Маргарита не могла видеть говорившую, она, по-видимому, сидела по правую руку ее отца, тогда как фон Таубенек была его соседкой слева. Невидимая дама очень образно и красиво рассказывала про какой-то случай при дворе, только иногда прерывая себя словами: "Не правда ли, дитя мое?", - на что прекрасная Элоиза неизменно быстро и равнодушно отвечала: "Конечно, мама!". Значит, около Лампрехта баронесса фон Таубенек, вдова принца Людвига! Но какой у него был гордый вид! Мрачная меланхолия, пугавшая дочь при каждом свидании, совершенно исчезла сегодня с его красивого лица. Таким образом, не одна только бабушка грелась в лучах счастливой звезды, восходившей над их семьей!
Фон Таубенек описывала в данную минуту, как лошадь герцога прилагала все усилия, чтобы сбросить своего всадника, но вдруг, прислушиваясь к чему-то, замолкла. В комнату вдруг ворвался протяжный звук, который все усиливался и усиливался, тем не менее оставаясь нежным и имея какой-то неземной оттенок, пока наконец не оборвался, чтобы возобновиться на терцию ниже.
- Magnifique! Какой голос! - проговорила фон Таубенек.
- Ба… это - мальчик, баронесса, надоедливый парень, всюду преследующий нас своим пением! - произнес Рейнгольд, сидевший возле советницы.
- Да, ты прав; это вечное пение в пакгаузе уже порядком мне надоело, - подтвердила бабушка. - Успокойся, Рейнгольд! Семья в пакгаузе для нас - необходимое зло, к которому с течением времени привыкаешь; ты тоже научишься этому.
- Нет, бабушка, принципиально нет! - ответил молодой человек, нервно складывая салфетку и бросая ее на стол.
- Фу, какой вспыльчивый! - засмеялась Элоиза. - Много шума из ничего; я совершенно не понимаю, почему мама остановилась из-за каких-то нескольких звуков, но еще менее того понимаю ваш гнев, господин Лампрехт. На подобные вещи я не обращаю никакого внимания.
- Я сержусь лишь потому, что приходится беспрекословно слушать это вытье, - извинился Рейнгольд. - Мальчишка, конечно, видит, что у нас гости; безобразие! Он во что бы то ни стало хочет обратить на себя внимание.
- Если ты так думаешь, Рейнгольд, то очень ошибаешься, - произнесла тетя София позади него, - мальчику нет никакого дела до нас; он поет, как птичка на ветке. Я всегда наслаждаюсь его божественным голоском… Слышите?
Напротив, в пакгаузе, мальчик пел: "Хвалите Господа с небес", более приятный голос, вероятно, еще никогда не пел хвалу Господу Богу.
Рейнгольд бросил на тетю Софию взгляд, возмутивший Маргариту до глубины души. В его гордых глазах почти ясно выражался вопрос: "Как ты смеешь возвышать голос в этом высоком, избранном обществе?". Маргарита хорошо знала узкое, худое лицо брата, черты которого так резко обострялись при каждом душевном движении. Еще будучи ребенком, она тщательно изучила его отчасти из сестринской любви, а отчасти потому, что каждую вспышку болезненного мальчика ставили ей в вину. Очевидно, Рейнгольд нисколько не изменился. Он привык, что, ввиду его болезненного состояния, ему разрешали поступать по-своему, а теперь его безграничное своенравие заставило его покраснеть до корней волос; в нервном беспокойстве его рука хватала всевозможные предметы на столе, пока, наконец, резкий звон стаканов не обратил на себя всеобщего внимания.
- Pardon! - задыхаясь, пробормотал Рейнгольд, - но этот голос чрезвычайно нервирует меня.
- Но этому легко помочь, Рейнгольд, - успокоительно сказал Герберт и, встав, вышел в сени, чтобы закрыть окна, находившиеся против дверей в зал.
