От неожиданности он просто молча уставился на нее. Было слышно, как в комнате тикают часы. Наконец он сказал:
– В хлев, с вашего высочайшего позволения. Надо подоить корову, собрать яйца, покормить животных. Вы могли бы и помочь. Буду счастлив.
Элиза тут же представила, как он всучит ей в руки лопату, и отрицательно мотнула головой. Он что-то буркнул недовольно и вышел.
Она подождала еще пару минут и открыла шкаф. Говоря, что она не умеет готовить, Элиза не обманывала. Ей с трудом удалось пожарить себе яичницу с беконом. Причем в тарелку попала скорлупа, а мясо подгорело и было совсем невкусным.
Правда, тосты у нее получились неплохие, а джем был великолепный, успокаивала себя Элиза, наливая в чашку кофе, заваренный графом.
И она подумала о том, какая ужасная жизнь, наверное, у прислуги. Представить только, что надо по три раза в день, а то и больше, готовить, не отходя от плиты. Надо жарить мясо, варить суп, взбивать пудинги, печь хлеб, торты и пирожные. А еще служанка должна таскать дрова и уголь, выливать грязную воду. И всегда улыбаться, делать реверансы и отвечать "да, мэм" или "слушаюсь, милорд". Как они все это выносят, удивлялась Элиза. Нет, она бы точно не вынесла.
Неожиданно заскрипели и пробили старые часы. В ужасе, потрясенная Элиза поставила чашку. Часы пробили шесть раз. Это что же, шесть часов? Шесть?!
Она посмотрела на часы и поняла, что слух ее не подводит. Было только шесть часов утра. Значит, он разбудил ее чуть ли не в пять?! Она была уверена, что никогда еще за всю свою жизнь не вставала так рано. Не удивительно, что за окном темно. И не удивительно, что она не чувствует себя отдохнувшей.
А целый длинный холодный скучный день был весь еще впереди. Она тяжело вздохнула.
Потом до нее дошел весь комизм ситуации, и Элиза улыбнулась. Вот бы рассказать Майлсу обо всем, что случилось с ней в этом доме. И о грубом неприветливом хозяине, и о том, как она сама стелила себе постель и даже готовила…
Но она знала, что никому не расскажет о том, как граф Даррин расстегивал ей платье! Никогда и никому она этого не скажет, даже Майлсу. Впрочем, и без того у нее получалась целая удивительная история, в которой Элиза играла роль настоящей героини, сумевшей выжить в трудных, почти экстремальных условиях. И хотя сейчас ничто в этой не закончившейся истории не казалось ей смешным, она была уверена, что с удовольствием посмеется после, когда все испытания останутся позади.
Думая так, она вытерла стол, убрала посуду, продукты и даже помыла несколько тарелок. Это было все, что она могла сделать для графа. Потому что надо было и руки свои поберечь.
Затем она поднялась в спальню, взяла оттуда книгу и вышивание, решив побыть на кухне, пока в комнате царит ледяной холод. Конечно, надо было принести наверх еще угля и попробовать растопить камин. Но ей не хотелось сейчас этим заниматься.
Прежде чем сесть удобно у камина на кухне, Элиза исследовала первый этаж. Она предпочитала, чтобы граф не видел, как она осматривает дом. Впрочем, исследовать было особенно нечего. Все комнаты, в которые заглядывала Элиза, были пустые, пыльные и без мебели. Явно, что граф и его мать жили в основном на кухне. В комнатах было очень холодно, а на окнах даже не было штор. И вообще все это очень странно, сказала себе Элиза.
К десяти часам она почувствовала такую усталость, будто целый день была на ногах, а не читала книгу, сидя у камина.
Граф по-прежнему отсутствовал, и она умирала от скуки. Элиза не привыкла оставаться одна, тем более в гостях. Обычно в гостях она развлекалась остроумными беседами или кто-то мог почитать вслух, пока она занималась вышиванием. Были прогулки, экскурсии, осмотры разных достопримечательностей. Там, куда она ездила в гости, были чудесные пейзажи, которые хотелось запечатлеть в карандашных рисунках, в пастелях, или в акварелях, а чаепития превращались в милые вчера, и она ждала их с нетерпением. И как же все было по-другому здесь!
