– Дорогое дитя мое, я буду говорить вам не вполне приличные вещи… возможно, ваши уши не привыкли к ним…
"К чему не привыкли мои уши! – подумала я. – Да есть ли что-нибудь такое, о чем бы в Версале не говорилось?"
– Только долг толкает меня на этот разговор!
– Какой долг, сир?
– О, только долг перед белыми лилиями, конечно!
Я была окончательно сбита с толку и даже смутно не догадывалась, что же ему от меня нужно.
– Простите, ваше величество, но я ничего не понимаю.
– А вы послушайте, мадемуазель. Вспомните, как вы блистали при нашем дворе пятнадцать месяцев назад. Мой брат, граф д'Артуа, он был увлечен вами, и эта связь, я знаю, не была платонической.
Меня бросило в дрожь. Можно было себе представить, какова была эта связь, если даже по прошествии такого времени меня все еще одолевает смущение.
– Да, вы правы, государь, – сказала я тихо. – Его высочество оказал мне честь, удостоив меня своей благосклонностью.
– И у меня есть все основания считать, что ребенок, который у вас родился, – сын моего брата, но только вы, по своей скромности, не решаетесь в этом признаться.
Пораженная, я смотрела на короля. Мысль о том, что моего ребенка могут считать сыном принца крови, давно уже не приходила мне в голову. С того времени, как я выяснила, что отец Жанно – Анри де Крессэ. Но другие-то этого не знали! Как не знали и точной даты рождения моего сына. Легко можно солгать, что он родился не в июле, а в сентябре, то есть в срок. А сколько выгод можно извлечь из этой лжи… В частности, сыграв на этом, я могу вернуть себе сына. Конечно, сам граф д'Артуа не так наивен, как король, и никогда не будет уверен точно, что Жанно – его сын. Но не будет уверен и в обратном… Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, пока я сидела молча, с виду побледневшая и спокойная. Моя бледность еще больше убедила короля, что его догадка справедлива.
– А, я вижу, вы признаете это! Не бойтесь, дитя мое! Ваш сын – сын графа д'Артуа, отпрыск Бурбонов, пусть незаконнорожденный, но ведь его кровь от этого не становится более жидкой, правда? Это королевская кровь!
– И она священна, – подхватила я живо, – она достойна того, чтобы находиться во Франции.
Людовик XVI насторожился.
– Во Франции? Что значит – во Франции? Уж не хотите ли вы сказать, что он в какой-то другой стране?
– Сир, он был оставлен мною на Мартинике! Мне стыдно в этом признаваться, но это так.
– Это большая ошибка. Но мы исправим ее.
– Вы привезете его сюда?
– Да, мадемуазель, я лично позабочусь об этом. Ребенок должен занять в обществе положение, подобающее его происхождению.
В порыве радости я схватила руку короля и осыпала ее поцелуями. Слезы показались у меня на глазах.
– Ах, сир! Сделайте это поскорее! Поверьте, это совсем нетрудно. Нужно только написать приказ… Там, на Мартинике, ребенок находится на воспитании у господина и госпожи де Круа…
– Кто это такие?
– Понятия не имею, сир, но слышала, что они обеспеченные и солидные люди. Они без промедления выполнят ваш приказ.
– Я пошлю приказ не им, а губернатору Мартиники.
Я прикусила язык, чувствуя острую радость. Конечно, станет король Франции переписываться с какими-то креолами! Он вернет мне сына, а люди, укравшие у меня Жанно, будут достаточно наказаны королевским пренебрежением.
– Я займусь этим делом, мадемуазель, еще до начала созыва Государственного совета.
Я была вне себя от счастья и в мыслях возносила короля до небес. Людовик XVI – самый лучший государь на свете! И какой надежной защитой стало имя графа д'Артуа для моего сына. Всегда и везде я отныне буду говорить, что именно он – отец Жанно.
– Вы так добры, сир! – воскликнула я, сияя от счастья.