Значит, и тут ничего не изменилось. Рейнгольд был всегда любимчиком Герберта, и, как некогда, будучи гимназистом и студентом, последний старался отстранить все неприятное от болезненного племянника, так поступал и теперь, став ландратом.
Обходя сени, он осматривал окна и подошел, наконец, к тому месту, где спряталась Маргарита; она еще глубже прижалась в угол, но при этом ее шелковое платье зашуршало о стену.
- Тут есть кто-нибудь? - спросил Герберт, прислушиваясь.
- Да, - ответила молодая девушка, - только не вор, и не разбойник, и не бабушка Доротея. Тебе нечего бояться, дядя Герберт, это - только Грета из Берлина.
С этими словами она вышла из оконной ниши и с улыбкой грациозно наклонилась вперед, чтобы на нее упал луч света и подтвердил ее слова.
Ландрат невольно отступил назад и смотрел на нее так, словно не верил своим глазам.
- Маргарита? - недоверчиво вопросительно произнес он, нерешительно протягивая ей руку, и когда она сдержанно вложила в нее свою, спросил: - ты возвращаешься домой так поздно вечером? И никто в доме не знает, что ты приехала?
- Да, знаешь ли, я не хотела посылать вперед курьера, - это мне немножко не по средствам, и подумала, что в доме для меня найдется местечко даже и в случае моего неожиданного приезда.
- Но если я и сомневался одну минуту, что предо мною действительно шалунья Грета, то теперь вполне убедился в этом; ты вернулась такой же, какой уехала.
- Будем надеяться, дядя.
Герберт немного отвернулся в сторону, и ей показалось, что по его лицу промелькнула улыбка.
- Что же будет дальше? Ты не хочешь войти?
- Нет, помилуй Бог? С пылью и сажей на лице, с оборванной оборкой на платье и парой рваных перчаток в кармане - прекрасный дебют среди нарядных фраков и блестящих придворных шлейфов! - и Маргарита указала на зал, где снова начался громкий оживленный разговор. - Ни в коем случае, дядя; и ты ведь не захочешь осрамиться подобным образом.
- Ну, как хочешь, - холодно ответил он. - Ты, может быть, желаешь, чтобы я прислал тебе папу или тетю Софию?
- Сохрани Бог! - девушка невольно подвинулась вперед и протянула руку, чтобы удержать дядю; при этом ее голова попала в яркую полосу света; это была хорошенькая, изящная головка, окруженная темными локонами. - Сохрани Бог! Что ты говоришь? Я слишком люблю их обоих, чтобы приветствовать их в темноте. Я должна ясно видеть их лица, чтобы знать, довольны ли они. И неужели же там в гостиной непременно должно быть известно, что ты застал меня тут, в темном углу? Мне уж и так стыдно. Ну теперь я уйду, я видела довольно.
- Так? А что же ты видела?
- О, очень много красоты, достойной поклонения, много благородства, но и много снисхождения, слишком много для нашего дома.
- Твои этого не находят, - резко ответил Герберт.
- Да, кажется, так, - пожимая плечами, сказала Маргарита. - Но они ведь гораздо умнее меня; во мне издавна сидит высокомерие моих предков, я неохотно принимаю подачки.
- Мне придется покинуть тебя, - сухо сказал ландрат, слегка наклоняя голову и отходя от девушки.
- О, подожди только одну минуту! Если бы я была дамой с рубинами, то могла бы беспрепятственно исчезнуть и мне не надо было бы затруднять тебя; теперь же я должна попросить на минуту закрыть дверь в зал для того, чтобы я могла пройти.
Герберт быстро подошел к двери и закрыл за собою обе половинки. Маргарита быстро помчалась через сени.
Войдя в полутемную столовую, Маргарита была встречена громким криком. Дверь, ведущая в кухню, быстро распахнулась и в нее выскочила Варвара.
- Не глупи, Варвара! - со смехом воскликнула молодая девушка, следуя за нею в ярко освещенную кухню, - я вовсе не похожа на ту из красной гостиной; право же, я вовсе не такая прозрачная, как сотканная из паутины Юдифь. Поди лучше сюда и дай мне руку!
