Взгляд девушки невольно скользнул по верхнему этажу главного здания; там царил совсем другой дух; бабушка называла его "приличия, хорошие манеры и конвенансы": "закостенелое себялюбие, соединенное с презренным заискиванием пред высшими", - говорил дедушка, предпочитавший жить один в деревне, чем вдыхать ту ледяную атмосферу, которой окружала себя его благородная супруга. Разве при таких обстоятельствах было удивительно, что Герберт… Нет, - тут же остановила себя Маргарита, - она даже мысленно не должна была оскорблять его подозрениями в бессердечии, к ней он относился хорошо; он даже два раза писал ей в Берлин. Потом, при ее возвращении, он приехал встречать ее на ближайшую большую станцию, желая облегчить ей возвращение в опустелый родительский дом. Этого, конечно, бабушка не знала; она, без сомнения, не одобрила бы подобной любезности ландрата к Грете, уже по одному тому, что та доставила ей большое огорчение, не пожелав сделаться баронессой фон Биллинген. Она по этому поводу написала очень сердитое письмо своей сестре и Маргарите. Что об этом думал дядя, было до сих пор неизвестно Маргарите. Он ни в одном письме не касался этого щекотливого вопроса, и она также старательно избегала поднимать разговор о нем.
Размышляя подобным образом, Маргарита уже давно достигла своей комнаты и снова спрятала столбики денег в ящик письменного стола, причем опять сильно покраснела. Значит, она ничем не могла проявить свое участие к мальчику, все пути были для нее закрыты, она чувствовала себя совершенно бессильной. Взвесить все обстоятельства и обсудить, как поступить в данном случае, мог только мужчина, и она твердо решила поговорить об этом с Гербертом.
XIX
С тех пор прошло два дня. Ландрат еще не вернулся, а потому на лестнице и в верхнем этаже царило глубокое спокойствие. Маргарита каждый день по обязанности ходила наверх, чтобы пожелать бабушке доброго утра; это было неприятной обязанностью, потому что бабушка еще очень дулась и сердилась. Правда, она никогда громко не высказывала этого, сохрани Бог, но и у хорошего тона на подобные случаи есть очень тонкое и верное оружие. Острые ножи во взгляде и голосе; острие кинжала на языке. Подобный способ нападения еще более возмущал молодую девушку и нередко ей нужно было все ее самообладание, чтобы спокойно и молча переносить все это. Она с чувством облегчения спускалась с лестницы и на несколько мгновений заходила в сени. В этом обширном помещении, правда, царил невыносимый холод, а комнаты покойного отца были запечатаны. Ни одно из уютных помещений, в которых он жил, ни один из предметов, которых он касался, не был доступен Маргарите. Она должна была довольствоваться тем местом, где видела его в последний раз мертвым, но словно мирно спящим, с каким-то просветлением на челе, столь мрачном при жизни. На этом месте ею овладевало благотворное чувство; ей казалось, что она ощущает его присутствие. Внизу ведь совершилось все, чтобы как можно скорее стереть все следы его существования и деятельности.
Сегодня утром Маргарита, выходя из сеней, встретилась лицом к лицу с прекрасной Элоизой. В нескольких шагах от нее баронесса фон Таубенек, задыхаясь, поднималась по лестнице. Она была так поглощена утомительным восхождением, что совершенно не заметила Маргариты; Элоиза, напротив, очень приветливо поклонилась, и ее взгляд с участием скользнул по фигурке в глубоком трауре. Это Маргарита не могла отрицать, но тем не менее у нее было искушение не ответить на вежливый поклон и убежать назад в сени. Эта прекрасная Элоиза была ей антипатична до глубины души; почему - она сама не знала. Вблизи герцогская племянница казалась особенно прекрасной; нежная, бархатистая кожа, прекрасный цвет лица, большие блестящие голубые глаза, - все это прямо ослепляло. Дедушка был совершенно прав, говоря, что перед Элоизой его внучка, коричневый майский жучок, должна совсем спрятаться.