– Благодарю, мадемуазель, – смущенно отвечал король, осторожно отнимая свою руку, которую я покрывала поцелуями, – я, еще когда вы были девочкой, обещал заботиться о вас. Кстати, ваше скорое замужество… Готовы ли вы к нему?
Я подавленно молчала. Стоило ли обременять Людовика XVI еще и этими заботами? В конце концов, это не так уж ему нужно. И в любом случае он не станет решительно вмешиваться, чтобы что-то изменить.
– Сир, я не могу сказать вам ничего другого, кроме того, что только воля моего отца вынуждает меня на этот брак. С другой стороны, я не могу сказать ничего плохого о принце д'Энене.
– Да, вы правы… – сказал король, поглаживая подбородок. – Он на хорошем счету у принца Конде, и в таком возрасте – уже полковник… Но вы, дочь моя, – не слишком ли вы страдаете от необходимости выйти за него замуж?
– Нет, сир, не слишком. Честно говоря, я к этому равнодушна.
– Ваше сердце не затронуто, я понимаю… Но мне почему-то кажется, что принц д'Энен будет хорошим супругом. Мне нравится этот молодой человек. Тихий, спокойный, застенчивый, он так не похож на многих придворных вертопрахов. А это совсем не плохо, уж поверьте мне.
– Да, сир, – произнесла я без всякого выражения. Людовик XVI решил закончить эту тему.
– Итак, мадемуазель, мы рады видеть вас в Версале. Надеюсь, вы найдете время выразить свое почтение графу д'Артуа?
– Я намеревалась пойти к его королевскому высочеству сразу же, как засвидетельствую свое почтение вам, государь.
Несмотря на не слишком приятное окончание аудиенции, из кабинета короля я выходила счастливая, как никогда ранее. Великолепные росписи на стенах и потолке Эй-де-Беф, витые консоли, сверкающая мозаика, блеск позолоты на роскошной мебели, струящийся бархат портьер – все это сейчас казалось мне в тысячу раз прекраснее, чем накануне. Я увидела свою мачеху, ожидающую моего появления, не выдержала и, подбежав к ней, поцеловала в щеку.
– Тише, тише! – воскликнула она. – Что за нежности? Помните об этикете!
Эти слова быстро охладили меня, и я, придя в себя, сразу уяснила неестественность своего поведения. Я не любила Сесилию, свою мачеху, и виделась с ней очень редко. Она платила мне тем же, хотя, возможно, в душе уже смирилась с тем, что именно я, внебрачная дочь ее мужа, стану наследницей титула и состояния.
– Благодарю за напоминание, – сказала я с едкой горечью в голосе. – Напомню и вам, сударыня, что у вас булавка от пластрона откололась, и выглядит это почти неприлично.
С холодной улыбкой она возвратила жемчужную булавку на место.
– Вы остры на язык, моя милая. Только не следовало бы демонстрировать это во время аудиенции. Ваш отец рассержен тем, что вы сказали о своих чувствах к принцу д'Энену.
– Мне наплевать на это. Я иду сейчас к графу д'Артуа… Мимо проходила герцогиня Диана де Полиньяк в великолепном розовом платье. Она услышала мои последние слова.
– А, вот и вы! – воскликнула герцогиня. – Мы с вами еще не виделись. Ну, здравствуйте, душенька. Кажется, вы хотели видеть графа? Он сейчас у своей жены.
– Вот и отлично. Я им обоим засвидетельствую почтение.
– Я похищаю вас, душенька! Пойдемте к д'Артуа вместе. Она подхватила меня под локоть и повела длинными знакомыми галереями.
Апартаменты жены графа, дочери сицилийского короля Виктора Амедея III, были, как ни странно, полны придворными. Обычно графиня д'Артуа не пользовалась вниманием света. Принц относился к ней небрежно и даже пренебрежительно, а аристократы втихомолку смеялись над ней.