Старушка чуть с ума не сошла от радости при виде своей любимицы, и из ее глаз полились слезы. Прошло уже пять лет, но так скоро, что она и оглянуться не успела, а Гретель превратилась в настоящую даму.
- Как дикий котенок, прыгала она иногда мне на спину, когда я, ничего не подозревая, мыла пол, - сказала она, обращаясь к судомойке и с улыбкой вытирая глаза, - я чуть не падала со страха всякий раз. Но, - ее низкий голос понизился до шепота, - это все-таки не дело, барышня; человек не должен сравнивать себя с такими, как та наверху, это не годится; вы и без того такая бледненькая-бледненькая…
Маргарита кусала губы, еле удерживаясь от смеха.
- Значит, и тут все по-старому! Ты права, Варвара, я немножко бледна, но достаточно свежа для того, чтобы защищаться от твоих привидений. Вот увидишь, в нашем здоровом тюрингенском воздухе мои щеки скоро станут пухлыми и розовыми, как яблочки. Слушай, - в открытое окно кухни снова донесся голос мальчика, - скажи мне, кто это поет в пакгаузе?
- Это маленький Макс, внук Ленцев; его родители умерли, вот бабушка с дедушкой и взяли мальчика к себе. Он ходит здесь в школу, и вероятно - сын их сына, потому что его тоже зовут Ленц. Больше я ничего не могу сказать. Вы ведь знаете, они крайне молчаливые люди; радость ли у них, горе ли, никто об этом ничего не узнает, а наш коммерции советник и госпожа советница терпеть не могут, если наш брат даже заикнется о пакгаузе, - это из-за сплетен; да это и правильно; такой дом, как наш, не должен заниматься такими вещами. Мальчику, понятно, дела нет до наших обычаев. Он с первого же дня, не долго думая, спустился во двор и играет там, как будто так и надо.
- Молодец мальчик! - кивнула головой Маргарита, - а что же говорит бабушка?
- Да госпожа советница рвет и мечет, а молодой барин и подавно, но только ничего не помогает. Господин коммерции советник не обращает на это никакого внимания. Мне думается, что сначала он совершенно не замечал, что чужой ребенок бегает там, где ему вовсе не полагается; он всегда так погружен в свои мысли, что другие люди вовсе не существуют для него на свете; когда же ему, наконец, втолковали это, то он сказал, что пусть ребенок играет, где хочет, двор достаточно велик; так и осталось. - Варвара вынула булавку из своего шейного платка и приколола отпоровшийся бант на платье молодой девушки, затем поправила ей кружева у ворота и провела обеими руками по слегка смявшейся шелковой юбке. - Так, теперь можно идти, - сказала она отступая, - то-то будут смотреть там, наверху; так неожиданно и прямо в большое общество.
Маргарита затрясла головой так, что локоны разлетелись во все стороны. С этим старая кухарка не согласилась; по ее словам, сегодня наверху было "особенно хорошо", а во время шампанского, вероятно, объявят о господине ландрате и "той из дворца".
- Красивая пара и большая честь для семьи, - закончила она свои рассказы, - конечно, я ничего не видела из этой прелести, сидя на кухне, но люди говорят так, а злые языки из зависти болтают тоже, что госпожа советница теперь, наверно, лопнет от гордости… Ох, уж эти сплетники!
С этими словами она взяла лампу, чтобы зажечь ее, но молодая девушка не захотела никакого освещения и, сказав, что будет ждать в темноте, взобралась на подоконник в столовой.