"Что? Зависть, Грета?" - спросила сама себя молодая девушка.
Нет, это не было завистью. Вид прекрасных девичьих лиц всегда был для нее наслаждением. Быть может, это было прирожденное озлобление плебейской крови… Да, причина лежала в этом!
Когда же бабушка с громкими выражениями радости встретила наверху гостей, Маргарита зажала уши и помчалась вниз по лестнице.
Внизу у подъезда стояли сани гостей - прелестная раковина с дорогой меховой полостью, и когда позднее дамы снова сели в них, то прекрасная Элоиза со своим белым вуалем и золотистыми волосами имела вид феи, мчащейся по снегу. Боже мой, какой смешной вид должен был иметь на днях сидевший в санях "комочек" рядом с изящной фигурой Герберта!
Целый день Маргарита не могла отделаться от горьких, навязчивых мыслей и впечатлений, к тому же во всех комнатах было темно. Снег неутомимо сыпался на маленький городок, и только изредка порыв ветра на мгновенье разгонял густую серебристую завесу, закрывавшую собой все улицы и переулки. Только вечером, когда в столовой была зажжена лампа, стало немного уютнее в комнате и тише на душе Маргариты. Тетя София, несмотря на снежную погоду, вышла, чтобы сделать некоторые неотложные заказы, а Рейнгольд работал в своей комнате; вообще он выходил лишь только тогда, когда его звали к столу.
Маргарита накрывала стол к ужину. В печке горел огонь, бросая на пол сквозь отверстие медной дверцы широкую полосу света, а на подоконнике благоухали питомцы тети Софии: фиалки и ландыши. Варвара принесла красиво гарнированные холодные кушанья, а Маргарита зажгла спирт под чайником. Когда же Рейнгольд велел сказать, чтобы ему прислали бутербродов, так как он не придет, то у сестры еще больше отлегло от сердца.
По улице проехало несколько экипажей, и один из них как будто остановился около дома. Может быть, возвратился ландрат? Это узнается завтра, но никак не раньше. Маргарита продолжала приготовлять бутерброды с ветчиной для Рейнгольда и не подняла глаз, когда до ее слуха долетел легкий скрип двери. Маргарита невольно подняла глаза и увидела ландрата, стоявшего на пороге. Девушка так испугалась, что вилка с куском ветчины выпала у нее из рук.
Герберт рассмеялся и подошел ближе к столу. Он был еще в шубе, а на шапке блестели хлопья снега; он пришел прямо с улицы.
- Как ты испугалась, Маргарита! - сказал он, качая головой, - ты, вероятно, несмотря на свои хозяйственные занятия, была в солнечной Греции, а рождественский дед вернул тебя к суровой действительности? Добрый вечер, - добавил он, протянув ей руку, причем Маргарите показалось, что в его глазах, смотревших на нее из-под шапки, сверкнула радость.
- Нет, я не была в Греции, - ответила она, причем ее голос дрожал от волнения, - несмотря на снег и лед, я на Рождество предпочитаю быть здесь. Но твое появление в нашей столовой является для меня чем-то неслыханным; ты, вероятно, сам знаешь, что эта комната всегда была тебе не по дороге; раньше тебя прогонял, может быть, детский шум, а потом… - печальная черточка, появившаяся со времени смерти отца около ее губ, на мгновенье уступила место лукавой улыбке, - позднее ясно выраженное мещанство в обстановке и жизни здесь, внизу.
Герберт вынул из кармана небольшой пакет и положил его на стол, с улыбкой говоря:
- Вот почему я вошел сюда, только поэтому. Зачем мне тащить наверх целый фунт чая, который я купил для тети Софии в столице? - Он снял шапку и стряхнул с нее последние остатки снега. - Впрочем, ты ошибаешься в своем предположении; я нахожу, что здесь преуютно, а твой чайный стол нисколько не похож на мещанский.
