Они по очереди расцеловали меня. Синьорина Стефания не сказала мне ни слова на прощание. В глазах у нее было беспокойство.
– Не бойтесь, – попыталась я ее утешить, – я буду хорошо учиться. Я буду говорить только по-французски…
Она не дослушала меня, резко отстранилась и, всхлипнув, стала быстро подниматься по лестнице.
– Нам впервые приходится расставаться, – грустно сказал Джакомо. – Жаль, что мы сюда приехали.
– А что случилось с синьориной? – прошептала я, прижимаясь к нему. – Она плачет. Почему?
Он погладил мои волосы. Его щеки заметно покраснели.
– Увы, Ритта, ей приходится плакать. У Стефании нет денег, чтобы уехать к себе во Флоренцию, а твой отец увольняет ее. Как мы будем жить здесь, во Франции?
– Что? – ошеломленно прошептала я. – Почему же я ничего не знала?
Мгновение я не двигалась, медленно соображая, потом рывком бросилась к лестнице, взбежала наверх и ворвалась в комнату гувернантки.
Она стояла у окна и плакала.
– Так вы скоро уезжаете? – пораженно спросила я задыхаясь. – И ничего мне не сказали?
– Да, – раздался холодный жесткий голос, и сильные руки подхватили меня. – Твоей гувернантке больше нечего здесь делать.
Это был принц – уже одетый, готовый ехать.
– Отпустите меня! – закричала я, вырываясь и дрыгая ногами. – Слышите? И не смейте прогонять синьорину Стефанию, я люблю ее!
Он поставил меня на пол, но руку мою сжимал так сильно, что я не могла вырваться.
– Замолчите, или вас накажут, Сюзанна. Мадемуазель Старди не отличалась строгим поведением. Она позволяла себе лишнее – с вашим же братом, Сюзанна, и я не удивлюсь, если на мою голову скоро свалится еще один представитель этого племени Риджи. А я не намерен содержать все это милое семейство.
Признаться, я онемела, не понимая, что он говорит.
– С каким братом! – воскликнула я. – Да она же только читала Джакомо книги!
Принц повел меня вниз.
– Довольно, говорю же вам. Ваша Стефания получит все, что заработала, до последнего су.
Он заставил меня сойти по лестнице, несмотря на мое сопротивление.
– До свиданья, Ритта! – крикнул Розарио.
Он и Джакомо выбежали во двор и махали руками, провожая меня. Некоторые из слуг подбрасывали вверх шляпы.
Всхлипывая, я прижалась носом к холодному стеклу окна кареты. Мы выехали на просеку, и лошади, вздымая морозную снежную пыль, понеслись по дороге, ведущей в Ренн.
Меня ждал Санлис и холодные стены монастыря.
3
Спустя неделю нас уже встречал Иль-де-Франс. В Санлис мы прибыли хмурым зимним вечером. Снег шел вперемежку с дождем. Капли настойчиво стучали по крыше кареты и застилали мутной поволокой окна. Изредка попадались прохожие, бегущие по мокрым мостовым, натянув на головы капюшоны плащей. В целом же улицы были безлюдны, слышался лишь мерный шум дождя и холодное журчание воды в сточных трубах.
Кучер и его пятнадцатилетний помощник Бон-Клод, от дождя натянувший кожаный фартук чуть ли не по самую шею, долго возили нас по узеньким улочкам города. Лошади фыркали и вздрагивали от сырости. Только около полуночи наша карета остановилась возле темного особняка. Света не было видно ни в одном окне.
Последнее время я скверно себя чувствовала: побаливал живот, на глазах беспричинно наворачивались слезы, хотелось капризничать. Именно поэтому я совсем не сопротивлялась, когда Бон-Клод по приказу принца взял меня на руки и, прикрывая плащом от дождя, перенес через лужи к самому крыльцу особняка.
Женщина в чепце, ночной кофте и наспех наброшенной шали, чуть приоткрыв дверь, спросила:
– Кто вы такие и что вам нужно?
– Вы весьма любезны, – заявил принц, – а нужен мне господин де ла Фош…
– Господин де ла Фош уже спит и никого не принимает, – отрезала женщина. – Приходите завтра утром.
