И в другом был он уверен: лапы этих людей, особенно Холкрофта, будут не лучше, чем лапы некоего д'Авенанта.
– Итак, ле Бон? Надеюсь, вы согласны помочь нам? Он смотрел на Шабо. А если нет? Что тогда? Что вы сделаете со мной? Но он не стал спрашивать об этом. Собственные похороны – дело, конечно, немаловажное, но их лучше продумать не спеша и в спокойной обстановке.
Если он выберется из этих стен, то у него будет шанс спасти Мари.
– Да, – ответил он. – Конечно, господа. Я помогу вам. Но это не значит, подумал он, что я согласен играть по вашим правилам.
Глава 10
Макс проснулся оттого, что солнце нагрело его спину и книгу, на которой лежала его щека. Приподняв голову и оглядевшись, он понял, что заснул вчера прямо за столом в кабинете.
Он протер глаза. Странно, но очки он все-таки снял; они лежали, аккуратно сложенные, рядом на столе. Водрузив их на нос, он посмотрел в книгу, над которой размышлял этой ночью. В ней описывались случаи амнезии и способы ее лечения.
Макс удрученно вздохнул. Придется искать другие способы расшевелить память Мари: зелье, которым снабдили его Вульф и Флеминг, оказалось никуда не годным.
Целый час он просидел над спящей Мари, спрашивая ее о химических соединениях, древесной золе, порохе, флоте, оружии и взрывчатых веществах. Но ничто не всколыхнуло ее памяти. Он не заметил ни единого проблеска воспоминания. Ему пришлось признать, что ее ответы были правдивы: учитывая, что она находилась под воздействием наркотика, каждое ее нет означало, что она действительно не помнит об этом.
Он, страшно раздосадовавшись тогда, решил изменить стратегию допроса.
– А есть что-нибудь, что ты помнишь? – спросил он.
– М-м-м... да-а, – протянула она. У нее заплетался язык, и голос был медленным и тягучим.
– Хорошо. – Он воодушевился. – Отлично. И что же ты помнишь? Скажи мне, Мари. Расскажи мне все, что помнишь.
– Горение.
Он блаженно улыбнулся.
– Прекрасно. Расскажи о горении. Что ты помнишь о горении?
– Оно... внутри... во мне.
– Что? – Он был озадачен. – Почему в тебе?
– Потому что... Макс... целовал меня.
Это было так неожиданно, что он на секунду лишился дара речи.
– Э-э... ну что ж, хорошо. А еще, что еще ты помнишь о горении?
– Хочу... чтобы Макс снова... целовал меня.
О, черт? Это была совсем не та правда, которой он добивался от нее. Он уже начинал жалеть, что использовал наркотик. Вместо того чтобы оживить воспоминания прошлого, он растормозил ее настоящие помыслы. Причем такие, знать о которых он не желал.
Потрудившись над ней еще с полчаса, он в конце концов сдался и отнес ее в постель. Она, скорее всего, не вспомнит о том, что он задавал ей вопросы, а если даже и вспомнит, он скажет, что это был сон, вызванный опьянением. Он набросил на нее одеяло и быстро удалился к себе, пока тлевший в нем огонь и звучавший у него в голове ее бессвязный шепот, не заставили его совершить то, о чем потом пришлось бы сожалеть.
Хочу... чтобы Макс снова... целовал меня.
Щурясь от яркого утреннего света, он поерзал в кресле, разминая затекшее тело. Вот он, результат ночных трудов, кисло подумал Макс: правда, неожиданная и пугающая, боль в шее... да еще это ноющее напряжение в паху, которое, видимо, он теперь обречен испытывать постоянно.
Он снял очки, опустил их в карман жилета и поднялся. От долгого сидения ломило спину, болели ноги. Хмуро захлопнув книгу, он отправил ее на полку. Ничего нового в ней он не нашел, все то же самое, о чем говорил ему доктор в Лондоне: у некоторых страдающих амнезией больных память восстанавливается при виде знакомых предметов или людей. Другие реагируют на умственную стимуляцию, подобную той, которую он практиковал три последние дня. Третьи вспоминают спонтанно, без всякой видимой причины.