- Не могу ли предложить чашку чая? Он как раз готов.
- Конечно; это будет очень приятно после продолжительной езды по холоду, но в таком случае ты должна разрешить мне снять шубу, - и при этом он сделал попытку снять тяжелую одежду.
Маргарита невольно подняла руку, чтобы помочь, как привыкла делать это дяде Теобальду, но Герберт отскочил и глаза его загорелись гневом.
- Оставь это! - почти резко отстранил он ее, - эта помощь, может быть, нужна дяде Теобальду, а мне еще нет. - Он сердито рванул шубу с плеч и бросил ее на ближайший стул. - Так, теперь я во всяком случае нуждаюсь в твоей помощи и жажду горячего чая, - произнес он, усаживаясь на диван. Его лицо снова приняло веселое выражение, и он спокойно разглаживал свою бороду. - Но я только очень голоден, милая хозяюшка, и такой аппетитный бутерброд, который ты только что приготовляла на моих глазах, вероятно, очень вкусен, во всяком случае гораздо вкуснее, чем наверху, у моей матери, потому что там их всегда приготовляет кухарка. Потом, в своем собственном доме, я ни в каком случае не позволю этого, хозяйка должна будет сама приготовлять мне подобные вещи, если не хочет, чтобы я вставал из-за стола голодным.
Маргарита подала дяде чашку чая, но молчала и не смотрела на него. Она невольно думала о том, действительно ли гордая Элоиза отбросит в сторону этикет и будет своими прекрасными белыми руками мазать бутерброды для супруга. А сам Герберт… Неужели у него действительно были такие мещанские мысли? У бабушкина сына, придававшего такое громадное значение внешним формам, которыми он импонировал свету!
- Ты очень молчалива, Маргарита, - прервал Герберт наступившее молчание, - но я видел, что уголки твоего рта насмешливо подергивались, а это говорит яснее, чем слова. Ты, вероятно, внутренне издеваешься над той домашней обстановкой, которую я хочу иметь, и думаешь, что мои желания могут встретить много препятствий. Да, вот видишь, я читаю это на твоем лице, как в открытой книге. Тебе незачем так краснеть; о том, что делается у тебя на душе, я знаю больше, чем ты думаешь.
- Ты заставляешь своих жандармов гоняться и за мыслями?
- Да, моя милая племянница, с твоего любезного позволения, я делаю это, и тебе уж придется примириться, - с тихим смехом ответил он. - Меня интересуют все оппозиционные мысли, а главным образом те, которые лишь с трудом вмещаются в голове, с которыми она борется, как молодой конь со своим всадником, и которые, наконец, побеждают. - Герберт поднес свою чашку к губам и смотрел, как изящные ручки молодой девушки проворно приготовляли бутерброд. - Эта столовая имеет в данную минуту очень уютный вид, - снова начал он после минутного молчания, - если бы кто-нибудь заглянул сюда из противоположного дома, то мог бы принять нас за молодоженов.
- О, нет, дядя, весь город знает…
- Что мы - дядя и племянница? Совершенно верно, моя милая племянница, - со спокойной иронией перебил ее Герберт.
Маргарита ничего не возразила, хотя, собственно говоря, хотела сказать: "Весь город знает, что ты помолвлен". Ну, пусть думает, что хочет.
Герберт добродушно подтрунивал над нею, и каждое его слово искрилось юмором, которого она раньше совсем в нем не знала. Очевидно, он был в очень хорошем настроении и, вероятно, узнал в столице приятные новости. Но у Маргариты вовсе не было охоты радоваться вместе с ним, она чувствовала себя совсем подавленной, но сама не знала почему. И, как часто бывает в таких случаях, что хватаются за самое неприятное для того только, чтобы выйти из такого состояния, она сказала:
- Сегодня утром у бабушки были гости, дамы из Принценгофа.