– Я не могу прийти завтра утром, милейшая, – раздраженно отвечал принц. – Я намерен остановиться в этом доме, слышите?
Женщина молчала.
– Ну! – нетерпеливо произнес принц.
– Как ваше имя? – спросила привратница.
– Я принц де ла Тремуйль. Будьте любезны, поспешите!
– Я вас впущу, – вдруг произнесла женщина, – дам вам постель, еду – все, что захотите, но только будить хозяина я не стану. И вы мне обещайте не трогать его до утра.
– Разве он болен, черт возьми?
– Нет, он здоров… но он обещал уволить меня, если я не буду считаться с его причудами.
Она отворила дверь и впустила нас в теплую прихожую.
– Будьте любезны вести себя тихо, – сказала служанка, закрывая рукой пламя свечи от сквозняка.
Спала я в эту ночь скверно – мне все время снилась Тоскана, наша корова Дирче, хриплые возгласы подвыпившей Нунчи… Боль внизу живота заставляла меня часто просыпаться, во рту появился какой-то неприятный привкус. Я не понимала, что со мной, и, тихо всхлипывая от жалости к самой себе, ворочалась в постели, вздыхая о том, что рядом нет ни Джакомо, ни Розарио – никого, кому я могла бы довериться.
Утром в комнату ко мне вошли какие-то люди – краешком глаза, не подавая виду, что не сплю, я увидела, что это старая маркиза и принц. Они подошли к моей постели и, приподняв полог, долго мною любовались.
– Не правда ли, прелестное дитя? – прошептала маркиза. – Черноглазая блондинка! Вы были правы, Филипп: при хорошем уходе и воспитании девочка станет просто красавицей…
– Я это сразу увидел. К тому же я знал, какова была ее мать.
Слышно было, как старая маркиза недовольно прищелкнула пальцами.
– Филипп, а вы уже сообщили о нашей задумке Сесилии?
– Пока нет. Вы же знаете, моя жена так нервна. Пусть уж будет лучше десять тайн между нами, чем одна истерика принцессы.
"Они говорят о моей мачехе! – догадалась я. – Они прячут меня от нее! Почему?"
– Подумать только, – прошептала старая дама, – пройдет каких-нибудь шесть-семь лет, и Сюзанна выйдет замуж…
– Ну, только не думайте, что я буду спешить! Мне вовсе не улыбаются скоропалительные союзы… Мои богатства должны перейти в надежные руки…
– А вы, мой дорогой Филипп, имеете уже кого-то на примете?
– Нет… Пока нет. Знаете, все эти версальские щеголи – как правило, промотавшаяся голытьба. Для Сюзанны партия должна быть подобрана на редкость исключительная: этот человек должен быть высокого происхождения, служить в армии, пользоваться расположением короля и иметь большие перспективы для карьеры при дворе…
Из-за двери послышался чей-то голос, звавший принца, и он поспешно удалился. Маркиза де л'Атур, поцеловав меня, последовала его примеру.
Утром за завтраком я увидела господина де ла Фоша. Это был пухлый мужчина лет пятидесяти (хотя, как я потом выяснила, ему было всего сорок) в белом напудренном парике, краснощекий, холеный и неуклюжий. Когда он говорил, у него из груди вместе с одышкой вырывался какой-то свист.
– Вы приехали сюда учиться, мадемуазель, – сказал он с чрезвычайно важным видом, – так знайте, что отныне дом господина де ла Фоша станет и вашим домом. Я был одноклассником вашего отца в военной академии. Вы можете приходить ко мне, когда захочется… уж я позабочусь о том, чтобы вам это позволяли.
Он неуклюже повернулся к двери.
– Тереза, милочка! – крикнул барон и, обращаясь ко мне, добавил: – Я полагаю, мадемуазель, вы подружитесь с моей племянницей. Она будет учиться вместе с вами.
– Сколько ей уже, барон? – спросила маркиза. – Наверное, двенадцать?
– У вас отменная память, маркиза, – отвечал де ла Фош.
– А отец бедняжки так и не вернулся из Америки? Барон замахал руками.
– Не говорите мне об этом человеке, мадам! Об этом помешанном искателе приключений! Поехал в Америку воевать за независимость колоний!
– На корабле "Виктуар" вместе с маркизом де Лафайетом? – спросил принц.
– Увы, – грустно пробормотал барон. – Как будто здесь ему делать нечего! Бросил дочь, поместье, лишился благосклонности короля и отправился за океан с каким-то авантюристом.
– Ну, не преувеличивайте, друг мой, – спокойно произнес принц, – я знал маркиза де Лафайета. Это хороший молодой человек, неплохой военный… вот только слишком увлеченный вольтерьянством… С годами это пройдет. У него еще все впереди, как, впрочем, и у шевалье де ла Фоша. Кроме того, нужно смотреть на дело с другой стороны. Чем плохо, что французы помогают колониям брать верх над англичанами? Мы бьем врага в спину, друг мой.
– Так-то оно так, – вздохнул барон, – да только, мой милый Филипп, слишком уж много в этой Америке мятежного духа! Удастся ли нам самим удержать свои колонии? Если нет, то мы слишком многое потеряем. А пример английских колоний заразителен…
– Ах, довольно об этом! – воскликнула маркиза. – Эта вечная политика меня убивает. Говорите о ней в мужских клубах…
– Может быть, Филипп, вы расскажете мне о Париже? – спросил барон, любезно переводя разговор на другую тему. – Отдавшись воспитанию племянницы, я редко бываю в столице…
– Столица! – Принц нахмурился. – Двор! Все это имеет комический эффект. Во Франции уже давно не было такой легкомысленной королевы… Гремят балы, растет рой смазливых проходимцев вокруг Марии Антуанетты, главным лицом в государстве становится ее портниха, а главным святилищем – Малый Трианон, вокруг которого устроено нечто вроде хутора и игрушечной фермы с швейцарскими телками. Все это до крайности глупо… А тем временем Франция до сих пор остается без наследника престола: вторая беременность королевы, увы, закончилась выкидышем – совсем недавно Мария Антуанетта спешила в театр, и карета ехала слишком быстро…
Барон взглянул на меня и еще раз неловко повернулся в глубоком кресле.
– Тереза, ну где же ты? Ступайте поищите ее, мадемуазель.
Я медленно спускалась по лестнице и почти столкнулась лицом к лицу с какой-то девочкой, спешащей наверх.
– Это вы вчера приехали к нам? – сразу спросила она. – Вас зовут Сюзанна, не так ли?
Я удивленно разглядывала ее. У меня не было никакого опыта общения с девочками. Всю жизнь я водилась только с мальчишками. У Терезы де ла Фош были такие же белокурые, как и у меня, волосы, – быть может, чуть темнее и не такие вьющиеся, большие серые глаза и смеющийся рот; между тоненькими бровями вразлет на белом лбу обозначилась добрая и веселая, совершенно неуловимая морщинка.
– Что же вы молчите? – спросила Тереза. – Идемте ко мне в детскую, там можно поиграть.
Она дружелюбно взяла меня за руку, и мы, спустившись по лестнице, зашли в детскую. Честно говоря, играть мне совсем не хотелось – для этого я чувствовала себя слишком больной.
– Дядя сказал, что ты будешь учиться в монастыре святой Екатерины, – продолжала щебетать Тереза, раскладывая по полу свои куклы и игрушки, – и даже будешь жить у нас, когда захочешь.
– А ты уже давно в монастыре? – едва смогла произнести я, осознав, что мое молчание выглядит странным.
– Конечно! Я там уже три года… Мне ведь уже двенадцать. Я немного заболела, и дядя забрал меня домой. Он такой добрый. Я даже стала забывать отца… Дядя сказал, что уже через четыре года я распрощаюсь с монастырем и выйду замуж. И поеду в Париж, к королеве – она обещала дяде сделать меня своей фрейлиной…
– А я еще никогда не бывала в монастырях, – призналась я, не вспоминая о кратковременной суровой науке фра Габриэле. – Но мне уже десять лет.
– А знаешь, учиться вовсе не трудно, – успокоила меня Тереза. – К девочкам из знатных и богатых семей относятся менее требовательно. Тем, кто победнее, приходится хуже. Их, бывает, даже наказывают…
Честно говоря, все это сейчас меня мало занимало. Терезу кто-то позвал, и она убежала. Я тоже встала, чтобы уйти и прилечь, – уж слишком болел живот, но у самой двери зацепилась подолом платья за какой-то гвоздь. Пытаясь отцепить юбку, я вдруг с ужасом заметила на дорогой голубой тафте, из которой было сшито платье, яркое красное пятно.
Меня обуял страх. Что это такое? Дрожащими руками я поспешно подняла подол платья; на кружевных штанишках тоже были такие же пятна.
Мне показалось, что я сейчас умру от стыда и страха. Это какая-то неизлечимая болезнь… Я заболела, это точно, и у меня ни за что не хватит смелости признаться кому-нибудь в этом!
Горло мне сжали спазмы, ресницы стали тяжелы от набежавших слез. Я не знала, к кому мне обратиться, куда идти, где спрятаться. Ах, какая беда! Сегодня вечером придет служанка, чтобы забрать мое белье, но ведь я никогда не решусь отдать ей его! Ведь ни одна девочка, если она хорошая девочка, не болеет так дурно! Меня все будут презирать, надо мной будут смеяться…
– Что с вами, дитя мое?
Это был голос маркизы де л'Атур: она приоткрыла дверь и встревоженно смотрела на меня. Я подняла голову. Лицо у меня исказилось от страха, по щекам заструились слезы, крупные, как горох, – я громко, отчаянно разревелась от стыда и ужаса.
– Да что же с вами, Господи!
Маркиза опустилась на колени, заглянула мне в лицо, оглядела одежду и… сразу все поняла. К моему удивлению, она не оттолкнула меня, не выбранила, не пришла в ужас. Она просто достала платок и принялась вытирать мне лицо.
– Моя дорогая девочка, не плачьте! Вас надо бы поздравить, вы стали девушкой! Вы больше не ребенок… Ах, это моя вина в том, что я не предупредила вас, но ведь кто мог ожидать, что все случится так быстро! Я замечала, что в последнее время вы немного больны…
Она поднялась и выглянула в коридор.
– Эмма, Эмма, да где же вы? Немедленно приведите доктора для мадемуазель де Тальмон!
Старая дама вернулась ко мне и ласково поцеловала в лоб.
– Мое прелестное дитя, успокойтесь! Вам нужно привыкнуть к тому, что такая болезнь будет повторяться у вас каждый месяц…
– Почему? – спросила я, давясь слезами. Маркиза смутилась.
– Почему? Вам пока не надо над этим задумываться, Сюзанна. Знайте, что с вами все в порядке, вот и все.
Слегка успокоившись, я позволила Эмме увести меня на второй этаж и уложить в постель. От того, что моя болезнь вызвала у маркизы только радостное волнение, а у Эммы – улыбку, на душе у меня полегчало. Значит, все не так страшно, как я вообразила? И вовсе не стыдно?
Вскоре пришел доктор с моноклем и большим несессером. Врач понравился – старый, веселый, с белой бородкой, он подмигивал мне из-под монокля и все время шутил. Он дал мне проглотить сладкую пастилку, и подобное лечение успокоило меня еще больше.
Когда полог над моей кроватью был задернут, я услышала тихий голос маркизы:
– Мэтр Фюльбер, вы полагаете, что с Сюзанной все в порядке?
– Разумеется, мадам, она вполне здорова.
– Но ведь девочке всего десять лет! Вы не находите подобное развитие слишком ранним?
– Да, мадемуазель развилась чуть раньше, чем положено. Но в этом нет ничего нездорового. Радуйтесь этому, мадам. От раннего развития есть только одно средство – раннее замужество.
– Ах, не говорите, ради Бога, такого при девочке!
4
– Подойдите ко мне, Сюзанна, – сказал мне отец и взял меня за руку.