Она сидела там и думала. Старые часы своим медленным тиканием как бы успокаивали бурю, разбушевавшуюся в ее душе; озлобление Рейнгольда и высокомерие его и бабушки глубоко волновали ее, но она подавила это; нет, не следовало омрачать возвращение под отчий кров! Прочь неприятные впечатления! Вот, например, лицо прекрасной "дамы из дворца"; в нем не было ничего волнующего! Эта герцогская племянница с невыразимым спокойствием в лице и движениях была, вероятно, очень сдержанной и рассудительной или флегматичной натурой. Раньше почти не знали о существовании этой Элоизы фон Таубенек. Принц Людвиг занимал высокий военный пост, жил в Кобленце и только изредка приезжал к родному двору, так что его маленький замок Принценгоф многие годы стоял необитаемым.
Теперь он снова был обитаем, и тетя София много рассказывала в Берлине об этой перемене. Вдова принца Людвига была рада, что после смерти супруга могла приютиться хотя бы здесь, так как покойный почти не оставил капитала, а вдовья пенсия была не слишком-то велика. Однако, насколько было известно, герцогская чета очень тепло относилась к осиротевшей племяннице, и благодаря этому мать и дочь пользовались особыми привилегиями.
К подъезду подкатил экипаж. Прошло довольно много времени, пока общество наверху решило разойтись, пока гул голосов перешел на лестницу и распахнулись ворота дома.
В яркой полосе света от ламп показалась сначала баронесса Таубенек и, опираясь на руку Герберта, направилась к своему экипажу; она была необычайно толста, и дочь, следовавшая за нею, казалось, обещала в будущем последовать ее примеру; она натянула черный кружевной шарф на белокурые волосы, ниспадавшие на лоб, с благородным спокойствием села рядом с запыхавшейся мамашей и довольно безучастным взором окинула остальных гостей, которые, прощаясь, окружили экипаж, чтобы потом рассеяться по всем направлениям.
Герберт тотчас же отошел с глубоким поклоном. Вовсе не похоже было на то, что состоялась помолвка. Советница, наоборот, взяла руку Элоизы в свои и пожимала ее, непрестанно что-то говоря, и вдруг, как бы охваченная приливом нежности, внезапно наклонилась над ней. Маргарита не могла рассмотреть, прижала ли она эту одетую в светлую перчатку руку к своей щеке или к губам.
Она невольно отшатнулась от окна; кровь ударила ей в голову; ей было до глубины души стыдно за эту старую седую даму, совершенно забывшую свое достоинство по отношению к этому созданию.
Маргарита, сильно раздосадованная, соскочила с окна. В какой ничтожный, ограниченный мир она возвратилась! Нет, эта клетка была слишком тесна для нее; она не хотела жертвовать даже кончиками своих крыльев, чтобы приспособиться к ней! Право, даже прекрасная "дама с рубинами" казалась великой по сравнению с этими мелкими душонками.
IX
Экипаж отъехал. Маргарита вышла из столовой; однако она не бежала к своим, как сделала бы это в первом порыве сейчас по прибытии, а медленно спускалась в сени.
Герберт, казалось, как раз собирался подняться по лестнице, а коммерции советник только что переступил порог сеней. На его лице еще лежало выражение удовлетворенной гордости высокой честью, оказанной его дому. Он изумился при виде Маргариты, но тотчас же раскрыл свои объятия и с радостным восклицанием прижал ее к своей груди.
- Это действительно ты, Гретхен?! - воскликнула советница, вернувшись с улицы в сопровождении Рейнгольда.
Она протянула девушке руку и с достоинством подставила ей щеку для поцелуя. Внучка, казалось, не заметила этого; она прикоснулась губами к руке бабушки и затем бросилась на шею к брату.
- Пойдем наверх, сени - неподходящее место для приветствий, - заметил коммерции советник, а затем, положив руку на плечо Маргариты, стал подыматься вместе с дочерью по лестнице вслед за Гербертом, который уже успел уйти вперед. - Совсем большая девочка, - сказал папа, меряя взглядом, полным отеческой гордости, юную фигурку, стоявшую возле него.
- Да, она очень выросла, - заметила бабушка, медленно шедшая за ними под руку с Рейнгольдом, - разве она своими лицом и фигурой не напоминает тебе Фанни, Балдуин?
