- Пеняй на себя, Грета! Ты сама наказана. Тебе решительно нечего было делать в пакгаузе. Я тоже была напугана, когда Ленц со своими притязаниями вдруг свалился нам, как снег на голову! Но в мои годы не так легко теряют голову от испуга. Я очень скоро разобрала, что это - мошенничество, и предсказала, как все будет, господину ученому юристу, моему сыну, который дал совсем обморочить себя: старик не может настаивать на своих требованиях, потому что у него нет ровно никаких доказательств; он ссылался на бумаги, оставшиеся после твоего покойного отца… Но к чему я стала рассказывать тебе это! - прервала она самое себя, - ты знаешь все из уст твоего протеже, конечно в том освещении, которое ему было угодно придать всему этому, иначе ты не стала бы утверждать, что его требования основательны.
Маргарита бесшумно прошла по ковру и, совершенно бледная от внутреннего волнения, как привидение остановилась перед старухой.
- Что эти требования вполне основательны и законны, я знаю из других уст… из уст моего покойного отца, бабушка! - дрожащим голосом произнесла она.
Советница отшатнулась. Она была так ошеломлена, что в первую минуту не могла произнести ни слова и, вытаращив глаза, смотрела на внучку.
- Ты с ума сошла? - наконец произнесла она, - ты, кажется, хочешь уверить меня в таких вещах, которым не поверит ни один разумный человек? Твой отец? Господи помилуй!.. Да неужели этот замкнутый человек, умевший одним взглядом держать людей на почтительном расстоянии, стал бы сообщать подобные тайны такой девочке? Нет, милая моя Грета, я далеко еще не так стара, чтобы впасть в детство. Пожалуйста, не стой возле меня с видом мудреца - эта твоя мина возмущает во мне каждую каплю крови! - Она гневно отошла на несколько шагов от молодой девушки, неуверенным жестом завязала под подбородком ленты своей наколки и вытерла лоб платком, а затем после некоторого молчания продолжала: - ты так уверена в своем деле, за которое принялась так горячо?.. В таком случае я могу потребовать, чтобы ты слово в слово повторила то, что якобы сказал тебе твой отец.
- Нет, бабушка, прости, этого я не могу, - с влажными глазами ответила Маргарита, - его доверие является для меня святыней, которой я никогда не оскверню. Однако в том случае, когда нужно будет действовать за него, потому что сам он уже больше не может, я всеми силами постараюсь исполнить его последнюю волю; как раз в день своей смерти он хотел восстановить маленького брата во всех принадлежащих ему правах.
Она остановилась. Старуха разразилась гадким, насмешливым хохотом.
- Маленького брата? - дрожа от гнева, повторила она. - И у тебя хватает духа так спокойно произносить подобные ужасные вещи пред своей бабушкой, между тем как ты из-за чрезвычайной щепетильности не хочешь повторить то, что тебе было сказано? Я прекрасно знаю, почему ты так скромна! Да потому, что ты ничего определенного не знаешь; ты слышала звон, но не знаешь, где он; кое-где ты подхватила какое-нибудь отдельное неясное слово своего отца и теперь считаешь себя призванной пролить свет на эту историю. Конечно, прекрасно открыто заступаться за униженных и оскорбленных! Какое дело такой натуре, стремящейся к эффектам, что при этом будет втоптано в грязь старое имя, пользовавшееся уважением в течение многих столетий!
- Стремящейся к эффектам? - мрачно повторила Маргарита, гордо закидывая голову, - я уверена, что эта некрасивая черта, свойственная нашему времени, совершенно не затронула моей души, и спокойно могу отклонить от себя это обвинение. Я должна поверить тому, что второй брак моего отца с порядочной девушкой, получившей прекрасное образование, должен обесчестить его имя? - Она отрицательно покачала головой. - Милая бабушка, не сердись, но ведь ты - также вторая жена, а дедушка пользуется всеобщим уважением.
