Но вот кончился и этот день, самый тягостный и роковой во всей ее жизни. Настала давно желанная минута, когда она могла запереть двери отведенных для нее комнат, отделявших ее от всех обитателей замка. Отпустив горничную и сняв свой подвенечный наряд, она надела белый пеньюар. Спать Юлиана не могла - она страдала от одиночества, тосковала по своим близким, ей страстно хотелось увидеть, подержать в руках хотя бы какой-нибудь предмет, привезенный с собой… Нервно, дрожащими руками открыла она маленький сундучок, поставленный в зале по ее указанию. Сверху лежала тетрадь с латинскими сочинениями, написанными ею. Она невольно вздрогнула и бросила робкий взгляд на большой портрет, висевший напротив, - это был он, этот красавец с загадочным лицом, на котором постоянно чередовались огонь страстей и ледяной холод, выражение душевной доброты и язвительной насмешливости! Эти противоречия ужасали ее. Она торопливо свернула рукопись: даже эти нарисованные на портрете глаза не должны были видеть написанного ею.
"Майнау вытрясет из тебя твои ученые бредни!" - припомнились ей слова графини Трахенберг.
Не далее как сегодня за ужином, рассуждая об эмансипации женщин, Майнау с презрением заявил, что не знает, какая женщина более заслуживает осуждения - та ли, которая не исполняет своих материнских обязанностей, кокетничая и предаваясь удовольствиям, или та, которая выгоняет из своей комнаты детей, чтобы сочинять стихи или писать ученые статьи. Видите ли, чернильное пятно на руке женщины для него несноснее дурного обеда.
Она подошла к письменному столу, чтобы спрятать в нем от посторонних глаз этих немых свидетелей своей прежней духовной деятельности. Стол был сделан из розового дерева - самое совершенное произведение, когда-либо выходившее из-под руки художника. Каким мыслям предавалась, сидя тут, умершая с ее воздушной, неспокойной душой? Столешница чуть ли не гнулась под тяжестью дорогих безделушек и статуэток, которые все как одна были более или менее легкомысленные, а отнюдь не благочестивые. Лиана с трудом выдвинула один из ящиков стола - он был доверху наполнен свертками с золотыми монетами; очевидно, то были деньги, назначенные ей "на булавки". С испугом задвинула она ящик и заперла его на ключ. Это открытие и душный воздух, пропитанный запахом жасмина, побудили ее выйти в соседнюю комнату и отворить стеклянную дверь в сад. Из-за опущенных гардин Лиана не знала, что на безоблачном небе ярко светит полная луна. Она невольно отступила - таким ослепительным, таким необыкновенным показался ей этот Шенверт, окруженный скалистыми горами с остроконечными вершинами. Частично эти горы были покрыты чудным вековым лесом… Казалось, что они, подобно драконам с оскаленными зубами, окружив Шенверт, стерегли это сокровище… Юлиана вышла на веранду, крышу которой поддерживали колонны. Какой резкий контраст представляло собой новейшее убранство комнат и сероватые от времени колонны, гордо поднимавшиеся в своей строгой красоте и облитые теперь лунным светом. Не чувствовалось ни малейшего ветерка, хотя выше, вероятно, было движение воздуха, потому что эоловы арфы издавали по временам тихий трепетный звук.
Среди этой торжественной тишины ночного часа вдруг послышались приближающиеся шаги. Испуганная Лиана спряталась в тень за колонну, и в ту же минуту из-за северного угла дома выбежал ребенок; это был Лео. На босых ногах его были туфли. Наскоро надетые зеленые бархатные панталоны он поддерживал обеими руками, а ночная рубашка, обшитая кружевами, была расстегнута и спускалась с плеч… Ребенок робко осмотрелся и побежал еще быстрее к проволочной ограде. Лиана, неслышно шагая, следовала за ним.
- Что ты тут делаешь, Лео? - спросила она, удерживая его.
Он испуганно вскрикнул.
- Ах, новая мама! - сказал он уже спокойнее. - Ты скажешь об этом дедушке?