Но есть и неизлечимые.
Мрачный, он направился к двери. Все сроки истекают, а формулы от нее он так и не добился. Им уже пора выезжать. Это произойдет завтра. Ну в крайнем случае послезавтра. В запасе у него всего день или два, и за это время он обязан узнать формулу. В пути ему будет не до того: придется сосредоточиться на мерах предосторожности. Размышляя обо всем этом, он шагал по коридору.
– Доброе утро, месье, – окликнула его Нанетта, когда он проходил мимо столовой.
– Доброе утро, – бросил он угрюмо. Горничная вышла из столовой и засеменила рядом.
– Вы позавтракаете сейчас, месье?
– Позже, – ответил он и ступил на лестницу.
– Как вам угодно, месье. – Она остановилась у подножия лестницы. – Мадам ле Бон спустилась к завтраку час тому назад. Она была необычайно весела, месье. Наверное, ваш вчерашний пикник удался. Она сказала...
– Хорошо, Нанетта, я понял вас. Я переоденусь и зайду к ней.
Он поднялся к себе, напряженно размышляя о сложившейся ситуации. Итак, Мари весела и счастлива. Это хорошо. Значит, она не помнит о учиненном ей допросе. Ему остается только порадоваться, что кто-то в этом мире чувствует себя счастливым. Про него этого не скажешь.
Он должен заставить ее вспомнить формулу, прежде чем они доберутся до побережья. Если ему не удастся, Вульф и Флеминг не станут церемониться с ней.
И как ни убеждал он себя в том, что ему безразлична ее судьба, мысль эта продолжала терзать его.
Он вошел в свою спальню и тут же понял, что есть еще одно тревожащее его обстоятельство. В пути у них не будет возможности разойтись на ночь по своим комнатам, ведь им придется ночевать в деревнях на постоялых дворах.
Да и опасно это. Здесь он все-таки контролирует ситуацию, но там, на дорогах, он не рискнул бы оставлять ее на ночь одну.
Он снял жилет, положил его на полку и задумчиво застыл, держась за дверцу шкафа.
Им придется спать в одной постели.
Этого не избежать.
Он посмотрел на стену, разделявшую их спальни. Они уедут отсюда, лишатся этой крепкой, надежной преграды...
Смутная тревога шевельнулась в нем. В голове вдруг прозвучали слова Нанетты.
Мадам ле Бон спустилась к завтраку час назад.
Как она могла спуститься, если двери в ее комнату...
Проклятье! Ночью он так торопился покинуть ее спальню, что позабыл запереть за собой дверь!
Внутри у него все оборвалось. Развернувшись, он выскочил из комнаты. Страх перерос в уверенность.
– Нанетта! – остановившись на лестнице, прокричал он вниз. – Нанетта! Где мадам ле Бон?
Горничная прибежала в холл.
– Месье, я хотела сказать вам, – обиженно начала она. – Мадам ле Бон ушла. Она просила передать вам...
– Ушла? – Макс едва не задохнулся. – Как ушла? И вы отпустили ее? Одну?
– Она не захотела, чтобы я сопровождала ее, месье. Она сказала, что хочет прогуляться...
– Куда? – Он сбежал по лестнице. – Куда она пошла, Нанетта?
– В п-парк, месье. Так она сказала. Мне очень жаль, месье! Извините меня. Я знаю, она еще не поправилась, но она была так весела и выглядела совсем здоровой. Я сказала ей, что следовало бы спросить разрешения у вас, но ей не хотелось будить вас.
От отчаяния Макс застонал. Сердце его бешено колотилось, ум лихорадочно работал. За ней охотятся все жандармы Парижа, а она, видите ли, отправляется прогуляться по парку! Он повернулся и направился наверх, шагая через две ступеньки.
– Ладно, Нанетта. Вашей вины здесь нет. Я сам виноват. Если с ней что-то случится...
Оборвав эту мысль, он побежал в комнату за пистолью.
Мари тешила себя надеждой, что Макс не станет слишком сердиться на то, что она решила прогуляться по парку.
Пробираясь сквозь поток прохожих по улице Сент-Оноре, разглядывая вывески лавочек и магазинов, которых здесь было в изобилии, она вдыхала полной грудью свежий весенний воздух и радовалась солнышку, ласкавшему ее плечи.