- Бесстыдница! - вспылила старая дама. - Как можешь ты сравнивать меня с первой попавшейся особой? Впрочем, чего ради я горячусь? - прервала она самое себя, выпрямляя свою маленькую фигурку, - вся история сводится к вымогательству со стороны родителей, пропавшая дочка не играет тут никакой роли; мы делаем ей этим незаслуженную честь; Бог знает, где она болтается!
- Она умерла, бабушка, не оскорбляй ее в гробу! - с негодованием воскликнула Маргарита. - Ты не должна делать это именно ради чести нашей семьи, потому что ты можешь обманывать себя, сколько хочешь, но она тем не менее была второй женой моего отца.
- Вот как, Грета? Тогда я спрошу тебя, где же документы, которые доказывают это? Предположим, что все обстоит действительно так, как утверждают люди в пакгаузе и что ты поддерживаешь в своем непонятном ослеплении; предположим, что действительно неожиданная смерть помешала ему объявить открыто об этом тайном браке. Тогда в его бумагах должно было найтись хотя что-нибудь, касающееся этого; однако там не было ничего подобного, ни малейшей маленькой заметки, не говоря уже о каких-либо свидетельствах или документах. Но я иду дальше; я даже предполагаю, что эти документы действительно существовали. В таком случае мы должны прийти к тому выводу, что покойный сам уничтожил их, так как не хотел, чтобы это дело получило огласку, и этого, по-моему, должно быть достаточно для тебя, чтобы отказаться от безумной мысли считать себя исполнительницей его последней воли.
Маргарита отскочила, как будто наступив на ядовитую змею.
- Ты ни в каком случае не можешь говорить это серьезно, бабушка; что сделал тебе мой отец, что ты обвиняешь его в таком мошенничестве? Его колебание, его страх пред мнением света, пред предрассудками, этим Молохом, который поглощает счастье стольких людей, - как жестоко наказуются они в эту минуту! Как эта роковая слабость отмстила за себя еще при его жизни ужасными мучениями внутреннего разлада! Потом эта смерть, этот ужасный конец, который не дал ему загладить на земле свою вину. Но я знаю, что он хотел. Слава Богу, что я это знаю, что могу снять с его памяти такое подозрение, такое пятно!
- И при этом разнести скандал по всему свету? Не так ли, Грета? - язвительно дополнила бабушка. - О, как ты ослеплена! Но в этом виноват современный идеализм, слепо ударяющийся о стены, не спрашивая при этом, что рушится; ты можешь понимать слова отца, как хочешь, я остаюсь при том, что он желал сохранить покров над этим темным местом его жизни, и он должен был хотеть этого уже ради нас; я хочу сказать - ради семьи Маршал. Мы, право, совершенно не заслужили того, чтобы по его вине упала хотя бы тень на наше прекрасное, беспорочное имя, чтобы о нас стали перешептываться в городе и при дворе, как раз в ту минуту, когда мы собираемся войти в это высокое общество. Я говорю, что надо во что бы то ни стало воспрепятствовать тому, чтобы о вымогательстве Ленца проник в публику хотя бы один звук; злые люди так охотно верят худому, даже если им докажут, что они ошибаются. Тут может помочь только одно - деньги; вы, конечно, станете беднее на пару тысяч талеров, но с этими деньгами в виде отступного старый мошенник скроется и отправится туда, откуда он, к несчастью, появился.
- А мальчик? Мальчик, который имеет те же права, что Рейнгольд и я? Что будет с ним? - с горящими глазами воскликнула Маргарита. - Он должен будет бродить по свету без наследства, которое следует ему по законам божеским и человеческим, без имени, которое ему принадлежит по праву? И ты хочешь, чтобы я прожила всю жизнь с такой ужасной ложью? Разве я буду в состоянии смотреть в глаза порядочным людям, если буду знать, что большая часть моего наследства - краденое добро, что я лишила человека самого драгоценного - уважаемого имени его отца? И ты требуешь этого от меня, бабушка, от внучки?
- Сумасшедшая дура! Говорю тебе, что этого потребуют от тебя все разумные люди, всякий, кто дорожит честью и репутацией нашего дома.