- Если ты намерен поступить дурно, то конечно.
- Нет, мама, - заверил он ее, тряхнув локонами. - Я только хочу дать Габриелю эти шоколадные фигуры - я не сам взял их, право, мама! Господин Рюдигер положил их мне за ужином на тарелку. Я всегда прячу их для Габриеля, но наутро не нахожу уже их в кармане: фрейлейн Бергер очень любит их, она целый день жует и всюду шарит, противная…
- Да где же эта фрейлейн Бергер? - спросила Лиана.
Наставница была представлена ей после свадьбы и произвела на нее очень благоприятное впечатление.
- Она играет в фанты в классной комнате и не позволяет мне входить туда - она заперла дверь, - проворчал Лео. - Они там ужасно шумят и пьют пунш; я слышу это сквозь замочную скважину… Я сегодня совсем не видел Габриеля, потому что худо вел себя, но покойной ночи я ведь могу пожелать ему? - проговорил он с обычным для него упрямством. - Могу я, мама? Да, могу?
Он просил хотя и настойчиво, но с полным доверием ребенка к матери. Радостно встрепенулось сердце молодой женщины: этот упрямый ребенок с первой минуты добровольно подчинялся ее материнскому авторитету, и луч счастья проник в ее изболевшуюся, опечаленную душу. Она обняла мальчика и нежно поцеловала его.
- Дай мне конфеты, Лео. Я сама отнесу их Габриелю. Ты должен теперь лечь спать, - сказала она и протянула руку. - Я передам ему от тебя "покойной ночи". Но где я найду его?
Лео охотно вывернул карманы и высыпал конфеты в красивые руки матери. Она улыбнулась: такого шоколадного изобилия нельзя было показать деду. Выговор, сделанный за фруктовое мороженое, не ускользнул от ее тонкого слуха.
- Ты должна идти туда, мимо пруда, - объяснил мальчик, указывая на проволочную ограду. - Но только в дом нельзя входить, дедушка это строго запретил, а фрейлейн Бергер говорит, что там живет колдунья с длинными зубами. Конечно, это глупости, и я не боюсь. Ведь не кусает же она Габриеля?
Молодая мать застегнула рубашечку Лео и повела его за руку обратно в замок… У потолка была подвешена лампа с зеленым граненым стеклом, освещавшая магическим светом спальню ребенка. Постель царственного дитяти не могла бы быть роскошнее и изящнее постели этого потомка Майнау. Но, несмотря на всю окружавшую его роскошь, на шелковый полог, на дорогие кружева и шитье, украшавшие подушки и простыни малютки, бедному ребенку недоставало нежной заботы… Его сна не охраняла добрая любящая рука, хотя бронзовый ангел и поддерживал шелковые складки полога и простирал над ним свои блестящие золотые крылышки…
Из соседней классной комнаты доносились веселый хохот и звон стаканов. Лиане казалось, что душа умершей матери должна, грозная, витать здесь и чертить на стене "Mene, Tekel…" забывшей свои обязанности наставнице.
- Мама, - сказал ребенок робко и торопливо, лаская ее своими маленькими ручками, в то время как она заботливо укрывала его одеялом, - как хорошо, когда ты здесь! Ты всегда будешь приходить? Первая мама никогда не приходила к моей кровати… А ты и правда пойдешь к Габриелю и отнесешь ему от меня шоколад?
Лиана пообещала. Успокоенный ребенок склонил свою головку на подушку, и минут через пять его ровное дыхание показало Лиане, что он уже заснул. Неслышным шагом вышла Лиана из комнаты и заперла снаружи дверь, в которую он выбежал.
