Если бы ее слова были хоть отдаленно пророческими! Но Арабелла в очередной раз доказала свое полное неумение и нежелание расположить к себе окружающих. Она не вела светской беседы. Лишь спросила графиню, графа и своего отца, какой они желают чай, и больше вообще не разговаривала.
Джиллиану она даже не потрудилась спросить. Не говоря ни слова, просто вручила ей блюдце и полную чашку с переливающимся через край чаем.
Джиллиана поблагодарила ее и поудобнее расположилась в уголке дивана, впервые порадовавшись, что она не на месте Арабеллы, а значит, не является объектом испытующего взгляда графини.
Было слишком очевидно, что Арабелла не проходит свою первую проверку. В комнате царила атмосфера неловкости, молчание было настолько тягостным, что Джиллиана готова была на что угодно, лишь бы сбежать отсюда.
– Вы научитесь всему, что вам необходимо знать, – неожиданно сказал граф. – Все, что вам нужно, – это немного практики.
– Не имею ни малейшего желания практиковаться в чем бы то ни было, – отрезала Арабелла. – Я бы предпочла проводить время, служа человечеству.
– Что ж, – вмешалась Джиллиана, – думай об этом как о служении человечеству. Его небольшой части.
Она вовсе не хотела, чтобы это замечание прозвучало насмешливо. Просто она знала, как воззвать к смещенному чувству логики Арабеллы. Неожиданная улыбка графа удивила ее, как и стремительный уход графини. Женщина встала, взглянула на Арабеллу, словно хотела сказать что-то особенно язвительное, но передумала и направилась к двери, не сказав больше никому ни слова – ни своему сыну, ни доктору, ни тем более Арабелле, которая, казалось, испытала некоторое облегчение с уходом графини.
Арабелла повернулась к Джиллиане:
– Могу я теперь вернуться в свою комнату?
Граф встал.
– А что вы скажете насчет небольшой экскурсии по Роузмуру, Арабелла? Думаю, особенно вас заинтересует библиотека.
Джиллиана послала ему благодарный взгляд. Арабелла же даже не посмотрела в его сторону.
– Я бы предпочла вернуться в свою комнату, ваше сиятельство, – сказала она.
– В таком случае могу я проводить вас?
– Нет необходимости, – ответила Арабелла – Едва ли я заблужусь.
К чести графа, он лишь слегка поклонился в ответ. Если слова Арабеллы и вызвали его раздражение, он этого не показал.
Джиллиана поднялась и направилась к двери, чтобы сопровождать Арабеллу, но та не стала ее ждать, а просто вышла из комнаты с надменностью графини.
Должна ли она пойти за ней? Или ей следует остаться?
Граф протянул руку, останавливая ее жестом. Джиллиана была уверена, что он не собирался дотрагиваться до нее, потому что убрал руку в тоже мгновение, как его пальцы коснулись ее кожи под кружевом на запястье. Она была уверена, что этот жест предполагался не успокаивающим или даже интимным, а скорее высокомерным.
Граф не хотел, чтобы этот момент оказался сколько-нибудь значимым, но он оказался именно таким. Джиллиана замерла на месте or его прикосновения. Он не проронил ни слова, и на его лице она ничего не могла прочесть, кроме едва заметного удивления.
Ей захотелось, чтобы он коснулся ее снова, прижался пальцами к тому месту на руке, где кожа была особенно чувствительной. Или, быть может, обхватил пальцами ее запястье, сделав своей пленницей. Как будто сейчас она могла уйти.
Неужели ее жизнь рухнула окончательно?
– Могу я поговорить с тобой, Джиллиана?
Она повернулась к доктору Фентону:
– Конечно, сэр.
Джиллиана оставила графа у двери, умудрившись пересечь комнату, ни разу не взглянув на него. Но он тем не менее оставался там. Она чувствовала, что он смотрит на нее, ощущала его взгляд между лопатками и на обнаженной шее, на затылке, где волосы были подняты вверх и заколоты черепаховым гребнем.