- Герберт не потребует! - со страстным протестом воскликнула Маргарита.
- Герберт? Ты опять возвращаешься к детским привычкам? Дядя, хотела ты сказать?
Лицо Маргариты вспыхнуло и снова побледнело.
- Ну, хорошо, "дядя", - поспешно поправилась она. - Он никогда не будет принадлежать к числу этих бессовестных "разумных", никогда, я это знаю! Он должен решить…
- Сохрани Бог! Ты не посмеешь говорить с ним об этом, пока…
- Пока что, мама? - вдруг раздался голос ландрата.
Старуха так испугалась, словно над ее головой внезапно грянул гром.
- А, ты уже так рано вернулся, Герберт? - пробормотала она, смущенно оборачиваясь, - ты упал, как снег на голову.
- Вовсе нет, я уже давно стою тут, в дверях, только на меня не обратили внимания. - С этими словами он вошел в комнату; у него был серьезный, даже мрачный вид, но тем не менее молодой девушке показалось, что его глаза сверкнули, когда он взглянул на нее. - Я немедленно ушел бы, - обратился он к матери, - если бы горячий спор между тобой и Маргаритой не касался меня; ты знаешь, я задался целью пролить свет на это дело.
- Даже теперь, после того как ты должен был убедиться, что оно не имеет ни малейшего законного основания? Ну, что же, зажигайте факел, чтобы осветить позорное пятно; иного вы ничего не достигнете. Тебя, Герберт, я совершенно не понимаю; ведь ясно, что бумаги, если они и существовали, по некоторым причинам исчезли; неужели ты не понимаешь, что, раздувая это дело, ты сильно грешишь против Балдуина?
- Что? Ты называешь грехом то, что я стараюсь искупить его вину? - гневно воскликнул сын. - Впрочем, для меня вопрос вовсе не в том, было ли тут сокрытие со стороны покойного; я защищаю теперь интересы живого и не допущу, чтобы его обкрадывали; я знаю слишком много и не могу допустить, чтобы этот вопрос остался невыясненным. Или ты, может быть, думаешь, что я соглашусь быть пассивным сообщником скрытой вины? Маргарита высказывает…
- Оставь, пожалуйста, эти фантазии! - воскликнула советница, - ведь для такой, ничем не занятой девичьей головы достаточно незначительного повода, чтобы приплести к нему целую цепь различных фантазий.
Ландрат повернул голову к молодой девушке.
- Не обижайся, Маргарита, - сказал он.
- Какой нежный, утешительный тон! - насмешливо произнесла мать, - каким нежным дядюшкой ты вдруг сделался, ты, у которого до сих пор не было и следа симпатий к дочери Фанни! Ну, что ж, будьте заодно против меня; я только одна не теряю головы; вы не убедите меня, пока я не увижу этого черным по белому!
- Ты увидишь это черным по белому, - спокойно и решительно проговорил Герберт, - церковные книги в Лондоне, вероятно, не сожжены.
- О, Боже мой, ты этим тоже хочешь сказать, дядя, что мой отец сам уничтожил находившиеся в его руках бумаги? - с отчаяньем воскликнула Маргарита. - Это неправда, он не делал этого; я буду защищать его и бороться против этого позорного обвинения, пока в моей груди будет биться сердце… Я твердо убеждена, что путешествия в Лондон не нужно; бумаги должны найтись здесь; мы должны лучше искать.
- К сожалению, я не могу подтвердить твои иллюзии, - возразил Герберт, - все бумаги, все документы, даже деловые книги были просмотрены самым тщательным образом, и ни малейшая записка не ускользнула от наших глаз; я обыскал весь бельэтаж, все ящики мебели, стоящей без употребления в гостиной.
В это мгновение яркая краска залила лицо молодой девушки; по ее телу пробежала дрожь, словно от сильного испуга.
- Все гостиные бельэтажа, говоришь ты? - спросила она, задерживая дыхание. - А комнаты бокового флигеля?