Глава 7
Пробило половину одиннадцатого, когда Лиана снова вышла в цветник, расположенный перед окнами ее комнат. Вдали виднелась проволочная ограда. "Козел отпущения", как назвал сегодня Рюдигер бледного молчаливого мальчика, вероятно, уже давно спал, но не он был главной причиной снедавшего молодую женщину непреодолимого желания отправиться к таинственному убежищу. Обернувшись, она внимательно осмотрела старинный замок, который в своем строгом великолепии, с массивными сводами, с резными листочками клевера, украшавшими сводчатые окна, и с фигурой покровителя рода на выступе фасада, величественно возвышался наподобие аббатства, облитый серебристым светом луны. Все окна были темны, только из нижнего зала пробивался свет лампы в темноту колоннад… Ей показалось, что, прислонившись к одной из колонн, неподвижно стоял какой-то человек и пристально смотрел в полуотворенную дверь - воображение! Ни одним движением не выдал он своего присутствия. То, вероятно, была тень, падающая от колонны.
Молодая женщина с сильно бьющимся сердцем шла по узкой песчаной тропинке, головы ее касались нижние ветви орешника и можжевельника; но вот затворилась за ней калитка в ограде, и характер растительности изменился: на мягкой зеленой мураве поднимался могучий индийский банан, широкие листья которого бросали на траву гигантскую тень. Потом тропинка нырнула в густой кустарник. Кругом искрились мириады светлячков; наверху, в ветвях, раздавался шорох; оторванная ветка упала на плечо молодой женщины. Справа и слева к ней протягивали свои маленькие лапки обезьяны; эти существа с лукавыми мордочками с любопытством заглядывали ей в лицо. Она невольно провела рукой по лбу, как бы желая освободиться от тяжелого сна. А что, если из темной зелени высунется голова пестрой змеи с открытой пастью или выступит неуклюжий исполин слон, чтобы растоптать ее своими мощными ногами? Она, насторожившись, остановилась, но из куста выпорхнула только испуганная цесарка, а через несколько шагов расступились кусты и деревья, и ей открылась неподвижная, как зеркало, поверхность пруда. Золотые купола индийского храма величественно поднимались к небу, его мраморные ступени как будто вели к священным водам Ганга, а не к пруду посреди немецкой долины.
Тяжело дыша от невольного страха, который вызывает в нас одиночество в неизвестной местности и вопреки которому неудержимо влечет нас вперед, Лиана медленно обошла пруд, не подозревая, что белая одежда ее, стройная фигура и роскошные золотые волосы, отражаясь в поверхности пруда, придали какое-то особенное очарование этому своеобразному пейзажу. Она не подозревала также, что, когда затворилась за ней калитка, виденная ею тень отделилась от колонны и неслышно последовала за ней, как будто золотистые косы, сбегавшие вдоль ее спины и блестевшие в лунном свете каким-то фосфорическим блеском, обладали магнетизмом, с непреодолимой силой увлекавшим за собой эту тень.
Показались белые стены низенького домика; вокруг него вилась песчаная дорожка, и весь он утопал в кустах роз чудных сортов. Тут цвели и благоухали карликовые и штамбовые розы, а с обеих сторон на дорожку склоняли ветки чайные розы под тяжестью бледных цветов, точно убаюканных кротким светом луны. С виду этот домик был таким легким, что, казалось, его снесет первый сильный порыв ветра вместе с тростниковой крышей и бамбуковыми столбиками веранды. Окна были большими, их защищали точеные деревянные решетки.
С опаской ступила молодая женщина на низенькую ступеньку веранды, пол которой был устлан циновками из пальмовой коры; они были такими гладкими, блестящими и свежими, как будто предназначались для охлаждения ног утомленного зноем индийца. Сквозь решетку окна пробивался свет лампы, подвешенной к потолку; штора из пестрой плетенки опускалась до того места, где был сердцеобразный вырез в деревянной решетке. Через это-то отверстие Лиана могла увидеть большую часть комнаты.