Она снова вздохнула, отложила в сторону вышивание и попробовала читать книгу.
Граф вернулся в двенадцать часов, и она так обрадовалась ему, что чуть не запрыгала.
– На улице все еще идет снег, милорд? – спросила она, видя, что он и не думает с ней разговаривать.
– М-мг…
– Я слышала, как ветер выл все утро, и, по-моему, даже сильнее, чем вчера, – продолжала Элиза, не удовлетворяясь одними его междометиями.
Не обращая на нее внимания, граф достал из шкафа большой моток веревки. Сама не зная почему, Элиза забеспокоилась и спросила, для чего ему столько веревки.
– Становится опасно выходить из дома. Ничего не видно даже перед лицом. Я хочу протянуть веревку до хлева и через двор. Держась за нее, мы не потеряемся в пурге.
Элиза представила сразу, как она потерялась и бродит, спотыкаясь, по заснеженным болотам, а потом падает в конце концов, обессилев. Чтобы он не заметил, как она дрожит, Элиза поспешно скрестила руки на груди.
"И надо же было мне здесь очутиться в такую ужасную погоду, – думала она, – в этом старом холодном доме с мрачным и неприветливым хозяином, который называет себя графом!"
Но все-таки, напомнила она себе, он единственный живой человек в округе, и надо держаться к нему поближе, а то недолго и совсем одичать.
6
– Вы придете обедать? – спросила она, когда он направился к двери.
– Никогда не обедаю, – ответил он через плечо и вышел.
– Ну что ж, а я обедаю, – сказала она пустой комнате.
Она поискала в шкафу и в конце концов уселась за стол, поставив перед собой тарелку, на которой было яблоко, немного сыра и толстый кусок хлеба, густо намазанный маслом.
Прошел день. К вечеру Элизе хотелось выть от скуки. Даррин еще не вернулся.
Она удивлялась, что он может делать в хлеву целый день? А может, ему так неприятно было находиться с ней в одной комнате, что он предпочитал ей своих молчаливых животных?
Да как он смеет? В Лондоне мужчины добивались ее общества, считали счастьем танцевать с ней и беседовать.
Решив, что не время предаваться воспоминаниям, она набрала ведро угля и поднялась по лестнице. Вид холодной комнаты ее не вдохновлял. Кругом были разбросаны платья, даже ее ночная рубашка валялась на полу. Кровать не прибрана. Была бы тут Мэннерс! Служанка быстро навела бы чистоту и порядок. К сожалению, Мэннерс не было. Элиза даже ругнулась слегка, поставив ведро с углем у камина.
Прошло много времени, прежде чем ей удалось разжечь огонь. И она использовала все стружки и всю бумагу. Элиза даже пожертвовала несколькими листами своей бумаги для писем.
Измученная вконец, она села на корточках перед огнем. Слезы катились у нее по щекам при мысли об этом ее неожиданном заточении. Именно как заточение она воспринимала свое пребывание здесь. Казалось, что она не в состоянии уже это переносить.
Затем она вздохнула и выпрямилась. Нет, она не покажет грубияну графу своих слез. Вместо этого она будет спокойной – вплоть до того момента, когда сможет уехать отсюда.
Ветка дерева, которая мешала ей спать, все еще царапалась о стекло. Элиза вскочила, подошла к окну и распахнула его настежь. Наклонившись, она поймала ветку рукой. Снег сыпал в лицо, но Элиза все-таки отломила ветку.
– Вот так! – сказала Элиза, плотно закрыла окно и задернула шторы, чтобы тепло лучше сохранялось в комнате.
И затем неожиданно ее охватила какая-то жажда действия. Элиза убрала с пола все свои платья и повесила их аккуратно в шкаф. Она даже перестелила постель, и на этот раз вышло гораздо лучше.
Но вскоре, как и следовало полагать, это скучное занятие ей надоело. Она умылась, вылила грязную воду в ведро и отнесла его вниз.