Ландрат с изумлением посмотрел на нее.
- Да как бы мне пришло в голову искать там?
- В комнате прекрасной Доры, в которую в течение многих лет не ступала ни одна человеческая нога? - с язвительным смехом спросила советница. - Вот видишь, Герберт, какие вздорные мысли бродят в этом девичьем мозгу!
- Я видела, что папа незадолго до своей смерти входил в нее, - сказала Маргарита, - он тогда заперся там.
- В таком случае немедленно отправимся туда! - воскликнул Герберт.
Маргарита помчалась вниз за ключами. Через несколько минут она вернулась и встретила Герберта в дверях сеней. Он был не один; его мать, закутавшись в теплые шали и платки, опиралась на его руку, причем, насмешливо посмотрев на внучку, заметила, что тоже хочет присутствовать при "отыскании этого клада".
XXVII
Маргарита поспешила вперед и открыла дверь. Впервые в жизни переступила она через этот порог и видела над своей головой чудный расписной потолок. Свет полуденного солнца падал сквозь красные маки полуистлевших, но еще хорошо сохранивших свой цвет занавесок, придавая всей комнате красноватый отблеск.
Советница, войдя в комнату, замахала по воздуху носовым платком.
- Фу, какая атмосфера и сколько пыли! - с негодованием воскликнула она, указывая на мебель. - И ты, Грета, хочешь уверить нас, что твой отец был здесь последние дни пред смертью? Ведь эта дверь не отпиралась годами… Конечно, не удивительно, что в том коридоре ты видела всякие привидения; там ужасно страшно.
Маргарита молчала; она многозначительно посмотрела на дядю и указала на следы, шедшие по пыльному паркету от двери к письменному столу у окна.
Герберт раздвинул занавески, и солнце засверкало на прекрасных перламутровых и металлических арабесках письменного стола с выгнутой доской и с красивым верхом, состоявшим из шкафика, по бокам которого находилось бесчисленное множество ящичков.
Советница, вытянув шею, остановилась позади сына и внучки и не могла скрыть свое нервное напряжение.
Ключ в замке шкафа легко повернулся в руках Герберта, и дверца отворилась. Ландрат отшатнулся, а его мать чуть вскрикнула. По лицу Маргариты пробежало выражение радостного изумления и глубокой тоски.
- Это она! - воскликнула молодая девушка, как бы освобождаясь от страха и тревоги.
Да, это была прелестная женская головка, когда-то появлявшаяся в зелени жасмина; это была ее лилейная белизна кожи, темно-синие, сверкавшие, как звезды, глаза, над которыми красовались тонкие темные брови. Только не было белокурых кос, ниспадавших тогда на грудь и шею; волосы на портрете были подобраны кверху и в их золотистых волнах блестели рубиновые звезды прекрасной Доры.
Из шкафа вырвался одуряющий аромат; вокруг портрета лежали розы, которые, как бы в виде жертвы, должны были увядать в этом шкафу; пред портретом лежал также тот букет, который Маргарита видела в тот день в руках отца; прекрасная Бланка, вероятно, очень любила розы и их аромат.
- Ну, портрет еще ничего не доказывает! - воскликнула советница. - Это, вероятно, так и есть, как я тебе говорила, Герберт; доказано только то, что этот слабовольный человек попал в сети кокетки.
Ландрат, ничего не ответив, попробовал открыть один из ящичков, однако тот не поддавался.
- Этот шкаф, наверно, такого же устройства, как и письменный стол тети Софии, - сказала Маргарита.
Она просунула руку внутрь шкафа и потянула узкую выдающуюся планку; от этого все ящики по левую сторону отворились.
В нижних ящиках лежало много современных золотых украшений и пестрых бантов. Вероятно, это все были реликвии для осиротелого мужа. Затем следовал ящик, доверха наполненный бумагами. Маргарита услышала, как бабушка, стоявшая позади нее, вдруг стала дышать порывисто и тяжело; лицо, появившееся над плечом девушки, было совершенно бледно, а глаза прямо впились в содержимое ящика.