Сев на диван лицом к доктору Фентону, Джиллиана молила Бога послать ей хладнокровие и самообладание. Если иначе нельзя, то пусть нахлынут воспоминания. Пусть она вспомнит те два дня страха в Эдинбурге, когда она, беременная, была покинута и напугана.
Граф замешкался, и в какой-то момент Джиллиане показалось, что он останется в комнате и будет слушать слова доктора Фентона. Но вот он вошел и закрыл за собой дверь, подарив ей чувство облегчения.
Как только они остались одни, Джиллиана переключила внимание на своего работодателя.
Она стиснула руки и приказала себе не выдавать никаких эмоций. Ни досада, ни раздражение, ни гнев не должны отразиться у нее на лице.
– Арабелла, похоже, не склонна принять на себя роль графини.
Поскольку именно это она и говорила ему последние две недели, сейчас Джиллиана промолчала.
– Она должна осознать, что это для нее огромное благо, выпадающее на долю далеко не каждой женщины.
Джиллиана начинала раздражаться, и раздражение было определенно предпочтительнее страха.
– Всякий раз, когда я говорю с Арабеллой о ее манерах, доктор Фентон, она меня попросту не слушает. Что я могу сделать?
– Я не прошу тебя относиться к ней как к сестре, Джиллиана. Я знаю, что это невозможно. Но я бы не хотел, чтобы ей было стыдно за свое поведение.
Джиллиана сомневалась, что такое возможно. Арабелла была настолько далека от окружающего мира, что вряд ли замечала, когда идет дождь, когда снег, а когда, напротив, стоит прекрасный день. Ни на что, не входящее в узкий круг интересов Арабеллы, она просто не обращала внимания.
– Боюсь, графиня осталась недовольна Арабеллой, – продолжал доктор Фентон. – Крайне важно как можно скорее устранить все недостатки моей дочери, Джиллиана.
Что она могла на это сказать? Было слишком очевидно, что Арабелла не готова к той роли, которую должна принять на себя, и вообще ей нет до этого никакого дела.
– Хорошо, – ответила она. – Я буду прилагать больше усилий.
– Да уж постарайся. – Доктор внимательно посмотрел на нее. – Граф Стрейтерн весьма чуток к своему положению в обществе.
Джиллиана промолчала.
– Сообщи я ему о твоем прошлом, не сомневаюсь, что он попросит меня отказаться от твоих услуг.
Она в испуге уставилась на него:
– Зачем вам это делать, сэр?
– Надеюсь, в этом не будет необходимости.
Никогда прежде Джиллиана не видела его таким; сейчас в его взгляде сквозила неприкрытая неприязнь.
– Я же пообещала сделать все от меня зависящее, сэр. – Она надеялась, что ее голос прозвучал ровно и примирительно. Прошлое преподало Джиллиане один ценный урок – умение защищать себя. До тех пор, пока не найдет новое место, она не может позволить себе лишиться расположения доктора.
– Ты – компаньонка Арабеллы, принимающая ее интересы близко к сердцу. И я хочу, чтобы именно такой тебя и считали в Роузмуре.
Она снова с силой стиснула руки.
– А никак не женщиной с необузданными страстями, Джиллиана. Не сумасбродкой, которая забывает, что она леди.
– Я понимаю, сэр.
– Ты слишком часто смотришь на него, Джиллиана. Всем видно, что он интересует тебя.
"А, так вот она, истинная причина этого тет-а-тет".
– Смотри, чтобы твоя история не повторилась, Джиллиана. Чтобы даже малейший намек на скандал не коснулся Роузмура по твоей вине. Если ты забудешься, я буду вынужден все рассказать графу. И ты снова окажешься на улицах Эдинбурга.
Короткий кивок – вот все, на что у нее хватило сил, прежде чем она покинула доктора Фентона.
