- Мелиор Мэри восемь, - ответила Елизавета, и они обнялись, радуясь, что смогли встретиться в этой маленькой деревушке, где весна лечит, и поделиться приятными воспоминаниями веселого детства.
Устроившись в забавном маленьком кафе, которое на самом деле являлось задворками кондитерского магазина, прославившегося своими сладостями, они всматривались друг в дружку.
- Не смотри на меня так пристально, - попросила Амелия. - Я знаю, что от меня остались кожа до кости, хотя и стараюсь есть как можно больше. Но что-то опустошает меня. Эта ужасная болезнь когда-нибудь меня убьет.
И правда, увидев Амелию без мантильи, Елизавета была поражена костлявостью ее фигуры.
- Давно ты в таком состоянии?
- С тех пор как родилась Сибелла. Скорее всего, у меня чахотка.
- А ты кашляешь?
- Нет, в этом-то и загадка. Ну, в любом случае, не будем о печальном. Я все время ищу какое-нибудь чудесное лекарство. Может быть, Малвернская вода поможет мне. Расскажи лучше о себе. Сколько же лет мы знаем друг друга? Четырнадцать, пятнадцать?
- Если не больше. Но что же с тобой произошло? Разве ты не поехала к своей тете в Лондон?
Уголки рта Амелии опустились.
- Я влюбилась в солдата. Неужели ты не слышала пересудов? Он хотел, чтобы я сбежала с ним из дому, но меня увезли. - Она на мгновение замолчала, а потом торопливо добавила: - Я не поехала в Лондон. Меня отослали во Францию, чтобы уберечь от него.
- Звучит очень романтично. Чем же он им не нравился?
Амелия уставилась в свою чашку.
- Просто он уже был женат, но, сводя с ума молоденьких девушек, считал себя неотразимым.
- О!
- Но все же вскоре я вернулась, искупив свой грех, и тихо вышла замуж за мистера Харта, бездетного вдовца, который был на двадцать пять лет старше меня. Спокойный человек, совершенно не романтичный, но я полюбила его всем сердцем. Мне его очень не хватает.
Она смахнула тонкими пальцами слезы, внезапно выступившие на глазах.
- Да, - согласилась Елизавета, - любовь находишь в самых неожиданных местах.
- Я часто это замечаю. Иногда я вижу больше, чем наша самонадеянная хозяйка ванн или элегантная лондонская леди. Возможно, потому, что между мной и смертью осталось очень мало… Я говорю так не для того, чтобы вызвать жалость, Елизавета. Понимаешь меня?
- Да.
- Начало моей жизни было неимоверно тяжелым. Я думала, что чувства умерли во мне, пока Ричард Харт не отдал мне всю свою мягкость и нежность. Он был необыкновенным человеком. - Амелия дотронулась до плеча Елизаветы. - Друг мой, я знаю, ты хорошая женщина. Могу ли я доверить тебе нечто более ценное, чем жизнь?
Елизавета взглянула на нее. Темные глаза вдруг лихорадочно заблестели на усталом белом лице Амелии.
- Не думай ни о чем плохом. Время все расставит на свои места. Так ты выполнишь мою просьбу?
- Да. Но скажи мне, о чем ты.
- Если я умру, а в ближайшие десять лет это обязательно случится, возьми к себе мою дочь Сибеллу и отнесись к ней как к своей. У ее отца не было семьи, а я не хотела бы, чтобы она попала к моим родственникам. Они использовали меня, Елизавета, использовали, и я не позволю, чтобы моя дочь оказалась в их грязных руках. - Амелия замолчала, и внезапная улыбка изменила ее серьезное лицо. - А помнишь старую историю о том, что корни моей семьи восходят к герцогам из Норфолка и что один из наших предков был великим астрономом, а его дочь - могущественной ведьмой?
- Да, ты мне однажды рассказывала.
- Так у нас появилась фамилия Фитсховард. Кажется, моя дочь тоже обладает таким даром.
- Даром предвидения?
- Судя по всему, да. Правда, она, конечно, еще не догадывается об этом. - Амелия замолчала, переводя дыхание. - Я говорю слишком много и только о себе. Скажи, что же сталось с Елизаветой Гейдж?
