Народу в зале было много, и до нас отчетливо доносился гул голосов. Затаив дыхание, Элвина обводила зал глазами в поисках матери. У меня мороз пробежал по коже. Неужели она действительно верит, что любовь к танцам заставит Элис встать из могилы?
Мне захотелось обнять ее, прижать к себе. Бедная сиротка! Бедное, сбитое с толку создание!
Но я справилась с собой, потому что знала, что Элвина не примет моего сочувствия.
Я увидела Коннана Тре-Меллина. Он разговаривал с Селестиной Нэнселлок. Питер тоже был в зале. Он, без сомнения, был одним из самых красивых мужчин, которых я когда-либо видела. А Коннан – самым элегантным. В этом великолепном собрании почти не было никого, кого бы я знала, кроме, пожалуй, леди Треслин. Даже здесь, на этом ярком фоне она выделялась. На ней было пышное платье из алого шифона. Редко кто осмелился бы надеть такой цвет, но в нем она была еще эффектнее: темные локоны казались черными, а кожа открытых плеч и грудь – снежно-белой. На голове ее сверкала бриллиантовая диадема, бриллианты же переливались на шее, запястьях, пальцах, в ушах…
Элвина заметила ее одновременно со мной и, нахмурившись, пробормотала:
– Опять она здесь.
– А где ее муж?
– А он там. Маленький старичок, который разговаривает с полковником Пенлендзом.
– А где полковник Пенлендз?
Она объяснила, и рядом с полковником я увидела сгорбленного, седого и морщинистого старика. Казалось невероятным, что он муж такой роскошной женщины.
– Смотрите! – зашептала Элвина. – Сейчас папа откроет бал. Раньше они открывали бал двумя парами: он с тетей Селестиной и мама с дядей Джеффри. Интересно, кто будет папиными партнерами сегодня?
– Кто будет, тот и будет, – ответила я рассеянно, потому что все мое внимание было поглощено тем, что происходило внизу.
– Сейчас музыканты начнут, – продолжала она. – Они всегда открывают бал одним и тем же танцем. Знаете, как он называется? "Фэрри"! Его завез сюда кто-то из наших предков. С тех пор его всегда танцуют. Смотрите! Смотрите! Первые две пары исполняют несколько движений, а потом к ним присоединяются все остальные.
Музыка заиграла. Взяв Селестину за руку, Коннан вывел ее в центр залы. За ними вышел Питер Нэнселлок, который выбрал себе в партнерши леди Треслин.
Глядя на то, как они исполняют начальные движения традиционного танца, я пожалела Селестину. Даже в бальном туалете из голубого шелка она казалась неловкой и неуместной в этой четверке. Ей не хватало безупречной элегантности Коннана, красоты леди Треслин, стремительности и блеска брата.
Я пожалела, что Селестине пришлось открывать бал, но такова уж была традиция. Казалось, ими напичкан весь дом. То-то и то-то делалось потому, что так делалось всегда, и этого было достаточно. Что ж, все знаменитые дома таковы.
Глядя на танцующих, мы с Элвиной не чувствовали усталости. Прошел час, а мы все еще оставались у окна. Мне почудилось, что раз или два Коннан бросил взгляд наверх. Знал ли он о привычке дочери подсматривать за танцующими? Элвине давно пора было спать, но я решила, что по такому случаю можно проявить некоторую снисходительность.
Она ни на минуту не отводила глаз от окна, без устали переводя их с одного лица на другое. Казалось, она абсолютно уверена, что если будет смотреть не отрываясь, непременно увидит то, что так хочет увидеть. Это было и трогательно, и в то же время жутко.
Уже совсем стемнело. Встала луна. Подняв глаза от окна, я взглянула через стеклянную крышу на ее огромный круглый диск. Она словно улыбалась нам и говорила:
– Для вас не зажгли свечи. Вас не пустили туда, где веселье и блеск. Но зато я дарю вам свой мягкий волшебный свет.
Я снова посмотрела в залу. Музыканты играли вальс, и я почувствовала, как меня захватывает его ритм. Пожалуй, когда мы приехали в Лондон, я сама не ожидала от себя, что буду хорошо танцевать. Это умение обеспечивало мне партнеров в те далекие времена, когда тетя Аделаида еще не отчаялась выдать меня замуж и вывозила на балы. Увы! Бедная тетя Аделаида! За приглашениями на балы не следовало иных предложений.
Я слушала, как зачарованная, когда вдруг меня кто-то взял за руку. Я вздрогнула от испуга и повернулась. Рядом со мной стояла маленькая фигурка, и я с облегчением узнала Джилли.
– Ты пришла посмотреть, как танцуют? – спросила я.
Она кивнула. Ей не хватало роста дотянуться до окна, и мне пришлось подсадить ее. При лунном свете разобрать было трудно, но я была уверена, что сейчас ее взгляд потерял свою пустоту.
Обернувшись к Элвине, я попросила:
– Принеси табурет, чтобы Джилли могла встать на него. А то ей плохо видно.
– Пусть сама возьмет, – ответила та.
Джилли кивнула, и я опустила ее на пол. Через мгновение она вернулась с табуретом, а я подумала:
– Если она все понимает, то почему же она не может говорить с нами?
Теперь, когда появилась Джилли, Элвина потеряла интерес к тому, что происходит внизу. Она отошла от окна и с первыми тактами вальса, который всегда действовал на меня магически – я имею в виду "Голубой Дунай" Штрауса – начала танцевать.
Музыка, казалось, подействовала и на мои ноги. Я не знаю, что произошло: в меня как будто вселилось что-то, подчиняя зовущим звукам "Голубого Дуная", и я двинулась навстречу Элвине, повторяя движения, которые делала когда-то на балах, куда возила меня тетя Аделаида. Но никогда еще я не танцевала, как в ту ночь в солярии.
До меня донесся радостный возглас Элвины, потом – смех Джилли.
– Не останавливайтесь, мисс. Пожалуйста, продолжайте. У вас так хорошо получается, – воскликнула Элвина.
Я танцевала с воображаемым партнером в залитом лунным светом солярии, а добрая луна улыбалась мне. Но вдруг из угла комнаты навстречу мне выступила фигура – и мы продолжили танец.
– Вы восхитительны, – произнес голос, и я узнала Питера Нэнселлока в элегантном вечернем костюме. Его рука лежала на моей талии, как полагается в вальсе. Я опомнилась и хотела остановиться, но он попросил:
– Нет… нет. Слышите: дети не хотят, чтобы мы останавливались. Вы должны танцевать со мной, мисс Лей, как положено.
И мы закружились снова. Мои ноги существовали как бы отдельно от меня и, раз начав, без устали исполняли знакомые движения. И все же я сказала:
– Так не принято.
– Однако это доставляет удовольствие и мне, и вам, – парировал он.
– Вы должны быть с гостями.
– Но с вами – приятнее.
– Вы забываете…
– Что вы гувернантка? С удовольствием бы забыл, если вы позволите.
– Не существует причин, по которым вам бы следовало это забывать.
– Я уверен, если бы мы все могли об этом забыть, вы были бы счастливее. Как вы прекрасно танцуете!
– Это единственное из того, что надлежит уметь дамам, в чем я достигла некоторых успехов.
– А я уверен, что вы похоронили в этой пустой комнате целый клад.
– Мистер Нэнселлок, по-моему, эта милая маленькая шутка несколько затянулась.
– Это не шутка.
– Я хочу вернуться к детям.
В этот момент мы оказались около них, и я увидела восторг на лице Джилли и восхищение в глазах Элвины. Остановись я сейчас, все вернется на свое место и я снова стану простой гувернанткой, а танцуя, я существо иного порядка. Какие глупые и смешные мысли, но сейчас мне хотелось быть не серьезной, а легкомысленной.
– Вот он где!
Я повернула голову и, к моему ужасу, увидела, что в солярий поднялись несколько человек. Среди них была и леди Треслин в своем алом платье, а значит, Коннан Тре-Меллин тоже тут. Кто-то захлопал, остальные подхватили, и в этот момент музыка кончилась. В замешательстве я попыталась поправить прическу, которая растрепалась от танцев, и подумала:
– Завтра мне откажут от места за легкомыслие и безответственность: я заслужила это.
– Какая прекрасная мысль, – сказал кто-то. – Танцы при луне – что может быть приятнее? Музыку здесь слышно, как в зале.
– У вас здесь прелестный бальный зал, Коннан, – заметил другой.
– Так давайте воспользуемся им, – отвечал он и, подойдя к потайному окошку, приказал музыкантам: – еще раз "На прекрасном голубом Дунае".
Они заиграли. Я повернулась к Элвине, взяв за руку Джилли. Гости уже начали танцевать. Они беседовали между собой, не понижая голоса. Зачем? Ведь я всего лишь гувернантка. Я услышала обрывки разговоров:
– Это гувернантка Элвины.
– Какая развязность! Наверно, очередное увлечение Питера.
– Мне всегда жаль их. У них, должно быть, невеселая жизнь.
– Но танцевать в лунном свете! Что может быть неприличнее?
– По-моему, предыдущую пришлось уволить.
– Придет черед и этой.
Щеки мои горели. Как мне хотелось сказать им всем, что мое поведение было намного более приличным, чем кое-кого из присутствующих. Никогда еще я не была так разгневана, но к гневу примешивалась изрядная доля страха.
Я знала, что рядом со мной стоит Коннан Тре-Меллин, и, хотя в лунном свете разобрать трудно, я была уверена, что он смотрит на меня с отвращением. Ведь ничего другого своим поведением я вызвать не могла.
– Элвина, – сказал он, – отправляйся к себе и возьми с собой Джилли.
Он говорил таким тоном, что она не посмела ослушаться. Как можно спокойнее я добавила:
– Да-да, пойдемте, – и уже хотела последовать за детьми, но Коннан крепко схватил меня за руку и, подойдя совсем близко, произнес:
– Вы очень хорошо танцуете, мисс Лей. Мне всегда нравились люди, умеющие хорошо танцевать. Может быть, потому, что я сам далек от совершенства в этом искусстве.
– Благодарю вас, – сказала я и попыталась высвободить руку, но он не отпускал меня.
– Я уверен, что "Голубой Дунай" – ваша любимая мелодия. У вас был… вдохновенный вид, – с этими словами он вдруг закружил меня в вальсе, и вот мы уже танцуем с ним среди гостей. Я – в своем лиловом ситцевом платье с бирюзовой брошкой, они – в шелках и бархате, изумрудах и бриллиантах. Как хорошо, что солярий освещен только луной, и никто не видит моего лица. Я сгорала от стыда, и у меня не было никаких сомнений, что он заставляет меня танцевать, чтобы продлить мои мучения и еще сильнее наказать за легкомыслие. Мы неслись и кружились в такт музыке, и я не могла отделаться от мысли, что с этого момента музыка "Голубого Дуная" будет всегда напоминать мне о том, как я танцевала с Коннаном Тре-Меллином в солярии при луне.
– Приношу вам свои извинения, мисс Лей, – сказал он неожиданно, – за дурные манеры своих гостей.
– Я должна была этого ожидать, и более того, несомненно заслужила.
– Какая чепуха, – ответил он, и мне показалось, что я сплю, потому что в голосе, звучавшем у самого моего уха, мне почудилась нежность.
Танцуя, мы оказались в углу комнаты. Он вдруг откинул портьеры, открыл дверь, и вот мы уже на маленькой лестничной площадке в незнакомой мне части дома. Он остановился, но все еще не отпускал меня. На стене над нами горела керосиновая лампа из нефрита, в ее свете мне было едва видно его лицо. Мне показалось, что оно вдруг стало жестким, почти грубым.
– Мисс Лей, – сказал он, – когда вы забываете о строгости, вы просто очаровательны.
Я не успела ничего ответить. Он прижал меня к стене и попытался поцеловать. На мгновение я оцепенела, потрясенная. Я не отдавала себе отчета в своих чувствах, но прекрасно понимала, что означает этот поцелуй. Если я не прочь пофлиртовать с Питером Нэнселлоком, разве откажусь от интрижки с хозяином? Я так рассердилась, что, не думая о последствиях, изо всех сил оттолкнула его. От неожиданности он покачнулся и сделал шаг назад.
Подхватив юбки, я бросилась бежать вниз по лестнице прочь, не разбирая дороги, пока не оказалась в галерее. Оттуда уже без приключений добралась до своей комнаты, бросилась на кровать и с трудом отдышалась.
Мне оставалось одно – как можно скорее уехать из этого дома. Теперь мне были совершенно ясны его намерения на мой счет. Наверняка и мисс Дженсен выгнали потому, что она отказалась стать его любовницей. Это не человек, а чудовище. Нанимая людей на работу, он считает, что они его рабы. Он ведет себя, как турецкий паша! Как смеет он так относиться ко мне! У меня перехватило горло. Никогда еще не чувствовала я себя такой несчастной. И все из-за него. Я не хотела признаться себе, что больше всего переживаю его презрительное отношение ко мне.
А это был уже опасный симптом. Надо трезво оценить свои чувства.
Поднявшись с кровати, я заперла дверь. Теперь надо всегда запирать ее на ночь. Конечно, в мою комнату можно было пройти через спальню Элвины и классную, но я была уверена, что этим путем он не воспользуется. И все-таки я не чувствовала себя в безопасности.
Глупости! Я смогу защитить себя. А если он осмелится войти ко мне в комнату, я всегда могу позвонить. Прежде всего мне надо написать Филлиде. Я села к столу, но руки так дрожали, что пришлось отказаться от этого занятия.
Тогда можно сложить вещи, и я приступила к делу. Открыв гардероб, я вскрикнула от ужаса. Мне показалось, что там кто-то прячется, в таком я была нервном расстройстве. Но это была всего лишь амазонка, про которую говорила Элвина. Она, должно быть, сама повесила ее мне в шкаф. События сегодняшнего вечера так подействовали на меня, что я совершенно забыла о дневном происшествии. Быстро сложив вещи, которых у меня было немного, и успокоившись, я написала Филлиде.
Я только закончила письмо, как со двора послышались голоса. На лужайке перед домом танцевали несколько пар.
– Какая чудесная лунная ночь, – сказал кто-то.
Притаившись у окна, я наблюдала за ними. И наконец увидела то, чего дожидалась. На лужайке появился Коннан. С леди Треслин, конечно. Они танцевали, тесно прижавшись друг к другу. Представив себе, что он ей нашептывает, я сердито отвернулась от окна, пытаясь убедить себя, что испытываю не боль, а отвращение.
Я разделась и долго лежала без сна, а когда заснула, то меня мучили кошмары. Мне снились Коннан, леди Треслин, я сама и то таинственное существо, которое занимало меня со дня приезда.
Среди ночи я вдруг проснулась. Луна еще не зашла, и спросонок мне почудилась темная фигура женщины в углу комнаты. Это Элис. Она молчит, но я понимаю – она здесь потому, что хочет мне сказать:
– Вы не должны уезжать отсюда. Вы должны остаться. Мне нет покоя. Вы можете помочь мне. Вы должны помочь всем нам…
Меня била дрожь. Я села в кровати и только тут поняла, что меня так напугало. Сложив вещи, я оставила дверь шкафа открытой, и призрак Элис оказался висевшей в нем амазонкой.
Под утро я заснула, да так крепко, что меня разбудил только громкий стук в дверь. Китти принесла горячей воды, а так как дверь не открывалась, стала стучать. Она явно не понимала, что произошло.
– Что случилось, мисс? – спросила она, когда выскочив из постели, я отперла дверь.
– Ничего, – ответила я резко, но она продолжала смотреть на меня выжидательно. Однако я не собиралась удовлетворять ее любопытство. Впечатления от бала настолько переполняли ее, что после некоторой паузы она сказала:
– Правда здорово было, мисс? Я смотрела из окна. Они танцевали на лужайке при луне. Господи боже, я давно такого не видела. Прямо, как при хозяйке. А у вас усталый вид, мисс. Они что, не давали вам спать?
– Да.
– Ну, теперь все уже кончилось. Мистер Полгрей убирает цветы обратно в оранжерею. Хлопочет, как наседка с цыплятами. А в зале такой беспорядок, что нам с Дейзи и дня не хватит, чтобы там прибраться. Это уж точно.