Ах, до чего же хорошо! Чувство свободы – разве может что-либо сравниться с ним! Оно даже всколыхнуло в ней воспоминания. Увидев множество прогуливающихся по парку дам, нарядно одетых и с зонтиками, в ее памяти вдруг отчетливо прозвучало: Ароматы Парижа.
Сама не зная отчего, но она была уверена, что так называется магазин. Видимо, она когда-то бывала в нем. Может быть, там узнают ее. Или она встретит там кого-нибудь, кто напомнит ей о прошлом.
Остановив проходившую мимо пожилую даму, она спросила ее, как ей добраться до магазина Ароматы Парижа. Ей было нелегко ухватывать смысл, но дама оказалась очень любезна и повторила все еще раз, помедленнее. Она же помогла ей нанять одну из карет, которые стояли у входа в парк, назвав кучеру адрес. Денег у Мари не было, но кучер охотно согласился принять в качестве платы ее жемчужное ожерелье и даже дал ей за него несколько монет.
Сейчас, шагая по оживленной улице, она чувствовала себя немного виноватой, что ушла так далеко от дома. Но это получилось случайно, она не собиралась забираться так далеко. Со слов той дамы ей показалось, что магазин совсем рядом, однако поездка в карете оказалась довольно продолжительной.
Но теперь уже ничего не поделаешь, сожалеть поздно. Макс не рассердится, утешала себя Мари.
Кроме того, она проявила осторожность, ведь Макс не устает напоминать ей, что ее разыскивают. Она закуталась в плащ и надела одну из тех огромных шляп, которые долго лежали нетронутыми в ее шкафу. Ее лицо надежно скрыто под широкими полями, особенно если опустить голову и смотреть вниз.
Но сделать это было непросто. Впечатления и звуки, нахлынувшие на нее, ошеломили ее. В них было столько новизны, столько очарования.
Так вот он какой, Париж!
Чего стоят одни витрины... Будь ее воля, она часами любовалась бы ими. Столько чудесных вещей предлагали они прохожим: ковры, часы, платья, игрушки, фарфор и еще множество других непонятных, диковинных предметов, назначения которых она не знала. А звуки... Стук копыт, побрякивание сбруи, шелест колес экипажей, разъезжавших по огромной авеню, разноязычный людской гомон, зазывные крики торговцев, расхваливавших свой товар с одинаковым воодушевлением, будь то лекарства, корзины, газеты или цветы. Она не успевала постигнуть эти стремительные, беспорядочные звуки, окружавшие ее, но после многих дней, проведенных взаперти, оживленная атмосфера парижской улицы показалась ей захватывающе-прекрасной.
На каждом углу разыгрывалось какое-нибудь представление, и оно собирало толпу людей. Вот музыкант, играющий на флейте, а вот маленький, смешной человечек читает что-то вслух из книжки, чуть подальше стоял человек...
Как же называются эти деревянные куклы, которых заставляют танцевать, дергая за ниточки? Нет, не помнит. Впрочем, какая разница. Ей и так хорошо.
Теплый весенний воздух был напоен чудными запахами. Она чувствовала нежное благоухание духов, вдыхала запах свежевыпеченного, еще дымившегося хлеба, лежавшего на лотке у булочника, аромат горячего кофе, который готовили в многочисленных кофейнях. Но справедливости ради следовало отметить и другие, менее приятные, запахи. То здесь, то там из окна верхнего этажа высовывалась женская голова и прокричав что-то вроде Поберегись, а то окачу!, вдруг выплескивала из ведра грязную и дурно пахнущую воду, заставляя прохожих испуганно шарахаться в сторону.
А люди! Попадались мужчины в начесанных белых париках и широких черных платьях. Хотя большинство мужчин было одето в одинаковую сине-белую форму. Были и другие, облаченные в странные, нелепые одеяния зеленых, желтых или фиолетовых тонов, с белыми напудренными лицами и черными, в форме звезды, повязками на глазу. Некоторые из них шагали так чудно, мелкими шажками, словно пританцовывая, постукивая при этом золочеными тростями.