– Что, граф д'Артуа влюбился в свою жену? – спросила я у герцогини. – Раньше он не тратил дневное время в ее салоне.
– Вам лучше это знать, душенька! – отвечала герцогиня с известной долей иронии, которая превратила ее слова в намек. – Вы были таким близким другом его высочества.
Я прошла в салон, изящно присела в реверансе, только потом заметив, что граф д'Артуа пока меня не видит. Он был занят разговором с каким-то офицером. Графиня д'Артуа, сидевшая в глубоком кресле, холодно кивнула мне. По ее лицу очень ясно промелькнуло выражение неприязни.
Этикет не позволял мне заговорить первой, а принцесса умышленно молчала, желая поставить меня в неловкое положение. Но в эту минуту граф д'Артуа резко обернулся. Он заметил меня и наши глаза встретились.
Он совсем не изменился, только взгляд стал еще более дерзким, а манеры более бесцеремонными. Бледность его лица говорила о том, что в прошедшую ночь он либо здорово напился, либо слишком увлекся любовью. Несмотря на последнее предположение, я сразу, по первому же взгляду принца поняла, что в его отношении ко мне ничего не изменилось. Его глаза говорили: "Вы вернулись? Я довольно долго ждал этого. И я не ожидал, что вы так чертовски похорошеете. Разумеется, я заполучу вас вновь, чего бы мне это ни стоило".
– А, значит, слухи о вашем приезде были правдивы, мадемуазель!
Я снова сделала реверанс, стараясь держаться как можно более холодно.
– Да, ваше высочество, вчера утром я вернулась в Париж. Его глаза сверкнули. Я интуитивно поняла, что он тоже считает, что Жанно – его сын. Или просто догадывается об этом.
– Вы не очень-то спешили в Версаль, – небрежно произнес он сквозь зубы.
Но за небрежностью тона я чувствовала совсем другое. Его взгляд просто впивался в меня, скользя по лицу, волосам, груди, полуоткрытой глубоким декольте, и маленьким ногам, обутым в атласные туфельки, чуть виднеющиеся из-под пышных юбок. Я была сейчас безупречна, поэтому легко терпела этот взгляд принца.
– Провинция пошла вам на пользу? – резко спросил он.
– Да, ваше высочество.
– Вы не стали провинциалкой, поздравляю вас.
– Благодарю, ваше высочество.
Он должен был понять, что я не расположена разговаривать откровенно, особенно сейчас, под пристальными взглядами придворных. Да и вообще мне не хотелось продолжать наши отношения.
– Я слышал, вы выходите замуж, мадемуазель?
– Да, принц. Выхожу замуж за принца д'Энена де Сен-Клера.
– Отличная партия, мадемуазель! Принц, черт возьми, молод, хорош собой… ну, а то, что он не умеет и слова сказать, – это ведь не такой уж большой недостаток, не так ли?
"Уж не ревнует ли он?" – подумала я. Но в любом случае я ничего не отвечала на это язвительное замечание, стояла молча и невозмутимо, как статуя. О, я умела держать паузу. Пауза иногда больше, чем слова, дает понять собеседнику, что он сказал глупость.
– Я буду на вашем венчании, слышите? – Он сказал это так, словно угрожал мне.
– Слышу, монсеньор, и благодарю. Это большая честь для нас.
– Вот и прекрасно. Надеюсь, вы будете счастливы. Граф д'Артуа надменно протянул мне руку для поцелуя. У меня запылали щеки. Такого поворота я не ожидала, иначе ни за что бы не явилась на эту аудиенцию. Конечно, этот негодяй имеет право так поступать. Но, черт возьми, я бы поцеловала руку кому угодно, только не ему! Он был моим любовником, он был для меня кавалером, но только не принцем крови и не повелителем! И теперь он полагал, что может унижать меня?
– Благодарю вас, принц, за добрые пожелания, – сказала я холодно, не делая ни шагу к протянутой руке графа. – Ваше присутствие на свадьбе сделает меня несказанно счастливой.