Грант распечатывал письмо с некоторой тревогой, надеясь, что это не будут плохие новости. Нет, это были прекрасные новости. Он улыбнулся, пробегая глазами по строчкам, исписанным неразборчивым почерком друга, выуживая из лабиринта крючков и завитушек, что именно Лоренцо пытался сказать. Его друга задержали дела в Лондоне, но он приедет в Роузмур так скоро, как только сможет.
А пока он давал Гранту кое-какие советы. За ними следовал список лекарственных средств, большинство из которых, как думалось Гранту, он мог бы уже сейчас попробовать принимать. Заканчивая чтение письма, он поймал себя на том, что согласно кивает.
Довольно редко случается, чтобы такая болезнь никак не проявлялась почти до самой смерти. Детьми твои братья часто болели? А ты, мой друг, был ли ты тоже нездоров до приезда в мою страну? Если нет, то я сильно сомневаюсь, что дело в болезни, о которой ты упоминаешь.
К несчастью, Гранта не было в Шотландии, когда Эндрю заболел и умер. Не заметил он и того, как заболел Джеймс, заболел столь серьезно, что болезнь унесла его жизнь. Его оправдывает лишь то, что он был слишком поглощен своими делами, проводя бесконечные часы в пути до Перта и обратно, дабы позаботиться о благополучной доставке оборудования из Италии.
Джеймс вполне мог быть давно болен, прежде чем близкие узнали об этом. К сожалению, его брат принадлежал к тем людям, которые никогда не жалуются – до тех пор, пока жалобы уже бессмысленны.
Грант отложил письмо в сторону, думая о том, как давно он не видел Лоренцо. Не много было людей, которым он доверял, но хотя он доверял графу Патерно больше, чем кому-либо другому, даже Лоренцо не знал всех его секретов.
Как ни странно, воздух Роузмура был буквально пропитан довольством. Слугам нравилось работать в этом большом, славном доме, и с их лиц не сходила улыбка. Смех слышался и в коридорах, и этот звук казался ей таким необычным для этого места, что она останавливалась и прислушивалась к нему.
Неужели она единственная, кто видит за улыбками истинное зло?
Серые глаза мужчин семейства Роберсонов были цвета дыма, сланца. Цвета дьявола, словно он жил в каждом из них. Бесспорно, все они очаровательны, эти Роберсоны. Каждый из них, начиная от основателя рода, чей портрет висит внизу, обладает привлекательностью Гавриила, но и коварством. Они непринужденно улыбаются, и требуется огромный опыт, чтобы распознать за этим обаянием порочность, прочно угнездившуюся в их душах.
Нет, не голоса говорили ей, насколько они порочны. Правда, иногда она и в самом деле слышала какие-то голоса, которых, она знала, другие не слышали. Порой она думала, что эти голоса – разные ипостаси самого Господа: Святой Дух, Бог Отец и Бог Сын. Но потом они менялись и казались почти детскими, и она уже не знала, кто это. Главное, она понимала, что то, что она слышит, – это ее сознание, призывающее ее к исполнению своего долга.
Практика сделала ее пальцы удивительно проворными. Она вытащила пробку из кобальтовой бутылки, просунула внутрь ложку с длинной ручкой и достала небольшое количество порошка. Каждый день она проглатывала понемножку, положив чуть-чуть на кончик языка. Если она доживет до следующего дня, это будет означать, что ей следует исполнить свою миссию.
Когда придет время, она добавит щепотку побольше в еду или питье графа и с искренней и глубокой печалью будет смотреть, как он умирает. Другие люди будут вместе с нею скорбеть о таком человеке и дивиться ее самообладанию, ее достоинству.
В этом акте нет никакой мести или ненависти. Это просто то, что должно быть сделано. Обязанность, которую необходимо выполнить для пользы всех. Нельзя позволить такому злу существовать в мире; кошмар не должен иметь продолжения.
Этот род должен быть уничтожен.
Глава 6
Арабелла заявила, что у нее болит голова и что она приняла один из своих порошков. Джиллиане ничего не оставалось, как пожелать ей скорейшего выздоровления, ведь не могла же она в самом деле насильно тащить ее из комнаты.
