприкрыты веером невероятно длинных темных ресниц; в следующий миг они могли распахнуться и, если сестра не в духе, полыхнуть голубым огнем. Кожа ее была бледна и в то же время отливала нежным румянцем, живо напоминая мне цветочные лепестки - тот же цвет, тот же оттенок. У меня же кожа была "кровь с молоком", а прямые каштановые волосы, которые не очень-то просто завить, упрямо не желали лежать так, как мне хотелось. Цвет глаз вообще не определишь, я обычно говорила, что они такого же цвета, как вода. "Они такого же цвета, как ты, - заявила однажды Карлотта. - Своего у них нет, они становятся то одни, то другие, в зависимости от того, что сейчас к тебе ближе всего. Вот и ты так, Дамарис. Хорошая девочка: "Да, да, да", - только от тебя и слышно. Вечно своего мнения нет, говоришь то, что тебе говорят другие". Карлотта подчас могла быть жестокой, особенно если кто-то или что-то выводило ее из себя. В таких случаях ей нравилось срывать злость на ком-нибудь, кто оказывался поблизости, обычно это была я. "Ты такая хорошая девочка", - постоянно говорила она мне, и в ее устах это слово звучало как самое презренное на свете.
Матушка всегда пыталась убедить меня, что любит меня так же, как и Карлотту. Я же была в этом вовсе не уверена, однако знала, что беспокою ее в гораздо меньшей степени, нежели Карлотта.
Однажды я услышала, как бабушка говорила матушке: "Ну, с Дамарис у тебя, по крайней мере, неприятностей не будет". Я сообразила, что и тут они сравнивают меня с Карлоттой.
Карлотта вечно впутывалась во всякого рода истории, вокруг нее постоянно происходили разные события, а она оказывалась всегда в самом центре их.
Все из-за того, что она была не только красивой, но и богатой. Она вскружила голову Роберту Фринтону, который жил в Эндерби-холле, да так, что он оставил ей все свое богатство. Затем пошли слухи, будто бы она собирается "удариться в бега" с неким Бомонтом Гранвилем. Я лично не видала его ни разу, но о нем много говорили, а имя его было у всех на устах, даже у прислуги.
Но это уже в прошлом, а сейчас она замужем за Бенджамином Стивенсом, милым Бенджи, в котором мы все души не чаем, а матушка в особенности, радуется, как малое дитя.
Рождество мы провели в Эйот Аббасе, и опять все крутилось вокруг Карлотты. Матушка настояла, чтобы мы не уезжали, покуда ребенок - маленькая девчушка, которую назвали Клариссой, - не появился на свет, и лишь после этого отпустила нас с отцом домой.
- Теперь, с рождением ребенка, - сказала матушка, - Карлотта угомонится.
- Угомонится! - с усмешкой воскликнул дед. - Да эта девчонка никогда не угомонится! Помяните моя слова, она всегда будет зажженной спичкой в стоге сена.
К Карлотте дед питал особые чувства, а меня он, казалось, вовсе не замечал. Матушка утверждала, что он и на нее внимания не обращает. Это лишь подчеркивало ту теплоту, с какой дед относился к сестре.
Матушка скоро должна была воротиться домой. Причин оттягивать возвращение больше не было, она увидела, как внучка благополучно появилась на свет, и убедилась, что Эйот Аббас стал для Карлотты после свадьбы с Бенджи родным домом, а Карлотта окунулась в мир своего детства, которое некогда провела здесь, будучи для всех дочкой Харриет.
Вчера от Стивенсов прискакал с письмами один из их грумов. Матушка извещала, что в конце недели собирается домой. Путешествие Оттуда занимало по обыкновению не так уж много времени - от силы две ночи придется провести на постоялых дворах, если не поспешить. Однако грумы умудрялись уложиться всего в два дня, причем каждый раз старались управиться в более короткий срок.
То утро выдалось искристое, сверкающее. Март, вопреки устоявшемуся мнению о себе как "о робком ягненке", рвался на свободу, подобно заправскому льву. Воздух был напоен весною. Длинная зима кончилась, ночи становились все короче и короче, и, хотя солнце светило еще не в полную силу, его лучи уже вовсю разгуливали по полям и деревьям. Я любила выезжать верхом в лес, любила наблюдать, как меняется все вокруг. А еще я была без ума от животных, если не считать наших собак и лошадей, я обожала разных птиц и вообще всех диких тварей. Они всегда приближались ко мне, будто понимая, что у меня и в мыслях нет причинить им вред, что я хочу им только помочь. Я знала, как нужно говорить с ними, как успокоить их. Отец утверждал, что этот дар у меня от рождения. Я ухаживала за кроликами и воробьями, а однажды на болоте нашла выпь. У нее была сломана лапка, и я не могла оставить ее в беде. Какая радость была видеть, как она выздоравливает!