- У нее была скучная жизнь по сравнению с твоей. Не было ни любовников-солдат, ни побегов из дому, только жестокий опекун, заставивший меня выйти замуж за деньги в обличье довольно красивого мужчины Джона Уэстона, от которого я через три года родила ребенка.
На следующий день они увидели, как весна пробивает себе дорогу, спускаясь с темных, покрытых цветами холмов и сверкая среди камней. Они долго гуляли, передвигаясь очень медленно, так как Поупу и Амелии было трудно идти быстро. Впервые увидев хрустальный ручей, они не смогли удержаться от восхищенных восклицаний. Поуп опустился перед ним на колени, погрузил руки в прозрачную воду, никогда не ведавшую прикосновений человека, и поднес ее к губам.
- Выпейте, Амелия, - предложил он, - похоже, это волшебная вода. Может быть, мы нашли панацею, которую оба искали.
Она опустилась на землю рядом с ним; воздух с болезненными хрипами вырвался из ее груди.
- Если бы не дочь, мой недуг не очень беспокоил бы меня. С тех пор как умер Ричард, жизнь мне не в радость.
Поуп криво усмехнулся. Борьба физической слабости с талантом никогда не давала ему покоя, а в дни, когда не оставалось сил выражать свои мысли на бумаге, он часто думал о самоубийстве.
- Моя жизнь - это затянувшаяся болезнь, - ответил он.
Амелия печально улыбнулась. Она была одной из немногих, кто его понимал.
- А вода холодная? - спросила Мелиор Мэри, подбегая к ним. - Мама, можно я помочу ноги?
Елизавета кивнула, снимая туфли, чтобы войти в воду вместе с дочерью. Маленький поток весело бурлил.
- Жаль, что я не взяла Сибеллу! - сказала Амелия. - Ей бы понравилось. Она обожает плескаться в воде.
Солнце скрылось за тучами, и неизвестно откуда вдруг задул ветер. Последние слова Амелии - "в воде" - несколько раз необъяснимо отозвались эхом, а Мелиор Мэри задрожала, стуча зубами. Ею овладело какое-то странное и страшное чувство, и Амелия, вероятно, тоже ощутила его, потому что добавила:
- Ведь правда, ты всегда будешь присматривать за Сибеллой, Мелиор Мэри?
- Не знаю, - правдиво ответила девочка. - Я ведь никогда ее не видела.
- Но вы познакомитесь и станете как сестры.
Опять вышло солнце, но Мелиор Мэри все еще было не по себе.
- Клоппер, это предзнаменование? - спросила она.
- Что?
- Эхо и холод.
- Вы слишком забиваете голову разными историями. Лучше помогите-ка мне распаковать эту корзину и наденьте чулки.
В тот вечер в их курортном доме был званый обед, который проводился для гостей раз в неделю. За длинным столом Поуп оказался рядом с миссис Майр. Ее резкий голос беспрестанно звучал у него над ухом.
- Дорогой Александр, - говорила она, - я могу вас называть… Я большая любительница искусства, у меня… Я знаю все пьесы… Вы верите в то, что актеры Уильяма Шекспира были… Я сама вам покажу… Мой последний муж был тронут до слез, и… Я, смею похвастаться, довольно разносторонняя и, так сказать…
- Правда?
- О да, да! Вы не почитаете нам… Или, быть может, я… Это было бы…
- К сожалению, это невозможно. Мы уже договорились играть в карты.
- Тогда я сыграю с вами, - проговорила она, наконец закончив свою мысль.
Поуп раздал карты, и миссис Майр, Елизавета и Амелия сели играть в ломбер, но скоро устали. И тогда Елизавета спросила:
- Амелия, помнишь, как ты нам гадала, когда мы были маленькими? Не погадаешь сейчас?
- О! - восхитилась миссис Майр. - Вы правда… Я полагаю… Когда мой последний муж был… Я знала, говорю вам, я знала.
Амелия засмеялась.
- В нашей семье всегда кто-то обладал ясновидением, но, по-моему, меня этот дар обошел.
- Но все равно это очень увлекательно. Пожалуйста, откройте нам значение карт.
Поуп передал Амелии колоду, а она отдала ее Елизавете.