Герберт с живостью поднялся, на его лице появилось явно напряженное выражение.
- Ты говорила с ними?
- Нет, - холодно ответила она, - я только мельком видела молодую девушку на лестнице. Ты прекрасно знаешь, что она не может удостоить меня разговором, потому что я еще не была представлена в Принценгофе.
- Ах, да, я и забыл! Ну, вероятно, ты сделаешь это на этих днях.
Маргарита молчала.
- Надеюсь, ты сделаешь это ради меня, Маргарита?
- Если я и принесу эту жертву, находясь в глубоком трауре, и при теперешнем настроении соглашусь, чтобы меня тащили туда, то единственно ради того, чтобы положить конец приставаниям бабушки, - резко ответила она, сев на ближайший стул и скрестив руки.
Еле заметная улыбка мелькнула по губам Герберта.
- Ты вышла из своей роли хозяйки, - укоризненно произнес он, указывая на ее сложенные руки. - Гостеприимство требует, чтобы ты составила мне компанию и выпила чашку чая.
- Я должна подождать тетю.
- Ну, как хочешь! Чай вкусен и так. Но только я хотел бы спросить тебя, что собственно сделала тебе барышня из Принценгофа, что ты всегда становишься такой… такой злой, когда речь идет о ней?
- Она - мне?.. - воскликнула Маргарита испуганно, как бы пойманная на нехорошей мысли. - Решительно ничего. Да и как бы она могла что-нибудь сделать, если я никогда не приближалась к ней? - Маргарита пожала плечами. - Но я инстинктивно чувствую, что это еще предстоит простой купеческой дочке.
- Ты ошибаешься. Она очень добродушна…
- Может быть… по своей флегме… возможно, также, что она старается не волноваться. Ее красивое лицо…
- Да, она красива, даже замечательно красива… - перебил Герберт молодую девушку. - Мне очень хотелось бы знать, не лежало ли сегодня утром на ее лице выражение затаенного счастья? Она узнала вчера очень радостную весть.
"Ах, так вот почему он был сегодня так весел и в таком жизнерадостном настроении! Эта радостная новость, очевидно, касалась их обоих!" - подумала Маргарита и с горькой улыбкой воскликнула:
- И ты спрашиваешь об этом меня? Ты, кажется, должен был бы знать, что придворные дамы прошли слишком хорошую школу и не станут проявлять свое настроение перед посторонними взглядами. Тайного счастья я не заметила; я любовалась только классическим профилем этой барышни, прекрасным цветом лица, чудными зубами и чуть не задохлась от аромата фиалок, заполнившего всю лестницу; подобное злоупотребление духами вовсе не подходит такой аристократке!..
- Вот видишь, опять упрек.
- Я ее терпеть не могу! - вдруг вырвалось у Маргариты.
- Ну, это было бы, по крайней мере, честно и откровенно! - сказал Герберт, рассмеявшись. - Знаешь, в последнее время я часто вспоминаю одну маленькую девочку, своей прямолинейной откровенностью и правдивостью приводившую бабушку чуть ли не в отчаянье. Жизнь в свете превратила эту прямолинейность в очаровательные маленькие колкости, и я думал, что само зерно также изменилось; но вот оно и проявилось совершенно чистым и нетронутым! Я очень рад этому и невольно вспоминаю то время, когда гимназист был публично во дворе заклеймен титулом мошенника за то, что присвоил себе цветок.
Уже при первых словах Герберта Маргарита подошла к печке и стала подбрасывать одно полено за другим в ярко разгоревшееся пламя, озарявшее ее мрачно нахмуренный лоб и взволнованное лицо. Она невыразимо сердилась сама на себя. То, что она сказала, было чистейшей правдой, но во всяком случае большой бестактностью. Она осталась у печки и заставила себя улыбнуться.
