Он пил шоколад в своей комнате, когда слуга объявил о прибытии австрийского министра иностранных дел. Александр взглянул на часы – четверть девятого утра. Он засомневался при воспоминании о том, что прошлой ночью он решил начать с ним войну – прошлой ночью, когда Меттерних стал опять возражать против его предложений.
– Какого черта ему нужно? – в гневе воскликнул он.
– Он говорит, что это крайне важно, ваше величество. Он только Что побывал у императора Франца.
Неужели возможно, что Меттерних наконец-то образумился? Может быть, он хочет согласиться с предложениями русских?
– Проводите графа сюда, – приказал Александр.
Меттерних был, как всегда, безукоризненно одет, но лицо его выглядело очень бледным. Он низко поклонился царю.
– Приношу свои извинения, ваше величество, что потревожил вас в столь ранний час. Причиной этого могло бы быть только самое серьезное развитие событий. А оно, к сожалению, и является таковым.
Глаза Александра сузились. Несмотря на учтивость дипломата, было очевидно, что Меттерних глубоко потрясен, и инстинкт подсказывал царю, что необходимо оставаться спокойным и продлить то состояние беспокойства, в котором находился его собеседник. Что бы ни случилось, они вновь нуждались в нем, мрачно подумал он.
– Полагаю, что вы прямо от императора Франца, – заметил российский государь.
– Да, ваше величество, и он поручил мне направиться прямо к вам.
Менее часа тому назад правитель Австрии стоял в халате, весь дрожа, жалобно причитая, что, если царь слишком отдалился от них в результате отношения к нему на Конгрессе, если он покинет их теперь, можно будет уповать только на Бога… И на этот раз Меттерних согласился с точкой зрения своего господина. Без Александра ни у кого из них не оставалось никакой надежды на спасение.
– Садитесь, граф, и расскажите об этом серьезном развитии событий, – холодно приказал Александр.
Меттерних продолжал стоять, а его изящная рука все время теребила широкий атласный галстук на шее.
– Сегодня утром я получил донесение из Генуи, – начал он. – Наполеон сбежал с Эльбы.
Император Франции высадился в Каннах в сопровождении небольшого отряда гвардии, прибывшей вместе с ним с Эльбы. Уже через несколько часов их количество значительно увеличилось за счет добровольцев из каждой близлежащей деревушки или городка. Весть летела впереди них, передаваясь из уст в уста: "Император вернулся! Vive L'Empereur! К оружию!"
Люди спешили присоединиться к нему, и повсюду, где он появлялся, толпы людей приветствовали его и плакали от радости. Белые кокарды Бурбонов срывались и затаптывались, а трехцветный знак Империи появлялся на каждой шляпе и в каждой петлице. Все было забыто – войны, страдания, промахи. Народ видел Наполеона и слепо шел за ним. Франции уже стало тошно от Бурбонов. Она оправилась от первого шока поражения и решила, что ее императора жестоко предали в пользу ужасного реакционера, который пытался насадить старый режим, как будто Революции никогда и не было.
Долой Бурбонов, посмевших игнорировать армию, принесшую Франции такую славу. Долой их всех! Слава Богу, маленький император вернулся; он сметет со своего пути врагов Франции, вернет ее на передовые позиции в мире! Vive L'Empereur!
Наполеон продвигался через эти толпы, улыбаясь и принимая один восторженный прием за другим, ведя все возрастающую армию в Париж. Где бы он ни останавливался, толпы людей плясали и пели под его окнами, а войска, которые король Людовик послал для борьбы с ним, просто арестовали своих офицеров-роялистов и предоставили себя в полное его распоряжение. Ветераны его кампаний, которых распустили для мирной жизни, оставляли поля и мастерские, со слезами радости надевали свои старые мундиры и шли, чтобы присоединиться к своему генералу.
В Париже маршал Ней выехал во главе армии, чтобы захватить его, всячески проклиная его перед лицом короля. По мере своего продвижения вперед он слышал о следующей одной победе Наполеона за другой. Его люди роптали, многие дезертировали. Людовик XVIII простил его, но ни он, ни другие маршалы не были признаны старым режимом. Над князем московским все еще продолжали насмехаться как над сыном бондаря, а к его обожаемой жене относились с пренебрежением, пока она со слезами не отказалась бывать при Дворе. Раны от унижения и пренебрежения оставались свежими, и Нею так же не хватало присутствия императора в душном дворце Тюильри, как может заключенному не хватать солнца. В течение всего марша он оставался угрюмым и раздражительным, всеми силами стараясь перебороть дикое желание нарушить обещание, данное презренному королю, и еще раз последовать за призывным барабанным боем величайшего солдата, какого только знало человечество.