- Хорошенько перемешай и разбей на три части.
Хотя Амелия и не была на самом деле одарена, она сразу же увидела по семи разложенным картам, что Елизавета никогда не выйдет замуж за Поупа, что по какой-то непонятной причине она вернется к Джону Уэстону и что вокруг Мелиор Мэри собираются зловещие силы.
- Я мало в этом понимаю, - предупредила она, улыбнувшись, - но ты должна всегда быть мягка с Мелиор Мэри, Елизавета.
- А мое будущее? Я буду счастлива?
- Я думаю, так же, как все.
- О, дорогая, звучит не очень заманчиво.
- Не стоит верить мне. У меня нет семейного дара.
Но миссис Майр уже громко восклицала в нетерпении:
- Погадайте и мне тоже! О, пожалуйста! Я уверена, что у меня…
Амелия разложила карты.
- У вас будут еще мужья. По крайней мере, два.
- О! Это просто шокирует!
Но ее маленькие глазки засветились весельем, и она прострелила Поупа многозначительным взглядом. Настала его очередь. Амелия видела, что он будет влюбляться, и не раз, после того как Елизавета вернется к Джону. Но никто не примет его в свое сердце навсегда. Он умрет холостым.
- Вы возвыситесь еще больше, чем сейчас, сэр, - пообещала она. - Ваше имя войдет в историю.
- А детей в школе будут заставлять учить мои стихи, за что они возненавидят меня?
- Да.
Все засмеялись, и на этом гадание завершилось.
- Ну что же, - сказал Поуп, - говорят, я пользуюсь успехом, но неужели я встану рядом с такими гениями, как Гомер и Шекспир?
Несколько дней спустя Амелия провожала Поупа и всю его компанию, решивших удалиться от общества. Елизавета обернулась посмотреть на нее - худая, очень красивая, она тонкой рукой махала им вслед.
- Увижу ли я ее когда-нибудь еще? - вырвалось у Елизаветы.
Неожиданно ей ответила Мелиор Мэри:
- Нет. Но мы увидим Сибеллу.
…Июль 1711 года подходил к концу, а Джон Уэстон был безмятежно спокоен; его заботил только друг Поупа Карилл, который мог нарушить все планы.
Поэт рассматривал молчание как хороший признак, но каждый день ожидания все больше и больше беспокоил Елизавету.
В конце концов они стали раздражать друг друга. Однажды, когда Поупа мучили столь привычные головные боли, он проворчал:
- Ну, что с вами? Вы видите этого проклятого тирана в каждой тени. Держите себя в руках, Елизавета!
Она ничего не ответила, просто встала и вышла из комнаты. После бесполезных упрашиваний вернуться к нему Поуп сдался и уехал домой. После такого охлаждения он не навещал ее несколько дней, поэтому Елизавета была одна, когда в переднюю дверь раздался стук, которого она так долго ждала и боялась. Испуганный возглас Клоппер, открывшей дверь, все объяснил. В дверях ее маленькой комнаты стоял Джон Уэстон, загородив проем своей огромной фигурой.
- Ну? - только и сказал он.
- Что вы имеете в виду?
- Где она?
Елизавета заплакала.
- Нет, Джон, нет! Вы не можете ее отобрать, вы не имеете права!
- У меня есть на это все права, черт подери! Мелиор Мэри - наследница Саттона и должна находиться именно там. А не в этом несчастном хлеву. Так где же она?
Но по крикам, доносящимся из другой части дома, Елизавета поняла, что кучер, сопровождавший Джона, уже поймал девочку и она брыкается и борется изо всех сил, пытаясь защитить себя. Однако помощь, оказывается, была рядом: взглянув поверх массивных плеч Уэстона, Елизавета увидела раскосые голубые глаза Тома, который молча приближался, держа в руке лопатку для угля. Ее взгляд выдал мальчика. Джон резко обернулся и одним ударом сбил его с ног. Появилась Клоппер, потирая ушибленную руку.
- Проклятый негодяй! - воскликнула она.
- Бриджет Клоппер, молчать! Твои выходки всем давно известны!