Какое счастье, что Арабелла решила забаррикадироваться в своей спальне! На несколько часов Джиллиана будет свободна от нее, свободна от своих обязанностей, свободна от притворства. А главное, свободна оттого, чтобы быть блюстителем будущего Арабеллы.
Интересно, что бы сказал доктор Фентон, если бы она честно высказалась насчет Арабеллы? Он действительно хочет знать обо всех недостатках своей дочери?
Так вот Арабелла должна научиться быть терпимой. Она должна уметь обращать внимание на других, дабы замечать их настроение. Если она не в состоянии наскрести хотя бы каплю сочувствия к другой живой душе, то надо по крайней мере сделать вид, что ей не все равно. Притворство – нечто совершенно необходимое, в особенности если нужно пощадить чувства другого человека. Грубая честность не добродетель. Арабелла должна следить за своим языком. Миру по большому счету нет никакого дела до ее мнения, особенно чересчур резко высказанному. Немного такта никогда не помешает, а молчание и того лучше.
Арабелле следует смотреть вокруг, а не только в свои книги. Существует целый мир за пределами печатной страницы или костей ее драгоценного скелета. Есть музыка ветра, пение птиц, тишина окружающей природы. Вокруг них такая красота, особенно в Роузмуре, и так глупо с ее стороны все это упорно игнорировать.
Арабелла должна научиться находить радость в окружающем мире, а не только в том, что имеет отношение к болезням, страданиям или смерти.
Что ж, достаточно для начала, правда, она еще даже не взялась за светские манеры Арабеллы. Девушке надо помедленнее есть. Она заглатывает еду, словно та того и гляди исчезнет или словно прием пищи для нее – тяжелая задача. Хоть и необходимая, но малоприятная. Арабелле нужно научиться разговаривать с другими людьми. Простого упоминания о погоде было бы достаточно. Она не должна спрашивать у незнакомого человека о работе его кишечника, и, Бога ради, пусть усвоит по крайней мере, что разговор о надвигающейся смерти абсолютно неприемлем в обществе.
Игра на фортепиано, наверное, из области несбыточных надежд, как и навыки рисования акварелью, однако Арабелла определенно в состоянии выучить хотя бы некоторые из шотландских деревенских танцев.
Хватит! Сейчас она больше не будет думать об Арабелле. У нее есть несколько часов свободы, и она не пойдет к себе, а немного осмотрится.
Вообще-то Джиллиана не была уверена, что поступает прилично или даже приемлемо. Она связана надлежащими нормами поведения, поскольку является гостьей графа Стрейтерна, но сейчас даже понимание этого не остановило ее. Любопытство увлекло Джиллиану за двери Роузмура, затем вниз по склону лужайки к озеру, которое она заметила по приезде.
Озеро представляло собой идеальной формы овал, было, совершенно очевидно, создано человеком и предназначено для того, чтобы отражать расположенное перед ним здание. Водоплавающие птицы ничуть не возражали против того, что озеру была отведена такая роль. Гуси и утки с превеликим удовольствием плавали по зеркальной поверхности.
Здание перед озером, большое, с квадратным фасадом, было выстроено из белого камня, который блестел на утреннем солнце. С обеих сторон высоких арочных дверей располагалось по куполообразному алькову, каждый из которых был украшен гипсовой статуей женщины, одетой в прозрачные одежды. Второй этаж щеголял антаблементом, состоящим из четырех фигур: двое мужчин с копьями, облаченных в набедренные повязки, и рядом две женщины, тоже полураздетые.
Над дверью, прямо под круто заостренной черепичной крышей, была еще одна статуя, изображающая влюбленную пару. Женщина отклонилась назад в объятиях властного на вид мужчины, который пытался сорвать у нее поцелуй. Надпись, вырезанная на каменной ленточке у основания фигур, гласила: "Добродетель и Порок".
Было ясно, что данную битву выигрывает Порок.