В этом ящике лежало несколько пачек писем, перевязанных черной лентой. На самом верху виднелся большой конверт, надписанный рукой покойного.
- "Документы, касающиеся моего второго брака"! - громко прочитал ландрат.
Советница громко вскрикнула от негодования.
- Так все-таки! - воскликнула она, всплеснув руками.
- Бабушка, будь милосердна! - умоляюще воскликнула Маргарита.
- Тут не нужно никакого милосердия, Маргарита, - насупившись, произнес ландрат. - Я не понимаю, мама, каким образом ты могла желать, чтобы эти бумаги не нашлись; права этого мальчика все равно были бы утверждены, и свет в непродолжительном времени должен был бы узнать, что существует сын еще от второго брака; нахождение этих документов здесь имеет значение лишь в том отношении, что доказывает нам, близким, что Балдуин не намеревался оскорбить честь своей покойной жены и ребенка ради презрения высшего света.
- Я это знала! - с горящими глазами воскликнула Маргарита, - теперь я спокойна.
- А я нет! - с сердцем воскликнула старуха, - этот скандал отравляет последние годы моей жизни; стыдно ему за то, что он заставил нас участвовать в такой возмутительной комедии. Я пела ему хвалебные гимны при дворе, сколько могла; своим положением он обязан только мне; как будут перешептываться и смеяться над "глупой Маршал", которая, ничего не подозревая, ввела в высшее общество зятя старика Ленца!.. Я посрамлена на вечные времена. Я не могу больше показаться при дворе. О, мне никогда не следовало снисходить до того, чтобы поселиться в этом доме; теперь на него будут показывать пальцами! И мы, Маршал, живем в нем, а ты, Герберт, первый чиновник в городе… Пожалуйста, не принимай такого спокойного вида, - запальчиво перебила она самое себя, - ты можешь дорого поплатиться за это равнодушие; возможно, что и для тебя эта грязная история будет иметь последствия, которые…
- Я сумею справиться с ними, мама, - с невозмутимым спокойствием прервал ее Герберт, - Балдуин…
- Молчи! Если в тебе сохранилась хоть искра прежней сыновней любви, то не произноси этого имени, я никогда больше не хочу слышать о нем; я хочу, чтобы не упоминали ни единым звуком о нем, кто нас обманывал, лгал нам, этот клятвопреступник…
- Остановись! - со вздувшимися на лбу жилами воскликнул Герберт, поддерживая Маргариту, которая, побледнев, как полотно, и дрожа всем телом, ухватилась за край стола, - ни шага дальше! Если ты так безжалостно, так неимоверно эгоистично отказываешься от Балдуина и его дочери, то я поддержу ее; я не допущу больше ни одного слова, которое заставит ее страдать, но не позволю также позорить и Балдуина!.. Правда, он был слаб, и мне непонятны его колебания, не достойные мужчины, но есть смягчающие причины, объясняющие его образ действий!.. Ты сама нагляднейшим образом доказываешь в данный момент, какая буря бушевала бы вокруг него, если бы он высказывался откровенно; его заманила перспектива быть почетным членом высшего общества; он шаг за шагом все более запутывался в сети этих неестественных противоречий, и требовалось много мужества для того, чтобы отрешиться от всех ваших предрассудков и последовать естественному влечению сердца. Этот случай в твоей собственной семье должен, наконец, открыть тебе глаза и показать, до чего доводят эти напыщенные воззрения, это отрицание природы и здравого человеческого сердца; они доводят до ужасных душевных мук, до обмана и нередко даже до преступления. Часть вины Балдуина падает на современное общество, и нельзя обвинять его одного в том, что он играл комедию!
Во время речи Герберта советница все дальше и дальше удалялась от него; казалось, она хотела еще больше увеличить пропасть, внезапно разверзшуюся между нею и сыном благодаря противоположности их воззрений. Плотно сжав губы, она направилась к двери, но там еще раз обернулась и произнесла дрожащим от гнева голосом: