Впрочем, мне еще не раз суждено было поразиться. Рядом с Эро целовался с бокалом пьяный Камилл Демулен. Близкий друг Дантона! Так же, как и Эро… Напротив Демулена сидел Жак Эбер собственной персоной. Соседство этого человека с друзьями Дантона было просто невероятно. Бешеный – собутыльник снисходительных! Я ничего не могла понять. Неужели вино всех так объединяет?
Наконец, гостем врага Республики был и представитель республиканской власти Мишони, инспектор парижских тюрем. Он-то в первую очередь должен был бы арестовать Батца. Но он почему-то не спешил и предпочитал мило развлекаться в обществе экзальтированной худой красотки, которую я уже знала под именем мадам Амарант, содержательницы одного из столичных борделей. Здесь же был и тот невзрачный человек по имени Шабо, которого я встречала в банкирской конторе Клавьера и на которого никто не обращал внимания. Теперь он, кажется, нашел себе компанию: он держал на коленях девицу лет шестнадцати, говорившую с немецким акцентом и явно такую же пьяную, как и он. Был здесь и смешной маленький толстяк, лицо которого показалось мне знакомым… Но главным для меня сюрпризом было присутствие на этом ужине самого министра финансов, одного из столпов Жиронды, старого Этьена Клавьера.
– Ах, черт побери, что это за милашечка! – прорычал Эбер, оборачиваясь. – Надо бы только приодеть ее получше или раздеть совсем, и тогда, клянусь дьяволом, старый распутник Папаша Дюшен будет доволен!
Он был пьян до того, что не мог подняться со стула, и изо рта у него текла слюна. Речи этого человека были мне особенно омерзительны. Я брезгливо обошла его и села на свободное место рядом с Камиллом Демуленом. Этот друг Дантона мгновенно повернулся ко мне: глаза его были полны пьяных слез.
– Ах, что за прекрасный вечер, не правда ли, сударыня! Луна, звезды, первые поцелуи и все такое… Вы очень похожи на мою жену, уверяю вас, очень похожи. – Он всхлипнул. – О, моя нежная Люсиль! Когда же снова повторятся чудесные дни нашей юности?!
Он залился слезами, словно переживал огромное горе. Инспектор тюрем игриво щипал за талию мадам Амарант, и та нервно вскрикивала, разражаясь весьма странным смехом.
– Какое мне дело до вашей политики? – говорил старик Клавьер. Он был пьян, но не до крайней степени. – Уж позвольте мне брать пример с моего сына – все знают, что он мерзавец и все делает мне назло, но никто не скажет, что он не умеет делать деньги. Так позвольте же мне интересоваться финансами. Волнения в Вандее, недавний раздел Польши, это злосчастное падение Франкфурта – ну и что же? Всегда и везде я преследовал не интересы политики, а интересы своего министерства… За что пострадал от королевского произвола, да-да, пострадал.
Было трудно понять, о чем он говорит, и к нему мало прислушивались. Шабо целовал в шейку ту самую юную девицу и спрашивал ее, вправду ли она еврейка и для ее братьев двести тысяч – пустяк.
Эро де Сешель вскоре ушел, забрав с собой Камилла Демулена. Мишони с мадам Амарант куда-то скрылись, видимо, решив предаться любви. Эбер упал лицом на скатерть и безмятежно захрапел, забыв о том, что завтра ему снова предстоит лаять со страниц "Папаши Дюшена". Клавьер-старший безуспешно метался по коридорам, громко призывая своего лакея.
Барон де Батц вздохнул с видимым облегчением и знаком пригласил меня следовать за ним. Он, видимо, нажал какую-то потайную кнопку, и книжный шкаф, повернувшись вокруг своей оси, открыл мне узкую темную лестницу, ведущую вниз. Удивленная, я спустилась вслед за Батцем. Потом что-то громко звякнуло. Я увидела большой железный люк, крышка которого была открыта и давала возможность видеть странную передвижную площадку – на ней могли бы уместиться четыре человека. Барон подал мне руку. Я ступила на эту площадку, со страхом чувствуя, что она приходит в движение и мы спускаемся куда-то вниз. Шуршали канаты. Сквозь скрип блоков я едва расслышала приказ барона пригнуться – едва я сделала это, как над нашими головами с ужасным лязгом сомкнулись длинные острые ножи, узкие, как бритвы, и установленные по обеим сторонам люка с такой частотой, что, если бы не предупреждение Батца, мне бы отрезало голову.
– Для кого это вы устроили такую ловушку? – произнесла я, со страхом выпрямляясь.
– Для непосвященных, разумеется. Никогда не знаешь, кто захочет проникнуть в твои тайны. Тем, кому я доверяю, они открываются сами, а предателей они убивают.
Я ничего не сказала на эти зловещие слова, произнесенные без всякого юмора. Лифт тем временем прибыл на место. С помощью Батца я сошла на пол и наблюдала, как площадка поднимается вверх. Мы были в комнате, где вся мебель состояла из трех стульев, кушетки и масляной лампы.
– Здесь мы можем поговорить спокойно. Даже на дне океана мы не были бы в большей безопасности.
Я молчала, ожидая, что же он мне предложит, и чувствуя, что начинаю немного бояться этого человека – невозмутимого, расчетливого и в то же время способного на самые безумные поступки, вроде попытки спасти короля. Я не знала о Батце совершенно ничего, он представлял для меня полнейшую тайну, окутанную странными подробностями. Эти двойники, люки, заброшенные особняки… Я не была суеверна, но все это нагоняло на меня почти мистический ужас.
– Как я понимаю, вы хотите достать пропуск и свидетельство о благонадежности и с их помощью покинуть Париж, – произнес Батц, удобно усаживаясь и вытягивая длинные скрещенные ноги. – У вас есть дети, и вы хотите забрать их.
– Да.
– Сколько же у вас детей?
– Трое.
– Так много?
– Видите ли, они не совсем мои дети. Словом, у меня есть воспитанница и… – Я решила не продолжать. – Не понимаю, почему это вас интересует.
– Почему? Я хочу предложить вам сделку. Я чуть не рассмеялась.
– Сделку – мне? Но я ничего не могу.
– А по-моему, можете очень многое. У вас есть одно незаменимое качество – вы были при дворе и имели честь быть подругой Марии Антуанетты. Таких людей сейчас поискать – они либо убиты, либо эмигрировали. Так вот, я хочу, чтобы вы выполнили мое поручение, а я взамен дам вам пропуск, и вы доедете до своей Бретани, не встретив ни малейшего препятствия.
Я смутно, подсознательно догадывалась, чего он хочет, и меня охватил страх. Меня впутывают в политические интриги, в те самые дела, за которые можно поплатиться головой. Я столько раз давала себе зарок, что не буду ввязываться в политику, но меня снова и снова влечет туда, как в омут, где можно найти гибель.
– Что же вы хотите в обмен на пропуск? – тихо спросила я, чувствуя, что бледнею в ожидании ответа.
– Спасения королевы.
Так я и знала! Этот человек полагает, что если он может среди толпы выхватывать шпагу и призывать спасти короля, то и я стану поступать таким же образом! Спасти королеву! Можно ли представить себе задачу более безнадежную? Этот человек явно решил посвятить свою жизнь несбыточной мечте, но у меня есть дети, и я не желаю подвергать себя опасности!
Ужас так ясно отразился на моем лице, что барон недовольно сжал губы, и его черные, как ягоды терновника, глаза метнули молнии.
– Разве вы не роялистка? Отвечайте!
– Разумеется, роялистка, но…
– Вы любите королеву?
– Да.
– Сознаете ли свой долг перед ней?
– О да, но я полагала, что исчерпала все свои возможности и…
– Если сознаете, так почему же не хотите спасти ее?
И тут я взорвалась. Кровь прихлынула к моим щекам, ладони гневно сжались в кулаки.
– Не смейте на меня кричать! Вы просто невежа! Если уж вы аристократ и роялист, то потрудитесь хоть вести себя соответствующе! Вы говорите мне всякую чушь и сердитесь, когда я отказываюсь вас понимать… Почему я не хочу спасти королеву? Да это же абсурд! Конечно хочу. Но вы просто глупы, если полагаете, что я могу это сделать!
Он порывисто наклонился ко мне, лицо его было бледно от гнева:
– Вы настоящий дракон, да? Но мне не составит труда убедить вас в том, что вы выполните то, что мне от вас нужно. Иначе я выдам вас полиции, и вы никогда не увидите своих детей.
Я замерла от неожиданности, словно мне выплеснули в лицо стакан холодной воды. Постепенно до моего сознания доходило, что я всецело в его руках. Он впутывает меня во что-то темное, непонятное, не предоставляя даже возможности выбора! И я вынуждена – вернее, меня заставляют – думать о каких-то интригах и заговорах в то время, когда моя голова занята лишь мыслями о Жанно!
– Дело по спасению ее величества организую я, – уже мягче продолжал барон. – Вам предстоит выполнить только одну часть этого спектакля – не скрою, очень опасную и трудную.
– И этот спектакль, вероятно, провалится так же, как и тот, что вы устроили в день казни короля!
Он откинулся на спинку стула, пристально меня разглядывая.
– Господин барон! – начала я умоляюще. – Чего же вы хотите от меня? Я только женщина. Ей-богу, я ничего не могу. Я не заговорщица и не авантюристка, у меня не та натура. Я хочу видеть своих детей, и то, что вы пользуетесь материнскими чувствами в своих целях, – это просто бесчеловечно! Сама Мария Антуанетта, моя подруга, которую я люблю и уважаю, презирала бы вас за это и не приняла бы такой помощи.
– Королева свободна в своих чувствах. Вы – нет. Вы мне нужны.
– Но почему же именно я?!
– А кому же поверит Мария Антуанетта, как не вам? Меня она не знает, при дворе я не бывал. Вы нужны мне как связная, и я от вас не отступлюсь. Такая удача редко случается. Подруг у королевы было не так уж много.
Я поняла, что это последнее слово Батца, и сердце у меня упало. Господи ты Боже мой, до каких же пор это будет продолжаться? Кажется, я обречена вечно бродить по замкнутому кругу в поисках этого злосчастного пропуска и каждый, кто захочет, будет шантажировать меня этим!
– Так вы согласны?
– Что же мне остается? – выдохнула я. – Хотя, если бы не дети, вам бы ни за что не заставить меня.
Он тяжело усмехнулся. Мне было противно смотреть в это смуглое каменное лицо, и я опустила глаза. Пальцы у меня сжались до боли, до хруста в суставах – этим я пыталась хоть немного умерить гневную дрожь, охватившую меня.
– Что я должна делать, сударь?
– Прежде всего, принять от меня вот такую маленькую ампулу.
Решительным жестом я отвела его руку.
– Вы уже давали мне яд. Давно, еще в августе.
– Теперь я даю вам не яд. Это снотворное. Очень сильное средство, помогающее в тех случаях, когда необходимо кого-то выбить из колеи. Мало ли какие ситуации случаются… А этого вещества хватит, чтобы заставить уснуть десять человек, не меньше.
Я машинально взяла эту ампулу и спрятала. Поистине, теперь я оснащена не хуже заправской шпионки. Ах, как прекрасно было бы проявить гордость и послать Батца с его ампулами к черту! Но что будет с Жанно, если я попаду па гильотину? И я… я еще так молода, чтобы умирать!
– Расскажите мне суть дела, сударь.
– Суть? Нет, сути вам не узнать. Я расскажу вам только то, что будет основой вашей роли. Заговор – штука серьезная. В таких делах общую картину дела я не рассказываю никому. И никому не доверяю.
Он придвинулся ко мне и медленно начал свой рассказ… Я слушала его, как во сне, и с первого раза ничего не запомнила. Мало-помалу мне начинали вырисовываться масштабы той опасности, которой я подвергаюсь. И этому негодяю нет никакого дела до того, что я могу быть арестована, в то время как он будет отсиживаться в своих люках и подземных ходах! Валентина была права: этому человеку все нипочем, кроме своей идеи, он не щадит себя, но еще более беспощаден к другим…
– Итак, ваша задача будет двоякой: посвятить королеву в наши замыслы, служить, так сказать, связной между ее величеством и мной и, с другой стороны, попытаться выявить среди людей, которые ее обслуживают и стерегут, тех, которые способны продаться. Будьте наблюдательны, сударыня. И осторожны. Мне все равно, что случится с вами, но мне не безразлично, удастся ли мой план или нет.
Я была о нем такого плохого мнения, что даже его прямота меня не шокировала. Я подняла голову и, стараясь придать голосу твердость, спросила:
– Так когда же мне идти?
Жан де Батц поднялся, заложил руки за спину и прошелся по комнате. Затем обернулся и, будто что-то припомнив, ответил:
– Завтра 2 февраля, праздник сретенья Господня, внесения Иисуса во храм и очищения Богоматери. Завтра все дарят друг другу свечи… Вы же подарите ее величеству надежду. Надеюсь, вы запомнили, что и за чем выполнять.
Я с усилием кивнула.
– Вот еще что, – сказал барон небрежно. – Потрудитесь ничего не сообщать о нашем разговоре Клавьеру.
– Почему? – спросила я удивленно. Именно от Клавьера мне хотелось услышать совет!
– Потому что у него к вам слишком нежные чувства, черт побери! – крикнул Батц, внезапно разъяряясь. – Ненавижу, ненавижу этих нежных голубков, способных ворковать о любви в тяжелое для монархии время!
– Жизнь продолжается даже несмотря на казнь короля.
– Так вот, я вам запрещаю продолжать такую жизнь, запрещаю рассказывать Клавьеру о том, что вы услышали от меня!
– Может быть, вы потребуете, чтобы я стала монахиней, как вы? – спросила я едко.
Удар попал в цель. Я интуитивно нащупала слабое место Батца – одиночество, длинные ночи, которые он проводит в своей холодной постели, далекий от человеческого тепла, ласки и тем более женской любви, – нащупала и теперь была рада уязвить его побольнее.
Он тяжело перевел дыхание.
– Я скажу вам только одно: если Клавьер окончательно сойдет с ума и с помощью своих связей попытается вырвать вас из моих рук, я сделаю так, что о его делишках станет известно Комитету общей безопасности. Решайте сами, в ваших ли интересах сообщать ему содержание нашей беседы.
Решительно, этот человек всегда и во всем пользовался своим излюбленным средством – шантажом.
Я ничего не ответила. Про себя я уже решила, что ничего не скажу Клавьеру. Не следует никого впутывать в это дело… У Рене и так много забот: достаточно послушать, как его проклинают на всех парижских перекрестках… А я… Я, наверно, все-таки влюбляюсь в него, раз меня это волнует.
Батц повернулся ко мне. Левое веко у него чуть заметно дергалось, словно от нервного тика.
– Вы свободны, сударыня.
Даже король не мог бы закончить аудиенцию более высокомерно.
Когда я шла к карете, в которой Бальтазар Руссель, загадочный и молчаливый, должен был отвезти меня из Эрмитажа де Шаронн домой, из ночной темноты вынырнула коренастая приземистая фигура и направилась ко мне. Я услышала громкий, исполненный радости голос:
– Ах, как я рад, мадам, как я рад! Подумать только, встретить вас здесь – это так неожиданно!
Я узнала того самого толстяка, что присутствовал у Батца за ужином, и была уверена, что встречала его раньше, только не могла вспомнить фамилии.
– Разве вы не узнаете меня, мадам? Конечно, раньше вы так мало обращали на меня внимания! А ведь я Боэтиду.
Да-да, я его вспомнила. Этот человек при Старом порядке вечно вертелся вокруг моего отца, выпрашивая какие-то мелкие должности и пенсии. Я не знала, каков круг его занятий и зачем он нужен моему отцу, да и не хотела знать.
– Да, господин Боэтиду, я узнала вас.
– О, какое счастье! Дочь принца не забыла меня?
– Конечно нет, – произнесла я рассеянно.
– Могу ли я увидеть вас снова, чтобы засвидетельствовать свое почтение?