- Они были известны вам в прошлом, Джон Уэстон! - прокричала Бриджет в ответ. - Господь осудит вас за лицемерие, и вы еще будете страдать из-за своего внебрачного ребенка!
Елизавета не верила своим ушам, но у нее не было времени осмыслить эту фразу: кучер пронес на плече Мелиор Мэри, с головой завернутую в свою мантилью и похожую на беззащитного котенка, которого собираются утопить.
- Оставьте мою дочь в покое, вы, монстр! - кричала она, напрягая все силы. Но Джон только смеялся, приводя ее в бешенство.
- Вы никогда больше не увидите своего ребенка, мадам. Мы с сэром Уильямом Горингом позаботимся об этом. - Он схватил ее за волосы и дернул так, что она не удержалась на ногах.
- Я подам в суд!
Это окончательно развеселило Джона.
- Подавайте, пожалуйста. Вы поймете, что там тоже не питают особых симпатий к женщинам, осквернившим брак. - Он отпустил ее, толкнув на стул. - Я буду рад, если никогда больше не увижу вас, - сказал он и вышел из дома, громыхая тяжелыми ботинками. Сидя в карете, он снова засмеялся, торжествуя свою победу. Он все уладил одним ударом. Наследница отправлялась домой, и никто больше не помешает ему. Джон Уэстон даже не догадывался о том, что ему вскоре предстоит пережить.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ночь была сплошным кошмаром - стояла жара, и в воздухе разливалось какое-то напряжение, которое мешало спать и превращало сны в расплывчатые и странные видения. На улице все купалось в свете луны, выглядывающей из проплывающих по небу облаков. Этот свет проникал в замок Саттон и падал на лицо Джона Уэстона, спавшего в одиночестве на своей огромной кровати. Ему снилась охота.
Он в красном плаще мчался галопом на черной лошади, глаза которой сверкали, как два драгоценных камня. Он оставил других охотников далеко позади, преследуя лису и загоняя ее в лес. Но, приблизившись к зверю, он увидел ведьму в обличье лисицы; она расчесывала хвост маленькой лапкой, похожей на человеческую руку. Когда ведьма-лиса взглянула на него, он понял, что это Елизавета; у нее были заостренные уши, блестящие колючие глазки и человеческие ноги, как бы в насмешку заканчивающиеся черными лисьими лапами.
- Я понимаю, - сказала она, - ты на меня охотишься. Но сможешь ли ты меня убить?
- Да, - ответил он и уже занес над ней кнут, но не сумел ударить съежившегося зверька. Увидев его слабость, ведьма-лисица вскочила и побежала в лес, быстро перебирая человеческими ногами. Исчезая в лесной чаще, она закричала - закричала так, как кричат от ночного кошмара; его лошадь встала на дыбы, и он почувствовал, что падает… падает…
Джон проснулся. Он лежал на полу лицом вниз, и одна из четырех занавесей над его кроватью обмоталась вокруг шеи, как веревка. Он стал высвобождаться из нее и снова услышал крик. Откуда-то из глубины дома вновь донесся тот ужасный звук, от которого кровь застыла у него в жилах и волосы встали дыбом.
Трясущимися руками Джон распутал занавеску и зажег свечу, стоявшую у изголовья. Он не был нервным, напротив, его можно было назвать смелым человеком, но этот страшный звук испугал его, заставив вспомнить давным-давно забытое - легенду о проклятии, лежащем на замке Саттон. Он узнал о нем, будучи еще мальчиком, и с презрением посмеялся над этими россказнями - семейной историей о том, что много веков назад королева викингов Эдит, дочь Эрла Годвина и жена короля Эдварда Исповедника, наложила проклятие на замок Саттон и его хозяина на все времена. И с тех пор на протяжении нескольких столетий здесь постоянно происходили разные беды. Построили два замка - сам Саттон и еще один, - но их обитатели не нашли здесь счастья. Им суждены были только смерть, сумасшествие и постоянные неудачи. Джон настолько скептически относился к этому, что однажды сказал:
- Сэр, неужели вы и вправду думаете, будто я верю в то, что проклятие, наложенное в 1084 году, действует до сих пор?
Отец в упор посмотрел на него.