Он ждал напрасно. Произнеся эти слова, я сделала не слишком глубокий реверанс и, повернувшись к принцу спиной, вышла в галерею.
– Какая вы гордячка! – прошептала мне на ухо Диана де Полиньяк. – Это очень нехорошо – поступать таким образом, да еще на глазах у стольких придворных. С принцем нужно искать мира…
– Мира! – Я разозлилась. – Но не такой же ценой! Оставаться в салоне принцессы мне не хотелось, и я искала причину, чтобы вообще уйти. Придворные, всего несколько минут назад льнувшие ко мне, полагая, что я возобновлю свой прежний статус при графе д'Артуа, теперь куда-то исчезли. Я сознавала, что стала виновницей скандала. Сколько будет сплетен и пересудов…
– Мадемуазель, – надменно произнес барон де Кастельно, мелкая сошка, на которого я раньше не обращала никакого внимания. Он был вроде лакея при принце крови. – Вы вели себя непозволительно дерзко.
– Это все, до чего вы додумались?
– Нет, мадемуазель. Его высочество запрещает вам возвращаться в покои его супруги.
– Прекрасно! – сказала я яростно, считая ниже своего достоинства подолгу разговаривать с этим ничтожеством.
Спустившись по лестнице к карете, я встретила пажа, передавшего мне записку. В ней было всего пять слов: "Это вам так не пройдет!"
– Ах, как страшно! – проговорила я. – Просто мороз по коже. Мы еще посмотрим, кто кому сумеет досадить…
Я пожала плечами и, скомкав бумажку, бросила ее в кусты. Гнев принца казался мне таким смешным и далеким.
– Куда приказано меня отвезти, Жак? – спросила я, обращаясь к кучеру. – На Вандомскую площадь?
– Да, мадемуазель. – Жак довольно кивал головой. – На Вандомскую площадь… Говорят, до свадьбы вы будете жить там. А уж после венчания переберетесь на площадь Карусель. Там для вас и вашего мужа новый особняк построили.
– Ты видел его, Жак?
– Кого? Вашего мужа?
– К черту мужа! Я имею в виду особняк.
– Еще бы, мадемуазель. Нынче на рассвете возил туда письмо принца. Такого особняка ни у одной дамы в Париже нету.
Через три часа мы были в Париже. Проезжая мимо Пале-Рояль, карета внезапно остановилась, и я услышала громкие крики, брань и женский визг. Огромная толпа, вышедшая из рабочего предместья Сент-Антуан и перебравшаяся на правый берег Сены, теснила ряды гвардейцев. Маркиз де Лафайет метался из одного конца в другой, нещадно пронзая бока лошади шпорами.
– Что здесь происходит? – спросила я, осторожно приподнимая занавеску, и тут же в испуге отшатнулась: камень, брошенный кем-то из толпы, едва не попал мне прямо в лицо.
Сборище вопило, орало, стонало, страшными голосами требовало чего-то, потрясало поднятыми вверх кулаками.
Стекло из разбитой рамы посыпалось мне на платье, и когда я стала стряхивать его, то оцарапала руку до крови.
– Эй, мадемуазель, с вами там ничего не случилось? – крикнул мне Жак.
– Все в порядке! Но что же нам делать? – отвечала я, стараясь перекричать гул толпы.
– Не знаю, мадемуазель! Здесь нам, видно, не проехать!
– Жак! Постарайся подозвать сюда генерала Лафайета, он нам непременно поможет!
Генерал Лафайет подъехал, гарцуя на арабском жеребце, и сокрушенно развел руками.
– Прошу прощения, мадемуазель! В Париже тридцать пять тысяч одних безработных, не считая голодных и раздетых!
– Отчего же вы не примете меры?
– Какие, мадемуазель?