Граф Даррин сидел у камина и читал книгу. Великолепная пушистая колли лежала на полу у его ног. Увидев ее, собака завиляла хвостом, но граф приказал ей лежать смирно.
Все еще сердитая на него за то, что он оставил ее на целый день одну, Элиза направилась к выходу.
– Держитесь за веревку! – крикнул он ей вслед.
Она знала, что ему не видно, с какой злостью вспыхнули ее глаза, но она постаралась, чтобы он услышал, как хлопнула за ней дверь.
От ураганного ветра у нее перехватило дыхание. Элиза вцепилась в веревку, чтобы не упасть Раза два она поворачивалась спиной к ветру, потому что ей нечем было дышать. В жизни она не видела такой ужасной погоды!
Держась за веревку, она медленно приближалась к загороженному месту. На этот раз и собака не крутилась под ногами. Элиза чувствовала себя совсем потерянной и одинокой среди злого ненастья.
У нее закоченели руки, и она пожалела, что не надела хоть какие-нибудь перчатки.
За загородкой она немного передохнула от ветра. Но на обратном пути один сильный шквал чуть не свалил ее с ног. Элиза напрягла зрение и теперь увидела сквозь пелену снега свет в окне кухни.
Крепче ухватившись за веревку, она пошла вперед, пробираясь с трудом в белой вязкой массе. Когда-нибудь кончится эта буря? Или метель будет продолжаться вечно?
Неожиданно порыв ветра распахнул ее меховую накидку. Ругаясь, Элиза отпустила веревку и застегнула накидку плотнее. Она тут же потеряла равновесие и зашаталась как пьяная. Она протянула руку, но не нашла веревку. Сделала шаг в том направлении, где она только что была, и развела руки в стороны. Веревка исчезла.
Элиза вглядывалась в белую пелену, надеясь увидеть свет лампы на кухне. Она знала, что если увидит свет лампы, то ей не понадобится больше веревка, потому что свет приведет ее к дому. Но почему-то и свет тоже исчез. Она была одна, в холоде и в снегу, и представляла уже самое худшее, будто она заблудилась на болоте.
При первой панике она себя сразу одернула. Перестань, Элиза, сказала она, ты не на болоте, и ты еще не заблудилась! Ты всего в двух шагах от двери, дурочка! Стой спокойно и смотри внимательно. Снег ослабнет, и ты увидишь свет лампы в окне.
Она действительно успокоилась и встала, дрожа от холода. Когда она двигалась, было не так холодно.
Граф должен заметить, что меня долго нет, подумала Элиза. И если даже он не хочет выходить в такую погоду на улицу, все равно его долг – спасти меня. Он даже собаку свою пожалел и пустил в дом. Неужели он не пожалеет меня?
В темноте она не видела и огня, который мог бы привести ее к дому.
И вдруг ледяной ужас пронзил ее душу. От этого ужаса ей стало еще холодней, чем от ветра и снега. А что если он нарочно убрал лампу, чтобы Элиза сбилась с пути? Может, он хотел, чтобы она погибла? Но нет, это исключено! Ведь он не знает, что она потеряла веревку.
Очередной шквал обрушился на нее. И затем на какую-то секунду ветер стих. Кажется, совсем рядом раздались голоса. Мужские. Один, глубокий, что-то спрашивал, а другой, высокий, быстро отвечал.
– Здесь! – крикнула она. – Я здесь! Помогите, пожалуйста!
Но ветер снова усилился, и в его реве утонула ее мольба.
Элиза спрятала окоченевшие руки под меховую накидку и расставила ноги пошире, чтобы не упасть. Наверное, эти голоса ей померещились, потому что она очень хотела их услышать.
Но где же граф думала она. Да встань же ты со своего стула! Оденься! Выйди из дома и найди меня!
Когда рука схватила ее за плечо, она закричала от страха. Потому что была уверена, что сзади нее только болото.
– Что вы тут делаете? – закричал граф ей в ухо. – Зачем вы отпустили веревку?
Элиза резко повернулась и замерла, не в силах ничего ответить. Теперь она видела лампу в окне, а справа, в двух шагах, натянутую веревку. Все было на месте, кроме нее самой – это Элиза стояла все время спиной к дому и лицом к болоту.