- Ты, вероятно, поверишь, если скажу, что я теперь далеко не так щепетильна, как раньше. "Жизнь в свете" закаляет душу. В нашем современном обществе так много присваивают чужого: берут из мыслей, доброго имени, честных стремлений, взглядов своего ближнего. Эту борьбу за существование или, вернее, это воровство из эгоизма и зависти лучше всего наблюдать в доме человека с известным именем. Я многое намотала себе на ус и заплатила за эту мудрость большею частью своих наивных детских воззрений. Ты мог бы теперь спрятать в карман все розы прекрасной Бланки.
- Им теперь не грозило бы посягательство с моей стороны.
- Ну, тогда хоть целую клумбу из Принценгофа, - снова взволновавшись, добавила Маргарита.
- О, это было бы слишком много для моего бумажника! Как ты думаешь? - Герберт тихо рассмеялся и еще удобнее устроился на диване. - Да мне и не пришлось бы забираться туда, как вору. Дамы из Принценгофа честно делятся с моей матерью и мной цветами и фруктами, растущими там; когда ты будешь у них, то тебе тоже будет разрешено взять с собою букет из оранжереи.
- Благодарю, я не люблю оранжерейных цветов, - холодно ответила Маргарита.
Вернулась тетя София и вытаращила глаза, когда высокая фигура Герберта поднялась с дивана.
- Никак гость за нашим столом? - радостно воскликнула она, в то время как Маргарита снимала с нее пальто и шляпу.
- Да, тетя София, только с ним очень плохо обращаются, - сказал Герберт: - хозяйка забралась на печку и предоставила мне пить чай одному.
- Наверное, был экзамен, как в прежние времена? - весело подмигнула тетя София. - Этого Гретель не выносит; если же вы еще забрались в Мекленбург…
- Вовсе нет, - с видимым недоумением серьезно ответил Герберт и вопросительно добавил: - я думал, что это уже давно кончено!
- Сохрани Бог! Далеко нет, как ежедневно узнает Грета, - возразила тетя София, наморщив лоб при воспоминании о приставаниях советницы.
Ландрат испытующе посмотрел на племянницу, желая заглянуть ей в глаза, но она отвернулась, тщательно избегая темы, которую так неосторожно затронула тетя София. Но пусть он только посмеет стать на сторону бабушки и настаивать, чтобы она изменила свое решение! Пусть только посмеет!
Маргарита молча подошла к столу, чтобы налить чая тете Софии, однако Герберт не вернулся больше на свое место. Он передал тете привезенный чай и обменялся с нею несколькими приветливыми словами, а затем взял шубу и протянул руку Маргарите. Она положила на нее кончики своих пальцев.
- Даже не "спокойной ночи"? - спросил он. - Ты так сильно сердишься за то, что я пожаловался на тебя тете Софии?
- Ты был вполне прав, дядя; я была невежлива. Я не сержусь, я только вооружилась…
- Для борьбы с ветряными мельницами, Маргарита? - спросил Герберт и, с улыбкой взглянув в ее сверкнувшие гневом глаза, вышел…
- Удивительно, как изменился этот человек! - улыбнувшись, сказала тетя София и посмотрела на бледное лицо молодой девушки, которая, повернувшись к окну, затуманившимся взором смотрела на падавшие хлопья снега. - Он всегда хорошо относился ко мне и был вежлив, против этого ничего не могу сказать, но вследствие своей холодности всегда был для меня каким-то чужим. А теперь, мне кажется, будто бы и он был моим воспитанником; он стал таким сердечным, доверчивым… А то, что он пил сегодня с нами чай…
- Это я объясню тебе, тетя, - холодно прервала ее молодая девушка. - Бывают минуты, когда хочется обнять весь мир, и в таком-то настроении и приехал сегодня Герберт; он привез, как сам выразился, "очень радостные известия" из столицы, и, вероятно, следует ожидать, что в скором времени будет объявлено о его помолвке.
- Возможно, - сказала тетя София, допивая свой чай.