Но еще более странное впечатление производили дамы. На них было столько кружев, складок, оборок и перьев, что разглядеть под ними саму женщину было непросто. Мари полагала, что ее шляпа весьма громоздкая, но она оказалась просто крошечной в сравнении со шляпами встречавшихся ей дам. Высота отдельных головных уборов была вполне сравнима с высотой их владелиц.
Жаль, что с нею нет Макса, – она бы расспросила его обо всем. При мысли о нем она улыбнулась и нащупала в кармане плаща сверток, В небольшой коробочке, обернутой в хрустящую цветную бумагу и перевязанной лентой, лежал купленный для него подарок.
Она собиралась пригласить его на прогулку, но у него был такой изможденный вид, когда она вошла к нему в кабинет и застала его спящим прямо за столом. Голова его лежала на книге, а очки сползли к самому кончику носа. Не желая будить его, она осторожно сняла с него очки и положила их рядом на стол, а потом, не удержавшись, провела пальцем по красной отметине на переносице, оставленной металлической дужкой.
Он так внимателен к ней. Думает о ней даже по ночам, пытается найти способ помочь ей. Вот – читал об амнезии.
И он перестал запирать ее. Он необыкновенно добр.
Задержавшись у витрины кондитерской и восхищенно разглядывая выставленные в ней торты, Мари в который уже раз пожалела, что мало помнит о вчерашнем вечере. Ей снилось, будто Макс снова поцеловал ее Во всяком случае это походило на сон. Она помнит пикник, помнит, как они сыграли несколько партий в вист, как смеялись, выдумывая всякие прозвища для нее. Помнит боль, от которой сжималось сердце, когда он рассказывал ей о своей болезни. А потом...
Что было потом, она не помнит.
Нахмурившись, она оторвалась от витрины и зашагала дальше, обещая себе, что никогда больше не прикоснется к вину. Уж следующих поцелуев мужа она не забудет.
Улица Сент-Оноре заканчивалась парком, а на углу она заметила нужную вывеску Ароматы Парижа. Восторженно и нетерпеливо она толкнула дверь.
Благоуханное облако окутало ее, когда она ступила внутрь. Драпированные шелком прилавки и многочисленные шкафчики были заполнены множеством хрустальных флаконов всевозможных форм и размеров, пудреницами, румянами и корзинами с душистым мылом.
И ничто из этого изобилия ни о чем не напоминало ей.
Разочарование вторглось в светлую безмятежность весеннего утра.
– Чем могу служить, мадемуазель? – раздался женский голос.
Мари повернулась на него и приподняла край шляпы, чтобы видеть его обладательницу. Женщина в нежно-розовом платье, стоявшая рядом и смотревшая на нее, была так же прекрасна, как эти хрупкие флакончики. Ее лицо было удивительно красиво, но густой налет пудры и яркие румяна как будто портили его. Она смотрела на Мари словно свысока, хотя они были одного роста.
– Чем могу служить?
– Простите... простите меня, но... не могли бы вы говорить чуть медленнее? Мне трудно понять вас.
Хозяйка приподняла свои превосходно изогнутые брови: – Вы хотите что-то купить? – спросила она, выделяй каждое слово и оглядывая Мари с ног до головы. – Наверное, для подруги?
– Н-нет, – ответила Мари, почувствовав вдруг неловкость и сама не понимая, что заставляет ее так робеть перед этой дамой. – Видите ли... м-м-м... наверное, это прозвучит странно, но... скажите, я заходила сюда когда-нибудь?
Женщина, усмехнувшись, сняла с Мари шляпу, отступила назад, откинула голову и принялась изучать ее лицо.
– Не думаю, мадемуазель, – наконец сказала она. – Нет, я уверена, мы вас не видели. Мы помним каждого покупателя, тем более что наши покупатели – изящные, изысканные дамы. А вы... Мне очень жаль, мадемуазель, но вы не похожи на тех дам, что посещают наш магазин.
Мари не знала, что сказать.
– А... на кого я, по-вашему, похожа?