Не ожидая ответа, Даррин повел ее к дому. Оказавшись внутри, Элиза прислонилась к стене и надеялась, что не плачет. Нет, только бы не заплакать, Господи!
Она стояла перед ним, закрыв глаза, и чувствовала, как его руки развязывают ее накидку. Лишь когда он посадил ее на стул у камина, она открыла глаза. Собака лаяла так, будто хозяин уходил на целую неделю, а не на несколько минут. Даррин успокоил ее одним словом.
Элиза сидела на стуле и вся дрожала. Она думала, что никогда теперь не согреется. Граф встал перед ней на колени и взял ее руки в свои. Она была благодарна ему за то, что он ее сейчас ни о чем не спрашивает. Элизу охватило непонятное смущение. Она думала о его пальцах на ее голой спине.
Наконец она перестала дрожать, и ее руки немного согрелись. Тогда он встал и сказал:
– Я дам вам горячего чая и бренди.
Элиза пыталась дышать медленно и глубоко, чтобы успокоиться. Все кончилось благополучно, все прошло. Она спасена.
Он подал ей полную чашку ароматного горячего чая, и Элиза смогла держать ее сама, так что чашка не тряслась у нее на блюдце.
Молоко и сахар были на столе, а граф налил бренди в бокал.
Сам он сел напротив нее на свое обычное место. Его серые глаза смотрели на нее с любопытством. Но он не говорил ничего. Она выпила одну чашку и налила себе вторую.
– Выпейте и бренди, миссис, – сказал он. – Это сразу поможет вам согреться. Как же это все-таки случилось? Почему вы отпустили веревку?
– Моя накидка расстегнулась, и я боялась ее потерять, – ответила Элиза. – Я не думала, что ветер может сбить меня с ног. Когда я повернулась, то не видела уже лампу в окне, а протянув руку в другую сторону, не нашла веревку. Я никак не ожидала этого, милорд, уверяю вас.
Он вздохнул, кажется, осуждающе, и она смущенно опустила глаза.
– Ну вы что же, собирались стоять там всю ночь?
– Я знала, что вы станете искать меня и не шевелилась, думая, что так будет лучше.
– Хоть на это у вас хватило ума.
Это был сомнительный комплимент, и она вся напряглась. Но тут она вспомнила кое-что и сказала:
– Пока я там стояла, сэр, мне послышались голоса. Могу поклясться, что один голос был ваш и второй – другого мужчины.
В его лице не дрогнул ни один мускул.
– Должно быть, ветер. Здесь нет никого, кроме нас, миссис.
– Но я уверена, что слышала голоса, – продолжала настаивать она.
– Вам показалось, – резко прервал ее он. – Не выдумывайте!
Он встал и подошел к шкафу. Элиза слышала, как он гремел посудой, а потом закрыла глаза и задремала. Нет, голоса были, думала она еще сквозь сон, были, что бы он там ни говорил. От камина шло приятное тепло, и Элиза уснула.
Когда граф приготовил ужин, она уже крепко спала, уютно примостившись на стуле. Граф посмотрел на нее и только покачал головой.
7
Позднее они поужинали уже привычной для Элизы простой, но вкусной пищей и будто по обоюдному согласию, не сговариваясь, взяли по книге и принялись читать.
Теперь Элиза думала, что на кухне удивительно хорошо, тепло и уютно. Особенно приятно было смотреть на весело пылающий камин. От пламени по стенам метались загадочные тени, а за окном по-прежнему бушевала буря.
В комнате стояла тишина. В другом месте и при других обстоятельствах Элиза назвала бы эту тишину мертвой. Потому что вокруг не было много людей, не играла шумная музыка, не звучал громкий смех, не слышалась оживленная беседа. Но зато вслушиваясь в эту тишину, она могла определить любой звук в комнате и на улице. Вот это, конечно, воет ветер, кружа вокруг дома и стучась в окно. А у окна тихо посвистывает лампа. Шипят угли на решетке камина, когда они загораются. Тикают глухо на стене старые часы. И шуршат переворачиваемые страницы. Колли взвизгивает во сне, растянувшись у ног графа Даррина. Элиза поглядывает иногда на собаку и думает, что той, наверное, снится, как она охотится за кроликом в теплый летний день.