- Нет, нисколько; у Греты настоящий лампрехтский тип, - возразил советник, причем его лицо омрачилось.
Наверху, в большом зале, стояла тетя София и пересчитывала серебро, бывшее в употреблении. Радостная улыбка озарила ее лицо, когда Маргарита бросилась к ней.
- Твоя постель готова и стоит на том же месте, где ты спала девочкой, - сказала тетя, отдышавшись после бурных объятий молодой девушки, - а в "надворной" комнате так же уютно, как ты всегда любила.
- Так, это, значит, - заговор? - неодобрительно заметила советница, - тетя София была поверенной, а мы, остальные, должны были ждать, когда наступит великое событие. Ты, Грета, должна была бы приехать раньше, а теперь твое возвращение не имеет никакого смысла: двор через две недели уезжает в М., и твое представление ко двору вряд ли может состояться.
- Будь довольна, милая бабушка; тебе со мною было бы мало чести; ты не знаешь, какая я трусиха и каким неловким созданием я становлюсь, когда теряю мужество. Да я приехала вовсе не за тем; меня привлекла елка, Рождество там внизу, в столовой; мне уже надоели эти сахарные фигуры и бумажные коробочки, которые покупает тетя Элиза и вешает на елку; я снова хочу пережить те приготовления в темные вечера, когда завывает ветер и идет снег, в теплой комнате на большом столе лежат орехи и золото, а из кухни доносится аромат свежих кренделей и всевозможных необычайных зверей, не поддающихся описанию; самого лучшего, к сожалению, не будет - закрытой корзинки тети Софии, из которой иногда выглядывали начатые кукольные платья. Но от Варвары я все-таки потребую своего пряничного всадника.
- Ребячество! - рассердилась бабушка. - Стыдись, Грета! Ты вернулась, не исправившись ни на волос!
- Да, это уже сказал мне дядя Герберт.
- Что? Ты уже говорила с дядей? - с большим изумлением спросил Рейнгольд, - как же это может быть?
- Очень просто, Гольдик: потому что я собственной персоной уже была наверху…
- Неужели ты собиралась войти сюда? - с запоздавшим испугом воскликнула советница.
- С этой прической эскимоски и в таком ужасном черном платье? - добавил Рейнгольд, делая комичное движение отвращения. - Ты прекрасно вырядилась в своем Берлине, Грета!
- Не волнуйся, Рейнгольд, это платье не единственное у меня! - сказала Маргарита и, пожимая плечами, стала со всех сторон осматривать свою юбку. - Бедное платьице! Свежим его, конечно, нельзя больше назвать. Оно должно было лазить со мною по катакомбам и пирамидам и часто промокало насквозь от горного дождя и льда глетчеров. Верный старый товарищ! Сегодня мне было стыдно, и я отреклась от него! Дядя Герберт может удостоверить, что я сама не считала себя достаточно нарядной, чтобы дебютировать пред высокими гостями…
- Прошу тебя, ради Бога, сделай мне одолжение и не запускай постоянно руки в волосы, как мальчишка, - прервала ее бабушка. - Ужасная привычка! Как могла тебе прийти в голову такая нелепая фантазия - остричь волосы?
- Надо было, бабушка; дело не обошлось без тайных слез; этого я нисколько не отрицаю. Но было от чего прийти в отчаяние, когда надо возиться с косами, а дядя Теобальд у двери бегает взад и вперед от нетерпения и страха, что мы опаздываем на поезд или пропустим почтовый дилижанс. Тогда я, недолго думая, схватилась за ножницы… Впрочем, дело вовсе не так плохо, бабушка; мои космы растут, как сорная трава, и ты не успеешь оглянуться, как у меня будет порядочная коса.
- Да, как же! - сухо заметила старушка. - Тетя Элиза могла бы получше смотреть за тобой и не допустить такой выходки!
- Тетя? Ах, бабушка, там дело обстоит не лучше, у нее тоже немногим больше этого! - и Маргарита с лукавой улыбкой вытянула один из своих локонов.