У противоположной стены стояла кровать из тростника. На белых как снег простынях лежало необыкновенно нежное существо, лицом уткнувшееся в подушки, и потому трудно было понять, женщина это или ребенок. Мягкие складки белого кисейного одеяния почти полностью прикрывали ноги, чрезвычайно маленькие и мертвенно-бледные. Обнаженная до самого плеча, худая и тонкая, как у тринадцатилетнего ребенка, рука тяжело свесилась с кровати, широкие блестящие золотые браслеты охватывали запястье и руку повыше локтя и производили неприятное впечатление: казалось, они раздражают эту нежную кожу… Высокая, крепкого сложения женщина, стоявшая у кровати с серебряной ложкой в руке и упрашивавшая лежащую, стараясь придать своему грубому голосу мягкие интонации, была знакома Лиане - ее представили ей после брачного обряда как госпожу Лен, ключницу замка.
Ложка, которую женщина старалась держать подальше от своего чистого и нарядного фартука, конечно, была наполнена лекарством и приводила в ужас больную. Как ни уговаривала ее женщина, как ни гладила ласково по голове свободной рукой, больная не уступала.
- Не могу ничего сделать, Габриель, - сказала наконец Лен, повернувшись к той части комнаты, которую Лиана не могла видеть. - Ты должен поддержать ей голову… Ей во что бы то ни стало нужно уснуть, дитя мое.
Бледный мальчик, "козел отпущения" Лео, подошел ближе и осторожно попробовал просунуть руку между подушкой и лицом больной. При этом движении больная с ужасом подняла голову, и Лиана увидала худенькое, бледное, но вместе с тем прекрасное лицо. Лиану до глубины души потряс выразительный взгляд необыкновенно больших глаз, с мягким упреком и мольбою смотревших на мальчика. Мальчик отступил на шаг и опустил руки.
- Нет, нет, я ничего не сделаю тебе! - сказал он, и в его нежном голосе было столько горя и сострадания! - Не могу, Лен, ей больно!.. Лучше я усыплю ее песнями.
- В таком случае ты будешь петь до утра, - возразила Лен. - Когда ей так нехорошо, как сегодня, песнями ее не усыпишь, и ты это сам знаешь.
Она пожала плечами, но, видно, не имела духу принудить Габриеля помочь ей. Какое мягкое сердце билось в груди у этой, по-видимому, грубоватой женщины с резкими чертами лица, которая выглядела угрюмой и неприступной во время представления ее новой госпоже!
Лиана отворила дверь, находившуюся между двух окон, и вошла в комнату. Ключница испуганно вскрикнула и чуть не пролила лекарство.
- Подержите больную, - сказала Лиана, - я дам ей лекарство.
Внезапное появление стройной молодой женщины в белой одежде с аристократическими манерами буквально парализовало больную - она, не шевелясь, а только пристально глядя в склонившееся над ней миловидное лицо молодой женщины, беспрекословно приняла лекарство.
- Вот и все, мой милый, - сказала Лиана и положила ложку на стол. - Боль утихнет, и она заснет.
Лиана нежно погладила темную головку Габриеля.
- Ты, верно, очень любишь ее?
- Она моя мать, - с неизъяснимой нежностью ответил мальчик.
- Это бедные люди, баронесса, очень бедные, - вмешалась ключница.
Ни в голосе, ни в лице ее не было и тени той нежности и сочувствия, которыми несколько минут назад дышало все ее существо.
- Бедные? - переспросила молодая женщина и невольно указала на блестящие браслеты на руках, на дорогие ожерелья на груди больной, которая до сих пор не отводила своего восторженного взора от Лианы.
Теперь на ее лице читались страх и беспокойство, и она судорожно сжала левой рукой какой-то предмет, висевший на одной ниточке, по-видимому, серебряный флакон.
- Ну, ну, успокойся! Баронесса ничего у тебя не отнимет! - проговорила Лен резким и повелительным тоном. - Они бедны, баронесса, - снова обратилась она к Лиане. - Эти безделушки ведь не прокормят, - она указала на украшения, - да, в сущности, они ей и не принадлежат, и старый господин гофмаршал мог бы отнять их, если бы захотел. У нее нет никого и ничего на свете, и если она и мальчик получают здесь, в замке, приют и пропитание, так это исключительно из милости.