И сама чувствует на себе пристальный взгляд графа. Элиза резко поднимает голову, и он не успевает отвести глаза.
– Почему вы смотрите на меня? – спрашивает она требовательно.
– Хотел убедиться, что с вами все в порядке. А что, смотреть это преступление?
– Нет-нет, конечно нет. Я… спасибо, что вы так заботливы.
Он хмыкнул неопределенно, а потом сказал:
– Мне кажется, что вам не очень нравится книга, которую вы читаете, миссис. В моей библиотеке много книг, вы можете взять любую.
– Благодарю вас, но вы ошибаетесь. "Чайльд Гарольд" меня действительно увлекает. Я просто без ума от Байрона.
– Да, мне приходилось слышать, что большинство женщин от него без ума. Но интересно, находили ли бы вы его таким же увлекательным, если бы он был с седой бородой, толстый и хромой?
– Вы завидуете его популярности, сэр? – удивленно спросила она. – Честно сказать, мне даже трудно представить, какое вам дело до его популярности, если вы живете тут так уединенно в глуши.
– В глуши? – повторил он. – Нет, что вы, я ему нисколько не завидую. Пусть себе развлекает женщин. Похоже, что это единственное занятие, в котором он силен.
– Он очень талантливый поэт, милорд. Хотя, несомненно, это занятие ничего не стоит в ваших глазах. Но в жизни есть не только овцы и сельское хозяйство, смею вам заметить.
Он посмотрел на нее холодным взглядом.
– Вы, конечно, имеете в виду светскую жизнь, миссис? Ту жизнь, которую ведут создания, не признающие ничего, кроме собственного удовольствия. Опустившиеся пьяницы, повесы и игроки, вот они кто такие Никчемные мужчины и неразборчивые женщины.
Элиза мысленно сосчитала до десяти. Нет, пообещала она себе, она постарается владеть собой. Он не выведет ее из равновесия. В конце концов, что может этот фермер знать о светском обществе. Это в порядке вещей, полагала она, – невоспитанные люди всегда насмехаются над тем, чего сами не понимают. Было бы глупо, если бы она сейчас вспылила и стала его одергивать. Наоборот, она могла его лишь пожалеть. Тем не менее, подумала она с обидой, он не сомневался, отзываясь пренебрежительно о ее друзьях, ее семье – да, и даже о ней самой! Как он смел! Получается, что он и ей дал весьма нелестную характеристику. Неразборчивая. Неправда, никогда в жизни она не была неразборчивой!
– Вы решили, что лучше всего будет не отвечать? Я так и думал, – самодовольно проговорил он.
– Видите ли, сэр, я могла бы многое вам сказать, но я у вас в гостях и поэтому воздержусь.
– Вы не должны стесняться, миссис. Говорите все, что вам взбредет в голову. Мне абсолютно все равно.
– Благодарю вас, но, кажется, мне действительно лучше промолчать, – ответила она и тут же пожалела, увидев, что он снова открыл свою книгу. – Вижу, вы тоже увлечены чтением, сэр, – сказала Элиза. – Могу я поинтересоваться, что у вас за книга?
– Конечно, можете. Это "Том Джонс". Не то чтобы это моя настольная книга, но я нахожу ее забавной. Впрочем, как и в первый раз, когда я читал ее еще ребенком.
– Вряд ли вы были тогда ребенком, сэр! – воскликнула она с напускным ужасом. – Все-таки это произведение Филдинга не рассчитано на детей, поскольку там все, хм… обнажено…
Похоже, что в его серых глазах мелькнул веселый смех, или ей показалось?
– Вполне возможно, миссис, что вы и правы. Но теперь мне тридцать пять, и я вроде бы созрел, чтобы читать такие книги, как вы думаете?
Элиза быстро сообразила, куда может увести этот разговор, и решила сменить тему.