Впервые увидев здание, Джиллиана подумала, что это какой-то склеп, однако оно было слишком большое Здание было больше, чем дом доктора Фентона, хотя в сравнении со всем Роузмуром казалось незначительным.
Весеннее утро было прохладным, но не настолько, чтобы чувствовать себя некомфортно. Щебетание птиц здесь было единственным звуком, колыхание травы – единственным движением. Джиллиане казалось, что она шагнула в картину, надлежащим образом наклоненную, дабы отражать богатство и высокое положение графа.
Она медленно обошла озеро по тропинке, вьющейся в траве и ведущей к входу в здание. У основания ступеней она на мгновение приостановилась, чтобы взяться за юбки и слегка приподнять их. Затем взошла на первую ступеньку, не обращая внимания на голос разума, который не советовал ей находиться там, где она не должна находиться.
Однако никто не выразил никаких возражений против ее прихода. Ничей гневный голос не приказан ей немедленно уходить. Никакие призраки не осудили ее действия. Она была наедине со статуями и с высокой арочной выкрашенной черной краской дверью с медным дверным молотком.
Джиллиана толкнула дверь и с удивлением обнаружила, что она не заперта. Конечно же, если бы это место было закрыто для посетителей, его бы надежно заперли! Один последний, предупреждающий шепоток прозвучал у нее в ушах. Как же она может направлять Арабеллу, если сама не соблюдает приличий?
Джиллиана уже совсем было собралась закрыть дверь, спуститься по трем широким ступеням и вернуться к себе, но в этот момент луч солнца осветил помещение через круглое окно в крыше.
Затаив от восхищения дыхание, Джиллиана распахнула Дверь, совершенно завороженная светом и тем, что он ей открыл: большое пространство под стеклянным куполом, окруженное рядом колонн и окаймленное концентрическими кругами ступеней.
Она осторожно спустилась по ступеням и медленно пошла вперед, а затем остановилась, омытая светом. Это могло бы быть солнечным убежищем даже зимой или вот в такое прохладное весеннее утро.
– Вы злоупотребляете моим гостеприимством, знаете об этом?
Джиллиана повернулась и, подняв глаза, обнаружила графа, который стоял на верхней ступеньке и смотрел на нее.
– Разве вам никто не сказал, что это моя лаборатория? – спросил он.
Внезапно она словно услышала внутри себя предупреждение быть осторожнее, когда во все глаза смотрела на него. На нем были белая рубашка и черные брюки, начищенные черные сапоги блестели на солнце. Со своими черными волосами и серыми глазами он был темным и опасным, как сам сатана. В его улыбке, казалось, сквозила насмешка над собой. Лицо его имело правильную форму, все черты не били выдающимися, но не были они и незапоминающимися. Нормальное, обычное лицо, которое отнюдь не было ни нормальным, ни обычным. Каким-то образом граф умудрялся выглядеть невероятно красивым и в то же время очень опасным.
Не сразу, с большим трудом, Джиллиана обрела дар речи.
– Прошу прощения, ваше сиятельство. Я думала, что это здание пустует.
– Нет, – отрывисто сказал он.
– Прошу прощения, – повторила она, поднимаясь по ступенькам.
– Сколько времени вы пробыли в Роузмуре, мисс Камерон?
Она взглянула на него.
– Вы знаете, когда мы приехали, ваше сиятельство.
– День, всего лишь день, не так ли?
Она кивнула.
– И тем не менее за такое короткое время вы уже умудрились найти дворец и нарушить мое уединение.
– Дворец? – переспросила Джиллиана, сбитая столку.
– Такое название было дано этому месту очень давно. Дворец удовольствии, если точнее.
– Я не собиралась нарушать ваше уединение, ванте сиятельство. Просто когда я увидела его, то не смогла сдержать любопытства Если вы считаете любопытство плохой чертой, значит, я обречена быть у вас в немилости Как граф Стрейтерн, вы, видимо, привыкли к людям, испытывающим благоговение перед Роузмуром?