Находясь в нескольких милях от штаб-квартиры Наполеона, Ней получил от него личное послание.
Две армии встретились в Безансоне, и среди несдерживаемого энтузиазма Мишель Ней бросился в объятия Наполеона. Все его войско последовало его примеру.
Затем и Мюрат, присоединившийся к союзным силам в 1813 году, публично признал Бонапарта императором и выступил из Неаполя, чтобы его именем завоевать Италию. Повсюду люди, ранее отрекшиеся от него, спешили склониться перед ним и умолять его принять их обратно. Солдаты и политики, оставившие его, потому что верили, что его честолюбие и упрямство приведут к полному краху, забывали обо всем в том сумасшедшем возбуждении, которое сопутствовало его возвращению.
Давнишняя радость битв и побед вновь охватила всех. Освободившись от зависимости от слабого короля и реакционного правительства, армия императорской Франции сметала все на своем пути и двадцатого марта внесла Наполеона в Париж.
Людовик XVIII со своим Двором сбежал в Бельгию. Императора внесли на плечах в Тюильри истерические толпы, и оттуда он выпустил свое обращение.
Он не хотел нарушать парижский договор союзных сил, принятый в 1814 году, намереваясь мирно править в качестве конституционного монарха, восстановленного волей французского народа.
Собравшиеся в Вене представители сильнейших держав ответили на это тем, что объявили его вне закона, врагом общества и приказали своим войскам вступить во Францию. Перед общей опасностью союзные силы за несколько встреч разрешили все свои разногласия. Александр довольствовался Великим герцогством Варшавским, а Пруссия согласилась на рейнские провинции вместо Саксонии. К девятому июня был подписан договор. Но в это время Александр уже покинул Вену. Он выехал из столицы в Хейлброн, чтобы там дождаться подхода своей армии. И в Хейлброне он встретился с женщиной, которая предвидела его вторую битву с Бонапартом.
В эту ночь он никак не мог уснуть. Он шагал взад и вперед по спальной и не мог найти своего обычного успокоения ни в женщинах, ни в молитве, когда его адъютант и доверенное лицо князь Волконский постучал в его дверь.
– В чем дело? – спросил Александр в раздражении.
– Ваше величество, там внизу какая-то женщина хочет видеть вас. Я не посмел отсылать ее без вашего распоряжения… – Волконский выдержал паузу; скольких женщин он допускал к царю за последние несколько месяцев.
– Я никого не жду, – сказал Александр. – Кто она, черт бы ее побрал?
– Она говорит, что ее зовут мадам фон Крюденер, ваше величество.
Фон Крюденер… та самая предсказательница, предвидевшая его победу над Бонапартом еще в то время, когда Бонапарт был на Эльбе…
– Немедленно проводите ее сюда!
Пока царь ждал, он пытался представить ее. Он знал, что она средних лет; женщина с печально известным прошлым, которая внезапно стала религиозной, когда увидела, как один из ее любовников упал замертво на улице перед ее окнами. Но, какой бы она ни оказалась, она может привнести мир в его душу. Наверняка то, что она появилась именно в то время, когда армии Пруссии и Англии приближались к войскам Наполеона и его собственные войска спешили присоединиться к ним, было рукой Божьей.
Дверь опять открылась, и перед ним появился Волконский.
– Баронесса фон Крюденер, ваше величество.
В комнату медленно вплыла высокая фигура. Волконский закрыл дверь, и баронесса откинула длинную вуаль, до этого закрывавшую ее лицо. Даже в тусклом свете свечи Александр заметил, что перед ним удивительной красоты женщина.
Мадам фон Крюденер двигалась по комнате и напевала про себя. Это была хорошо обставленная, элегантная комната, полная цветов, которыми она сейчас и занималась. Она только что поставила большую ветку и теперь отступила назад, чтобы полюбоваться тем, что получилось. Все ей понравилось, и она стала наполнять другую вазу, потому что царь очень любил цветы. Он собирался навестить ее сегодня вечером, и она сама готовила все к его визиту. Начиная с той ночи в Хейлброне он навещал ее каждый день; он привез ее с собой и сюда, в Хайделберг.
Она вздохнула с чувством удовлетворения. Царь оплачивал все ее расходы и обещал взять ее с собой в Париж после победы над Наполеоном. Она знала, что Наполеон будет побежден, и она не уставала твердить об этом Александру. Они вместе много молились.
Как только она вставала на колени, на нее не могло не влиять осознание того, насколько она прекрасна и красноречива, и это еще больше способствовало ее природному дару актрисы. Она считала, что молиться следовало как можно более привлекательно. Коль скоро в результате она спасала души для царства Божия, методы были не столь важны, а поскольку сама она истратила все свое состояние, проповедуя, то не видела никакого греха в том, что принимала деньги от такого богатого человека, как Александр.