Поясняла она с такой беспощадностью, что у Лианы болезненно сжалось сердце, особенно когда Габриель, нагнувшись над матерью, осыпал ее нежными ласками - так беззащитного ребенка пытаются заставить забыть о причиненном ему горе… Прекрасная головка мальчика задумчиво склонилась набок. Его лицо со скорбными складками возле губ несло отпечаток терпения и рабского послушания, выработавшихся вследствие постоянных притеснений. Лиана могла бы спросить: кто эта необыкновенная женщина и как она попала сюда с ребенком, осужденным расти под таким страшным гнетом? Но страх снова услышать беспощадные объяснения ключницы заставил ее удовлетвориться тем, что ей уже стало известно. Она выложила из кармана на стол шоколадные фигуры.
- Это Лео передал тебе, - сказала она. - А еще я пришла сказать тебе от него "покойной ночи".
- Он добрый, и я люблю его, - отозвался мальчик, и губы его растянулись в привычной меланхолической улыбке.
- Это замечательно, дитя мое, но ты не должен более терпеть наказание за его шалости.
Она взяла его за подбородок и, приподняв головку, с любовью заглянула в его невинные глазки.
- Неужели у тебя хватает мужества всегда молча сносить несправедливость? - спросила она серьезно.
Некрасивое лицо ключницы вспыхнуло; она, видимо, с минуту боролась с охватившим ее чувством умиления, но только одну минуту, а затем, глядя испытующе на свою госпожу, она сказала еще более резким тоном:
- Габриелю, баронесса, это вовсе не вредит, и если к нему несправедливы в замке, то он должен благодарить и за это и целовать руку, которая его карает… Он будет монахом, пойдет в монастырь, а там надо на всякую обиду молчать, как бы ни кипело гневом сердце… Маленького барона Лео он должен любить, ведь это он выпрашивает у гофмаршала позволения оставаться ему здесь, а то Габриеля давно бы разлучили с матерью.
Глаза мальчика наполнились слезами.
- Ты должен стать монахом? Тебя принуждают к этому, Габриель? - быстро спросила Лиана.
- Говори правду, сын мой, кто принуждает тебя? - раздался сзади голос придворного священника, совершившего сегодня брачный обряд.
Он стоял на пороге отворенной двери, и темная фигура его резко выделялась на фоне облитых лунным светом розовых кустов. При виде его Лиана невольно вспомнила о тени, виденной ею у колонны: значит, это он следил за ней.
Лен присела, а священник с изящным поклоном, улыбаясь, вошел в комнату и сказал:
- Успокойтесь, баронесса, мы здесь, в Шенверте, совсем не так жестоки, как можно подумать. Мы не позволяем себе таких возмутительных насилий, о которых повествуется легковерному свету в сказке о мальчике Мортаро, не так ли, дитя мое?
Он ласково положил свою тонкую белую руку на плечо Габриеля. Если бы не длинная монашеская одежда и не тонзура, белым пятном выделявшаяся на темной кудрявой голове его, никто не принял бы этого человека за духовное лицо. Ни тени той величавой медлительности в движениях, в которой нередко есть нечто заученное, театральное, ни малейшего умиления в тоне! Да и сегодня за столом, во время жаркого политического спора, его металлический голос звучал вызовом, подобно боевому кличу.
При его появлении больная снова уткнулась лицом в подушки и притихла, будто уснула; она походила на испуганную, дрожащую птичку, старающуюся укрыться от рук ловца.
- Что с ней опять сегодня? - спросил священник. - Она очень беспокойна - я даже в ризнице слышал ее стоны.
- Ваше преподобие, герцогиня опять проезжала сегодня мимо дома, а после этого, как вам известно, ей всегда бывает хуже, - ответила ключница почтительно, но с плохо скрытой досадой.
На губах священника мелькнула насмешливая улыбка.
- Но она должна свыкнуться с этим. - Он пожал плечами. - Герцогиня, конечно же, не откажется от своих прогулок по "Кашмирской долине" ради этой несчастной, да и у кого достало бы мужества требовать от нее подобной жертвы?
Он подошел ближе к кровати; больная содрогнулась.