Ворота монастыря святой Екатерины отворились, и мы оказались в широком каменном дворе, пустота которого слегка сглаживалась старым садом из дубов и вековых вязов. Обитель святых сестер была основана в XI столетии королевой Анной Киевской, статуя которой украшала портал монастырской церкви, и до сих пор, несмотря на многократные перестройки, хранила печать хмурой величественной готики. Монастырь был возведен из темно-серого камня; узкие, зарешеченные окна навевали мысли о тюрьме. Я вопросительно взглянула на отца: неужели мне придется учиться в таком мрачном месте?
Камни во дворе были сырые после дождя, из безлистного мокрого сада доносился запах прелых листьев. Слышался мерный гул колоколов – они гудели сами собой, и их тягучий непрерывный звук нагонял тоску.
Сестра Кларисса, сухопарая и долговязая, в длинной темной рясе и огромном стрельчатом чепце, закрывающем лоб и подбородок, встретила нас на пороге. Тереза шепнула мне, что в обязанности этой монахини входит наблюдение за ночным сном воспитанниц монастыря.
– Пойдемте, мадемуазель, – сказала нам монахиня. – Ваши родственники отправятся к матери-настоятельнице, а я отведу вас в келью…
Терезу сразу увели, а мне позволили попрощаться с родственниками. Отец холодно поцеловал меня в щеку, не испытывая, по-видимому, при этом никаких чувств. Зато маркиза судорожно сжала меня в объятиях, орошая мое лицо слезами.
– Сюзанна, крошка моя! – воскликнула она. – Обещай мне писать каждую неделю. Я приеду к тебе через полгода…
– Через полгода нельзя, – заявила сестра Кларисса, – это запрещено. Девочка должна привыкнуть.
– Мы приедем к тебе через год, – произнесла маркиза прерывающимся голосом.
Я кивнула и заплакала. Мне вдруг стало страшно. Они приедут через год! Это же такой ужасный срок!
– Куда вы? – спросила я. – Я не хочу оставаться одна. Я здесь никого не знаю…
– Узнаете, – вмешалась монахиня. – Вы подружитесь с девочками. В монастыре все заняты делом, здесь не бывает скучно.
Я залилась слезами – не так из-за разлуки, как из-за страха перед чем-то новым и неведомым. Этот монастырь так мне не понравился, он неуютен и гадок, и все монахини такие неискренние и чопорные! Это еще хуже, чем в школе фра Габриэле!
Сестре Клариссе, наверно, такие сцены расставания были уже привычны, и она без особых церемоний вывела меня за руку из приемной. Бредя следом за ней по коридору и размазывая слезы по щекам, я вдруг услышала тихий шум множества голосов и отчетливое шарканье ног. Мимо нас парами проходили монастырские воспитанницы – все, как одна, в белых платьях, с завязанными на шее кружевными фолетте, концы которых были заправлены за корсаж. Волосы у всех были гладко причесаны и стянуты назад. Среди воспитанниц я заметила и совсем маленьких девчушек лёт шести, и взрослых девушек лет семнадцати.
– Куда они идут? – спросила я у сестры Клариссы.
– Обедать, мадемуазель.
Келья, куда меня привели, была обставлена более чем скромно: четыре легкие кровати, два узеньких резных шкафчика, стол и четыре стула; однако здесь было намного веселее, чем в коридоре, – тепло и светло. В маленьком камине потрескивали дрова. На одной из кроватей я увидела разложенное белое платье и нарукавники.
– Вы будете жить с Терезой де ла Фош, мадемуазель, – произнесла монахиня. – Кроме того, здесь живут Клеманс де Налеш и Жюльетта д'Арси. Все они достойные ученицы. Несомненно, они подадут вам хороший пример. А что касается занятий, то вы сегодня свободны от них…
Мне пришлось переодеться в то самое белое платье, больше похожее на наряд для конфирмации, чем на повседневную форму. Мою прежнюю одежду монахиня аккуратно сложила и куда-то унесла. Больше меня никто не беспокоил.
Оставшись одна, я приподняла раму окна. В лицо мне повеял свежий холодный ветер. Все окно было увито виноградом, сквозь который я различала монастырский сад со скамейками и серую стену ограды. Вид из окна открывался скучный, однообразный и блеклый – впрочем, как и всегда зимой в Иль-де-Франс.