За ней следовало множество бедных людей, которых она кормила и одевала за свои счет, а позднее – за счет царя. Ее окружение состояло из раскаявшихся грешников, подобных ей самой, и из отвратительных шарлатанов, прикрывавшихся ее именем. Ее дар давать туманные предсказания завоевал ей широкую популярность, и эти предсказания всегда оказывались достаточно расплывчатыми, чтобы правильно описать любое мало-мальски важное событие.
Она сообщила Александру, что он избран Богом среди всех европейских королей и помогла его религиозному чувству достичь безумных высот. Иногда, когда они вместе стояли на коленях, она брала его руку в свои и чувствовала, что она дрожит от сдерживаемых чувств.
Баронесса была блондинкой, с выразительными голубыми глазами, светлой кожей и чувственным ртом. Умела одеваться, а фигура у нее была безупречна. Она производила впечатление опытной женщины, но за этим не скрывалось ничего особенного – женщина света, которая отреклась от света. Эмоциональная, страстная, с рождения привыкшая любоваться собой, она верила в себя и в свое предназначение. Предназначение это было простым и понятным: братская любовь, мир, смирение, постоянное обращение к Писанию.
Она также считала физическую любовь закономерным результатом духовного единения, но ей хватало проницательности, чтобы до поры до времени не сообщать об этих своих взглядах Александру. Мадам фон Крюденер решила, что должно произойти какое-то великое событие, какое-то ошеломляющее доказательство ее мистической власти над царем. В течение последних нескольких дней она зашла настолько далеко, что даже намекала на предстоящее решающее сражение, а Александр только согласно кивал головой. Армии Веллингтона и Блюхера вскоре должны были встретиться с Наполеоном в Бельгии…
Баронесса стояла перед висевшим на стене зеркалом и рассматривала себя, когда услыхала приближающиеся шаги. Быстрым движением она опустила крошечные муслиновые рукавчики платья, обнажая свои великолепные плечи и выемку между грудями, а затем подбежала к дивану и улеглась на него.
Слуга даже не успел объявить о приходе Александра. Он сам распахнул дверь и остановился, не сводя с нее глаз. Лицо у него горело, от возбуждения ему трудно было дышать. Она поднялась и поспешила к нему навстречу. Он схватил ее за руку в тот момент, когда она хотела склониться перед ним в поклоне.
– Мадам, – начал он, запинаясь. – Мадам, ваше пророчество сбылось! Только что были получены известия… он побежден, разбит наголову! Мы победили, мадам, мы победили, теперь уже раз и навсегда!
– О, спасибо тебе, Господи! – Она закрыла глаза. – Слава Богу! Где, ваше величество? Нет, нет! Не говорите мне… Я сама знаю, я вижу это место. Бельгия…
– Ватерлоо! – не выдержал он. – Вы совершенно правы, это произошло в Ватерлоо!
Она схватила обе его руки в свои и сжала их в нетерпении.
– Встаньте вместе со мной на колени! – настойчиво попросила она. – Встаньте и возблагодарим Господа за вашу великую победу.
Тот факт, что русские войска не принимали никакого участия в битве, не имел для Александра ровно никакого значения. Это все равно была его победа. Пророчество сбылось, он вновь победил Антихриста. Старая гвардия Наполеона почти полностью уничтожена, а она стояла насмерть, чтобы спасти своего императора.
В конце битвы предатель Ней и сам Наполеон бежали.
Он встал на колени, слушая взволнованный голос мадам фон Крюденер. Слова ее для него ничего не значили, как и его собственные, когда он наконец смог присоединиться к ее торжественной молитве. Хвала предназначалась ему, слава Господа была его славой… Французы побеждены – французы, которые разграбили его страну, которые угрожали его трону. Знамена с изображением орла, которые некогда были принесены в Москву, теперь втоптаны в грязь, а сам Наполеон бежал с поля боя, спасая свою жизнь, как это произошло с ним самим под Аустерлицем.
Они посмотрели друг на друга и стали одновременно подниматься с колен, не выпуская рук друг друга. Голова у него кружилась, он чувствовал нечеловеческое возбуждение, силу десятерых человек. Какое-то мгновение они стояли молча.
Мадам взглянула на него глазами, сверкавшими от возбуждения, ее полные губы дрожали. Никто из них так и не понял, кто сделал первое движение; но уже в следующее мгновение они оказались в объятиях друг друга, и близкое к истерии состояние, которое она в нем вызывала, превратилось в неистовую страсть. Грань между религиозным экстазом и эротикой легко переходима, это баронесса знала по своему собственному опыту. Долгие недели эмоционального напряжения уже подвели царя к этой черте, а новость о Ватерлоо подтолкнула еще сильнее…
Снаружи один из кающихся грешников, окружавших мадам, с улыбкой оторвался от замочной скважины и засеменил к другим, чтобы рассказать им о том, что мадам баронесса завершила обращение царя в свою веру, и теперь все они заживут в свое удовольствие.