Я любила жизнь в имении, но знала и то, что рано или поздно наступит час, когда мне придется уехать с семьей в Лондон, чтобы бывать на балах и, в конце концов, найти себе подходящего мужа. Сказать по правде, я страшилась этого; единственное утешение, что родители не собираются выдавать меня замуж насильно, столь велико их желание видеть меня счастливой.
В любом случае мне еще только тринадцать, и вся эта суета - дело будущего, хотя Карлотта, насколько я припоминаю, вряд ли была старше, когда по уши влюбилась в Бомонта Гранвиля. Но Карлотта и есть Карлотта.
- Она уродилась такой, сразу со всеми женскими хитростями, которые приобретаются в течение жизни, - говорил дед, - а воспользовалась пока, дай Бог, половиной из них.
Он сказал это с явным одобрением. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что уж я-то родилась, не наделенная ни Одной из вышеуказанных хитростей.
Но в то памятное мартовское утро меня ничто не заботило. Я наблюдала, как трудятся, устраивая гнезда, грачи, видела несколько куликов, которых мы иногда называем "жаворонками-бегунками". Они, действительно, немного похожи на жаворонков, и человек несведущий, не понаблюдавший их раньше, мог бы запросто их перепутать. Я любила смотреть, как они бегают по земле бегают, а не прыгают. Я слышала также крик выпи, точно прохныкал кто-то. Подходить ближе я не стала, гнездо, судя по всему, И так уже недалеко, а бедняжка очень беспокоится за свое потомство.
Я миновала Эндерби-холл. Тут никто не жил - чистой воды абсурд, как выражался отец. Такой большой дом, с обстановкой, и стоит без дела, а все из-за Карлотты, ее капризов. Этот дом достался ей вместе с остальным богатством от Роберта Фринтона. Одно время она подумывала о том, чтобы продать имение, но внезапно - очередной каприз, говорил отец, - изменила свое решение.
Не скажу, что Эндерби был уж очень мне по душе. Когда мы были маленькими, Карлотта как-то попыталась меня тут напугать. Она поведала, что однажды, будучи еще совсем крошкой, забрела сюда и заблудилась. Старшие, конечно, запаниковали, но вскоре обнаружили ее спящей в шкафу. На Роберта Фринтона это так подействовало, что с тех пор он стал называть этот шкаф не иначе, как "Шкаф Карлотты".
Она заманила меня сюда и попыталась запереть, но я догадалась, что у нее на уме, и единственный раз в жизни сумела ее перехитрить и улизнуть. "Глупая! - вскинулась она потом. - Я не собиралась бросать тебя тут одну! Я хотела лишь, чтоб ты поняла, что чувствует человек, оказавшийся взаперти в заколдованном доме". Она смерила меня взором, в котором таилась, как это часто у нее бывало, злоба. "Некоторые седеют за одну ночь! - объявила она. - Некоторые просто помирают со страху! Интересно, как бы ты выглядела с седыми волосами? Все, наверно, лучше, чем с бесцветными!"
Да, Карлотта иногда была безжалостна, но мое благоговение перед ней ни разу не пошатнулось. Я всегда искала возможность привлечь ее внимание и была безумно рада, когда это удавалось, пусть даже ценой кошмарных экспериментов, вроде того, которому она собиралась меня подвергнуть в Эндерби-холле.
Итак, я проехала мимо, вдоль границы владений, некогда купленных моим отцом и потом перешедших к Эндерби. Ныне вокруг поместья была возведена стена.
Я уже почти миновала Грассленд Мэйнор, имение Уиллерби, когда юный Томас Уиллерби заметил меня и позвал заглянуть к ним. Мне ничего не оставалось, как принять приглашение, а другого и не ожидалось. Томас-старший вообще обожал гостей, особенно если в этой роли оказывался кто-нибудь из Эверсли.
Я отвела лошадь на конюшню, и мы вместе с Томасом-младшим вошли в дом.
Томас-старший пришел в восторг, увидев меня. Мне пришлось поделиться с ним всеми-новостями, а он тем временем послал за вином и пирожными, которые я, чтобы его не обидеть, должна была отведать. Он любил щегольнуть своим гостеприимством.
Я сообщила, что матушка скоро вернется, и он заметил, как мы все, должно быть, рады пополнению в семье. Я созналась, что уже заждалась матушку. Вот она приедет, и тогда мы узнаем самые важные новости о ребенке и Карлотте.
Он сказал:
- А у меня тоже есть новости: я купил местечко неподалеку от Йорка.
- Ой, неужели вы все-таки решили уехать?
- Как ты, вероятно, знаешь, моя дорогая, я довольно долго колебался и, наконец, принял решение.
- А что будет с Грасслендом?
- Я продам его.