Я нетерпеливо переступила с ноги на ногу и увидела, что Руссель уже подает мне знаки. Торопливо отступив от Боэтиду, я равнодушно пробормотала:
– Мне очень жаль, сударь, но мне надо ехать. Поверьте, я была очень, очень рада с вами встретиться.
Боэтиду сейчас весьма мало занимал мои мысли.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
УЗНИЦА ТАМПЛЯ
1
Великий христианский праздник сретенья Господня пришел в Париж вместе с первым дыханием весны. Было тепло, как в марте, солнце залило город ласковым светом, и растаяли остатки снега. Разбухла от воды Сена, и вербы на Волчьем острове, выше Сите, купали в реке свои длинные ветви с чуть набухшими почками. Цветочницы продавали первые букетики подснежников, лица парижан чаще освещала улыбка, и Париж наполнился нежными запахами, задышал теплом, заголубел чистым небом и зазвучал звонкими апрельскими переливами – казалось, что уже весна, хотя был только февраль.
Но лицо сержанта, ведающего охраной третьего пропускного пункта, ведущего в Тампль, было под стать ноябрю.
Двое первых ворот мы прошли легко, не встретив никаких препятствий. Моя спутница Бабетта, дородная и румяная, как крестьянка, только что приехавшая в Париж, служила в Тампле с самого августа и уже успела познакомиться с солдатами. Она была вне подозрений. Батц щедро заплатил ей, и за эти деньги она легко согласилась провести меня в Тампль под видом своей помощницы и ни в чем мне не препятствовать.
Я была одета как обыкновенная служанка: пышный, весь в оборках белый чепец, кокетливо заколотый дешевой булавкой, серый корсаж, черная суконная юбка и длинный накрахмаленный передник, шуршащий, как оберточная бумага, а поверх всего этого – темный буржуазный плащ, стянутый у шеи тесемкой. Вместе с Бабеттой мы несли медный таз с ручками, заполненный горячими блинами, свежим сыром, бутылями молока и крынками сметаны. Творог был еще теплый и своим запахом приятно щекотал ноздри.
Сержант подозрительно покосился на содержимое таза, снял с плеча ружье и штыком подбросил вверх несколько блинов, проверяя, нет ли чего запретного. Вопреки его ожиданиям, там действительно ничего не было, но действия сержанта вызвали горячий протест со стороны Бабетты.
– Да чтоб вам провалиться, болван вы эдакий! Невежа вы и есть невежа! Поглядите, что вы наделали! Станет ли это теперь есть вдова Капет? Дурак вы последний! Зальете глаза спозаранку вином и готовы потом все на свете испортить.
– Закройте свой рот, глупая женщина, – сказал сержант гнусавым голосом. – Я стою на посту. Кто это сегодня с вами? Что за девицу вы привели с собой? Я никогда ее не видел, прежде вы брали с собой другую помощницу.
Бабетта приняла воинственную позу.
– Ах, если весь вопрос в том, чтобы гнусавить, то за этим дело не станет! – И она загудела в нос самым отвратительным образом: – Мой генерал, прежняя помощница ушла от меня, потому что подыскала лучшее место. Разве я не имею права взять себе другую?
Сержант не слушал ее.
– Ступайте в караулку, там вас обеих обыщут. Ступайте, кому сказано! Ну?
Бабетте, несмотря на ее воинственность, пришлось подчиниться, и она увлекла меня за собой в караулку, награждая по пути сержанта очень нелестными эпитетами.
Нас действительно обыскали, прощупали швы одежды, проверили подкладки, нижнее белье – причем этим занимались не женщины, а простые солдаты, мужчины. Надо сказать, они тоже были смущены свалившейся на них миссией, но дело свое исполняли исправно. Результаты обыска были ничтожны: у Бабетты отобрали кухонный нож, объяснив, что у повара ножей достаточно.
Таким образом, два лимона, помещенных в нашем тазу, показались солдатам совершенно невинными.
Мы прошли на кухню, располагавшуюся в подсобном помещении. Здесь было жарко и душно, воздух пропитался запахом жареных цыплят. Людей было немного – как я знала, раньше, до казни короля, кухню обслуживало много поваров и поварят, но теперь остался только один, специально выбранный Коммуной, да служанка, не считая Бабетты и меня.