"Любимая сестра моя".
В третий раз Александр брался за ручку, пытался писать письмо, кроме этих слов.
"Мне о многом надо поговорить с Вами, и даже трудно решить, с чего начать. Во-первых, Бонапарт сослан на остров Святой Елены в Атлантическом океане. После Ватерлоо он отдал себя во власть англичан – вот уж правда, что Господь лишил его остатков разума, потому что они ведут себя по отношению к нему более сурово, чем кто бы то ни было – вместо того, чтобы дать ему прибежище в Англии, они взяли его в плен при посадке на судно "Беллерофонт" и отправили его на остров. Я слышал, что место это очень нездоровое, а его будут содержать очень строго.
Ней арестован и, как ни прискорбно мне сообщать Вам об этом, расстрелян; эта же участь постигла и Мюрата. Они оба были храбрецами, и их казнь вызвала бурю негодования среди народа. После битвы при Ватерлоо король вернулся в Париж, и полиция арестовывает сейчас столько бонапартистов, что это стали называть белым террором. В остальном же Париж остается очень веселым, сюда вернулись все эмигранты".
Он сделал паузу и опустил перо в золотую чернильницу. Король находился в Париже, как он и написал, но здесь же был и английский главнокомандующий Веллингтон, и именно Веллингтон стал героем парижского общества, а русским царем пренебрегали. Он не мог заставить себя написать об этом Екатерине, потому что унижение было слишком острым. Вместо этого он написал о смотре, который состоялся на равнине Вертус.
"Десятого сентября на долине Вертус недалеко от Шалона я провел смотр войскам – сто восемьдесят тысяч человек и шестьсот тяжелых орудий. Весьма внушительное и замечательное зрелище; если кто-то из моих союзников склонен недооценивать мою мощь, им следует просто вспомнить о Вертусе!
Я заказал там на следующий день благодарственную службу за победу, и со мной вместе была мадам фон Крюденер".
Он снял в Париже для баронессы дом, примыкавший к его резиденции. После Хайделберга он понял, что совершенно не может без нее обойтись, а она с легкостью убедила его, что их духовное единство поднимало их страстные чувственные отношения над уровнем обычного человеческого греха.
Они вместе молились и читали Библию, а потом обсуждали планы мирового содружества, основанного на заповедях Христа. Он выдавал ей крупные суммы денег на благотворительные акции и позволял доводить их до той лихорадочной точки, которая всегда заканчивалась эротическими неумеренностями. Она начала говорить об этом аспекте их взаимоотношений как о ритуале, в котором она приносила себя в жертву, и впервые это покоробило здравый смысл Александра.
Как не готов он был признать, что чувства помогали ему достичь вершин духовности, однако вскоре царь почувствовал, что в мадам нет ничего бескорыстного. Постепенно ее поза стала раздражать его, а вскоре и сама мадам начала действовать ему на нервы.
Продолжая писать, он даже нахмурился.
"Мои предложения по мировому устройству приняты и подписаны двадцать шестого сентября. Отказались подписать только Англия и Папа. Это величайшее достижение всей моей жизни, Екатерина. Я назвал это Священным Союзом. По этим правилам все народы могут жить вместе в мире, и если кто-то один захочет совершить агрессию, то другие объединятся и накажут его. После всего разочарования, предательств и неблагодарности, которые я испытал с того времени, как оставил Россию в конце 1812 года, только это и заслужило полного одобрения моих союзников. Этот план принадлежит только мне, и больше никому".
Он особо выделил последнее предложение. Это было ошибкой мадам фон Крюденер: он обсуждал с ней эту идею, она стала выдавать ее за свою. По всему Парижу интеллектуалы, заполнявшие ее салон, говорили, что Священный Союз ее замысел, а не собственная идея царя. Ее хвастовство стоило ей его покровительства. Его гордости, и без того уже уязвленной неоднократно, был нанесен удар этой женщиной, которая всем была обязана его щедрости. Баронесса с каждым днем выставляла себя во все более смешном свете, и это осмеяние могло перейти и на него. Казалось, их связь совершенно вывела ее из равновесия. Его советники умоляли его отделаться от нее и от ее окружения.
Очарование исчезло, и Александр признал, что вся эта история была эксцентричной и отталкивающей, хотя он и понимал, что эта Крюденер вела себя вполне искренне. Влияние ее подходило к концу.