– О, милая девушка. – Женщина подошла поближе и приподняв пальчиком подбородок Мари, снова оглядела ее лицо – Даже наши пудра и румяна вряд ли помогут тут, – произнесла она, удрученно качая головой. – Вы правильно сделали, выбрав эту шляпу. Чем шире поля, тем лучше. Я могу назвать вам хорошего шляпника на улице Марес. Может быть, он сможет помочь вам. Его вуали и сеточки способны преобразить любую...
– Но мне не нужна шляпа. Я просто подумала... Скажите, вы действительно не знаете меня?
– Да нет же, мадемуазель. – Женщина вручила ей шляпу и отступила от нее. – Как, вы говорите, ваше имя?
– Мари Николь ле Бон.
Хозяйка вздохнула и задумчиво потерла подбородок.
– Мари Николь ле Бон, – повторила она. – Нет, это имя мне незнакомо. У нас есть покупательница по имени Вероника ле Бон. Но она уже давно не заходила к нам. Может быть, это ваша родственница? Хотя вряд ли, – сказала она, еще раз скользнув взглядом по Мари. – Вряд ли. Мадемуазель Вероника чудесная, обворожительная особа...
Мари не слышала ее. Вероника.
Она не помнила этого имени, но словно всполох огня озарил ее сознание.
Кто такая Вероника?
Мари вдруг почувствовала себя разбитой. От запахов, пропитавших магазин, к горлу подступила тошнота, голова кружилась, в ушах звенело. Ей не хватало воздуха. В душу вкрался страх. Она не знала, чем он вызван, и страх тут же перерос в ужас.
Мрак надвигался на нее. Он подступал со всех сторон, сжимаясь плотным кольцом и грозя поглотить ее. Холодный, черный, душный мрак.
Бежать, лихорадочно думала она. Нужно бежать отсюда, – от этой женщины, ее духов, ее слов. Сердце бешено колотилось в груди. Мари пятилась к двери. Острая боль пронзила вдруг голову – такой боли она еще не знала, – и Мари вскрикнула. Она наткнулась на прилавок. Шляпа выскользнула из ее пальцев.
– Мадемуазель! – Голос хозяйки прозвучал где-то очень далеко от Мари. – Мадемуазель ле Бон, вы хорошо себя чувствуете?
Мари, пошатываясь и спотыкаясь, шла к выходу. Страшная темная пустота окружала ее. Мысли стали ватными, ноги не слушались. Ее охватила паника. Скорее. Нужно уйти отсюда.
– Нет, – закричала она. – Нет, нет. Нет!
Не видя ничего вокруг, она отчаянно искала дверь и, наткнувшись на нее, что есть силы толкнула и выскочила на улицу. Вокруг сновали люди, она натыкалась на них, не зная, куда ей идти, и топчась на месте. В отчаянии она схватилась за голову и сдавила ладонями виски, пытаясь унять боль. Глухое рыдание вырвалось из нее:
– Макс... помоги.
Потерянная и одинокая, она бросилась бежать.
Глава 11
– Вы уверены, что ваш муж будет искать вас здесь, мадам? – Мари отвела взгляд от окна. Пальцы дрожали, и фарфоровая чашка со звоном встала на блюдце. Мари робко улыбнулась рыжеволосой официантке кондитерской Прокопе, время с времени подходившей к ней. Она просидела здесь уже два часа.
– Д-да, Эмилин, – еле слышно ответила она. – Я надеюсь.
– Может быть, помочь вам нанять экипаж? – мягко предложила девушка.
– Нет, я... я... – Мари боялась сказать что-нибудь лишнее, но следить за своими словами ей было трудно. Голова раскалывалась. С того момента когда она выскочила из магазина на улицу Сент-Оноре, боль нисколько не стихла. С людского гомона и смеха, наполнявших кафе, стучало в висках. – Спасибо, я уже пыталась сделать это.
– Ну надо же! Вы впервые в Париже, а муж отпускает вас за покупками одну. – Девушка стояла, изящно подбоченившись, держа на бедре свой серебряный поднос. – Даже я могу заблудиться на этих улицах, а ведь минуло уже три года, как я уехала из своего Прованса. По мне, так муж должен быть внимательнее к своей жене.
– Я... думаю, он разыскивает меня.