- Сын мой, многое зависит от глубинных чувств человека. Существует предположение, что каждое трагическое событие подпитывает зло, поэтому вместо того, чтобы потерять силу, оно, наоборот, только набирает ее.
- А как проклятие подействовало на вас?
К удивлению Джона, его отец Ричард Уэстон, пятый член семьи, носящий это имя, побледнел.
- Есть вещи, о которых я никогда не говорю, - ответил он и немедленно вышел из комнаты.
Джон забыл обо всем этом, никогда ни на минуту не задумываясь о подобных вещах. Но сейчас он был напуган. Что-то ужасное присутствовало в темноте дома, и он должен был найти ЭТО, чем бы оно ни оказалось, и посмотреть ему в лицо. Злясь на самого себя за малодушие, он вышел в коридор и замер.
В Большой Зале, находящейся справа от него, было совершенно спокойно, но все же он осторожно перешел в одну из галерей и посмотрел вниз. Там ничего не происходило, только лунный свет играл на витражах. И лишь тогда он впервые подумал, что этот ужасный крик могла издать Мелиор Мэри.
Но такого не могло быть. В течение трех лет, с тех пор как Джон вернул ее домой и восстановил все отцовские права, Мелиор Мэри была примером хорошего поведения. Она никогда не разговаривала невежливо, хотя, в сущности, вообще была неразговорчива. Девочка делала уроки, ела, никогда не упоминала о матери - в общем, никому не доставляла хлопот. Но теперь, когда в странном лунном свете он подумал о ней, в нем впервые заговорила совесть. Не была ли она слишком послушной? Не была ли эта покладистость прикрытием чего-то еще? Дочери уже почти двенадцать, и скоро она перейдет в более зрелый возраст. Джон вышел из галереи и направился в спальню Мелиор Мэри, которая когда-то принадлежала Кэтрин, одной из дочерей сэра Ричарда, основателя поместья Саттон. В Длинной Галерее рядом с портретом мужа Кэтрин сэра Джона Роджерса висел ее портрет - дама с круглыми голубыми глазами и золотистыми волосами. У сэра Джона Роджерса было темное капризное лицо, а в ухе сверкала бриллиантовая серьга. Их праправнучка Елизавета вышла замуж за Чарльза Стюарта, шестого герцога из Леннокса и третьего герцога из Ричмонда, и таким образом вошла в сословие пэров. Джону очень хотелось думать, что хотя бы часть его семьи не запятнана - он не мог отвести от себя тень, которую наложил на них его дед, владелец гостиницы. Но у него уже не было времени размышлять об этом, потому что он дошел до комнаты Мелиор Мэри и тихо открыл дверь.
Горела свеча, и занавеси, укрывавшие кровать, были откинуты, но Джон не мог понять, под одеялом ли его дочь или там просто лежала подушка. Он поспешил к кровати, но услышал ее шепот из угла комнаты:
- Не подходите ближе! Там что-то стучит.
Его охватил ужас. В тоне дочери была какая-то угроза, испугавшая его больше, чем сами слова. Он обернулся и увидел, что девочка сидит в углу, съежившись, подтянув колени к подбородку и широко раскрыв глаза.
- Мелиор Мэри, в чем дело? - спросил он. Его голос слишком громко прозвучал в спящем доме.
- Кто-то стучит по моей кровати.
- Кто стучит? Кто здесь был?
- Никого. Я зажгла свечу, но стук не прекратился. Здесь находится то, чего мы не можем видеть.
Джон хотел сказать ей, что это глупо и что давно пора вырасти из детских страхов, но, посмотрев на испуганное лицо дочери, сказал совсем другое:
- Наверное, кто-нибудь из слуг пошутил.
Она с недоверием посмотрела на него.
- Пойдем поищем, Мелиор Мэри, - предложил он. - Я выдерну им ноги из спины, если найду.
Но, когда они обыскали каждый угол, стало ясно, что в комнате никого нет.
- Ушли, - успокаивал Джон, - выскользнули в дверь, когда я вошел. Ложись, дитя мое.
Он обнял дочь, собираясь отнести ее в постель, и почувствовал, что она дрожит.
- Не хочу. Можно я буду спать со своей гувернанткой?
- Нет, Мелиор Мэри. Здесь никого нет, ты же сама видела.