Я зевнула. Она вышла, поставив воду около ванны, но через пять минут снова вернулась и сообщила:
– Вас спрашивает хозяин. Хочет видеть вас сейчас же. Он в красной гостиной и просил сказать, чтобы вы пришли не мешкая.
– Ого, – сказала я, – но ведь я не одета.
– Но это очень срочно, мисс, – повторила она.
Я кивнула.
Быстро умывшись и одевшись, я отправилась в красную гостиную, догадываясь, что означала эта утренняя встреча. Он, конечно, окажется чем-то недоволен и скажет, что больше не нуждается в моих услугах. Несомненно, что-то похожее произошло и с мисс Дженсен. Придумали против нее какое-нибудь обвинение и прогнали. Интересно, а в чем он собирается обвинить меня? Ведь это совершенно бессовестный человек. Но я не позволю ему меня уволить, а сама, первая сообщу, что отказываюсь от места.
Я вошла в гостиную, готовая дать бой своему обидчику. Он ждал меня. Сегодня утром на нем был синий редингот. По его свежему, отдохнувшему виду нельзя было даже предположить, что он лег далеко за полночь.
– Доброе утро, мисс Лей, – сказал он улыбаясь, но я не ответила на его улыбку.
– Доброе утро. Я уже уложила вещи и хочу как можно скорее уехать.
– Мисс Лей! – его голос звучал укоризненно, и я вдруг почувствовала совершенно необъяснимую радость – он не хочет, чтобы я уезжала. Он не собирается меня отсылать. Неужели извинится? Но жестким тоном, который мне самой в других обстоятельствах казался бы самодовольно педантичным, я продолжала:
– Это единственное, что мне остается после…
Он не дослушал:
– После моего возмутительного поведения вчера. Мисс Лей, прошу вас забыть об этом. Боюсь, что я не до конца отдавал себе отчет, что делаю и с кем танцую. Пожалуйста, не придавайте значения моей выходке, будьте великодушны – ведь вы же без сомнения человек великодушный. Давайте опустим занавес на этой неприятной сцене, и пусть все останется по-прежнему.
Я не сомневалась, что он поддразнивает меня, но радость от его слов была так велика, что это уже не имело значения. Я остаюсь. Меня не прогоняют с позором. Письмо к Филлиде можно не отсылать. Наклонив голову, я сказала:
– Принимаю ваше извинение, мистер Тре-Меллин. Забудем этот неприятный случай, – и, повернувшись, вышла из комнаты.
Я едва сдерживала себя, чтобы не запрыгать от радости. Казалось, ноги сами несут меня вверх по лестнице через три ступеньки. Инцидент исчерпан. Мне не надо уезжать.
В доме стало даже как будто светлее, и в это мгновение я поняла, что если мне придется из него уехать, я буду безутешна.
При своей склонности к самоанализу я не могла не спросить себя, отчего такая радость. Почему одна мысль, что мне придется уехать из Маунт Меллина, так меня расстроила? Ответ был готов: этот дом хранит тайну, которую мне хочется разгадать. Я должна помочь двум несчастным детям – Элвине и Джилли.
Но, возможно, была и еще одна причина. Если быть совершенно откровенной, то надо признаться, что хозяин дома занимал меня не меньше. Будь я более разумна, то поняла бы, что такой интерес очень опасен. Но об этом я не думала тогда, как и любая другая женщина на моем месте.
Днем, как обычно, мы с Элвиной отправились на урок верховой езды. Все прошло благополучно. Сегодня я надела новую амазонку – единственное отличие этого урока от всех предыдущих. Она была другого фасона: облегающее платье с жакетом мужского покроя.
К моей радости Элвина совершенно забыла о вчерашнем происшествии и не проявляла ни малейшего страха, и я пообещала ей, что скоро сможем учиться прыгать через препятствия. После урока я поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться к чаю.
Сейчас мне казались смешными ночные страхи. Я надела серое платье – тетя Аделаида всегда предупреждала, что носить одно и то же платье два дня подряд некрасиво – и уже собиралась повесить амазонку в шкаф, как вдруг мне показалось, что в кармане жакета что-то лежит.