– Ну, пообещайте им что-нибудь! Пообещайте им работу, еду, одежду, наконец…
– А кто выполнит эти обещания, мадемуазель?
– О народных волнениях надо непременно известить короля, сударь! Я уверена, его величество обо всем позаботится.
– У короля нет денег, мадемуазель. Он уже столько обещал, что ему не верят. А эти люди – они уже хотят расправы.
– Так случилось потому, что королю ничего не известно. Его величество очень добр. Если бы он знал, что эти люди доведены до отчаяния…
– То послал бы для усмирения черни Гогела или вашего отца, которые не церемонились бы, как я, а применили бы картечь, а не уговоры.
– Что за чушь! Король никогда не проливал крови.
– Кто знает. Все еще впереди.
– Неужели эти люди действительно голодны? – произнесла я. Мне было трудно представить это.
– Иначе бы они не бесновались подобным образом.
– И кто же будет решать эти вопросы, сударь? Ведь король, по-вашему, уже ни на что не способен.
Генерал Лафайет задумчиво и тихо произнес:
– Решить все это смогут только Генеральные штаты.
Я хмыкнула. Этот орган власти представлялся мне удивительно старым. Придуман он еще в начале XIV века королем Филиппом Красивым – Боже, когда это было! – а в последний раз созывался в 1614 году, при Людовике XIII.
– Генерал, не лучше ли известить о случившемся маршала де Бройи или мэра Парижа?
– Они так же хорошо знают об этом, как и я. И все же вам необходимо как-нибудь проехать. Я позову солдат.
Он отозвал из небольшого отряда, сдерживавшего толпу, несколько швейцарских гвардейцев, и они выстрелами в воздух заставили бунтующих слегка расступиться. Прокладывая дорогу моей карете прикладами, они позволили Жаку провести лошадей сквозь толпу и выехать на более свободное место. Шум демонстрации оказался позади, и я вздохнула с облегчением.
– Вы были великолепны, генерал, – сказала я, протягивая Лафайету руку. – Вот видите, вы легко справляетесь с мятежниками. Все не так страшно, как вы только что говорили.
Вид у генерала был невеселый.
– Вы думаете, завтра не повторится то же самое? Это как эпидемия. Нашему королю не мешало бы чаще появляться на улицах. Рано или поздно эти люди ограбят какой-нибудь особняк, убьют его владельца, и я буду вынужден либо стрелять в них, либо…
– Что?
– Либо перейти на их сторону.
– От вас не ожидала такого! – сказала я откровенно. – А присяга?
– Такая измена с моей стороны вряд ли возможна, – кисло улыбнулся Лафайет. – Скорее всего, меня вынудят стрелять… если, конечно, до тех пор Генеральные штаты не будут созваны.
Я безразлично пожала плечами.
– Ну что ж, господин маркиз, это ваши заботы. Сегодня вы оказали мне услугу. Я буду рада видеть вас на своей свадьбе.
– Да, я слышал, что вы выходите замуж. Об этом написали все газеты. Благодарю вас, мадемуазель, я обязательно буду.
– До встречи, маркиз.
– Счастливого пути, принцесса.
Карета тронулась. Я смотрела на оцарапанную руку, на разбитое окно кареты… Казалось, будто я из сказочного выдуманного мира попала в мир реальный – незнакомый и пугающий. Если кто-то бросил в меня камень, значит, этот кто-то чувствовал ко мне ненависть. Но почему? Я ведь никому ничего плохого не делаю.
Да, если те люди голодны, значит, их надо накормить. Я готова была понять их и в то же время побаивалась. Они были буржуа, третье сословие, но так не походили на Маргариту, Жака, Денизу и других слуг, что жили у нас в доме. Они тоже были третьим сословием. Но они не ненавидели меня, это уж я знала. Они никогда не выглядели такими вульгарными и страшными, как те люди, которых я видела в Пале-Рояль. На этом и закончились мои размышления о только что увиденном.
Был теплый май 1788 года.