5
Проснулась я от шума. Кто-то громко стучал в дверь. Открыв глаза, я обвела взглядом комнату. Жанно по-прежнему спал, губы у него были полуоткрыты, голые ножки выскользнули из-под одеяла. Полины рядом с ним не было. Стук внизу был такой сильный, будто кто-то ломился в дверь.
– Мадам! Мадам! Ради Бога, идите сюда, я не знаю, что мне делать!
Это кричала Полина, голос у нее был испуганный. Встревоженная, я опрометью спустилась вниз.
– Открывайте, черт побери! Именем третьего сословия! Я удивленно взглянула на служанку.
– Это какая-то пьяная банда, – зашептала Полина, – они грозятся выбить дверь. Это грабители… Что прикажете делать?
– Бегите через черный ход в полицию… если в Париже нет больше полиции, приведите какой-нибудь патруль… или, может быть, нескольких королевских гвардейцев.
– Слушаюсь, сударыня.
– Или вот еще что… Бегите лучше на Марсово поле, там вместе с принцем де Ламбеском несет службу мой муж. Пусть едет сюда, и немедленно!
– Но как же… как же вы объясните, что делаете здесь? Ваш муж – он же ничего не знает о ребенке.
– Это моя забота. Бегите скорее, Полина!
– А эти люди – неужели вы их впустите?
– Когда таких людей не впускают, они обычно входят сами.
Я подошла к двери и, прислушавшись, спросила, придавая голосу металлический оттенок:
– Что вам угодно, господа, и по какому праву… Договорить я не смогла. Ответом мне стала такая грязная брань, что кровь отхлынула от моего лица. Раздался ужасный стук – негодяи били в дверь прикладами. Черт побери, они же могут потревожить Жанно!
– Открывайте! Мы – патриоты! Мы пришли требовать от вас помощи!
Разъяренная не меньше, чем испуганная, я не двигалась с места. Кто-то из бандитов выстрелил в замок, и замок, перебитый надвое, сорвался. Они вломились в прихожую, едва не прибив меня дверью.
– Ну и мерзкая же вы хозяйка, голубушка!
Сказав это, самый высокий и отвратительный из них ударил меня по щеке. Я вскрикнула, хватаясь рукой за лицо, вне себя от бешенства. Я не имела права ни на один неверный поступок. Там, наверху, были Жанно и Аврора.
– Что вам нужно? Как вы смеете врываться в чужие дома? Я позову лакеев!
– Гм, мы отлично знаем, что никаких лакеев здесь нет. А вот к вам пришли свободные граждане Франции, и вам придется потрудиться, чтобы хорошо принять их, иначе вам не поздоровится. Мы живо научим вас гостеприимству!
Их было пятеро, этих бродяг и оборванцев, и выглядели они как дикари – полураздетые, полупьяные, с ужасными отталкивающими физиономиями.
– Чего же вы хотите? – проговорила я в бешенстве.
– Мы требуем, чтобы нас накормили, напоили, дали нам денег и оружия.
– Оружия? У меня нет никакого оружия. А насчет выпивки, так мне кажется, что вам уже достаточно…
– Это нам решать, черт побери! И ты, дамочка, лучше прикуси язык, если не хочешь получить еще одну оплеуху.
– Что бы вы ни говорили, у нас в доме все равно нет того, что вам нужно…
Один из них толкнул меня так грубо и сильно, что я едва удержалась на ногах.
– Убирайся с дороги! Похоже, нам самим придется устроить проверку.
Они, бранясь и чертыхаясь, ввалились в кухню, по-дикарски нетерпеливо сбрасывали крышки с горшков и кастрюль, рылись в буфете. Найдя то, что им было нужно, они принялись есть все подряд – жадно, вульгарно чавкая и облизывая пальцы. Я смотрела на них с отвращением. Уж конечно, мне не было жаль котлет, супов и телятины, но как можно было смириться с тем, что эти мерзавцы так открыто и смело грабят меня, хозяйничают в моем доме?
– Видишь, Гаспарен, как живут богачи?
– Угу, у патриотов нет хлеба, а они обжираются мясом! Кухня представляла собой кошмарное зрелище – перебитая посуда, лужи супа на полу, пятна и грязь, оставленные башмаками новоявленных патриотов.
– Мы восстанавливаем справедливость, гражданка. Сам господь Бог велел нам делиться, не так ли?
Он назвал меня гражданкой. Ошеломленная таким обращением, впервые мною услышанным, я молчала.
– Где у вас вино? Ну-ка, показывайте! Мы хотим пить.
– Я не держу вина, – сказала я как можно спокойнее. – Там в буфете есть бутылка бордоского. В этом доме нет даже погреба.
– Вас следовало бы повесить за то, что у вас нет вина. Ту жалкую бутылку бордоского они прикончили в мгновение ока.
– Давай нам денег! Давай сама, если не хочешь, чтобы мы тут все распотрошили!
Я молча повела их в гостиную, открыла перед ними шкатулку. Мне оставалось только выполнять приказания. Денег было немного – два золотых луидора (хотя, впрочем, на эту сумму можно было прожить целый месяц) и банковские билеты общей стоимостью в триста экю. Патриоты быстро наполнили ими свои карманы.
– Ну, теперь вы довольны? Оружия здесь нет, сколько бы вы ни искали.
Один из них, по-видимому главный, окинул меня внимательным взглядом.
– Нет, еще не все. Смотрите-ка, ребята, какие у нее туфли!
– Ага, с серебряными пряжками…
– Снимай пряжки, живо!
Я наклонилась и, отстегнув пряжки от туфель, протянула их патриотам.
– Шикарные пряжки! Пойдут за двадцать ливров, не меньше.
– А что это у тебя наверху, гражданка?
Я похолодела от страха. Не хватало еще, чтобы Жанно увидел эти ужасные лица, услышал эти противные голоса! Заметив, что они направляются к лестнице, я опрометью бросилась вперед, загородила им дорогу.
– Господа, умоляю вас, не ходите туда! Там маленький мальчик, он болен, его нельзя тревожить! Там спят дети. Там нет ничего ценного, клянусь вам!
Они легко отшвырнули меня в сторону, так сильно, что я больно ударилась головой о стену. Их ничто теперь не могло остановить. Я уже слышала жалобный плач Жанно…
Входная дверь распахнулась. С невероятной радостью я увидела Полину и идущий вслед за ней целый взвод вооруженных людей.
– Вот они! – торжествующе воскликнула Полина. – Они ограбили несколько лавок, а теперь они грабят мадам. Пожалуйста, господин сержант, арестуйте их!
Я пока не понимала, кого это она привела мне на помощь. Это не были королевские гвардейцы, солдаты Эмманюэля… Эти люди были одеты по-разному, не в форму, а в обыкновенную повседневную одежду парижских буржуа. Тем не менее они очень решительно вскинули ружья, наведя их на грабителей.
– Ах вы, подлые мародеры, позорящие третье сословие! Бросайте оружие, вы арестованы!
Под яростную, но бессильную брань моих обидчиков все было кончено в два счета. Их вывели во двор. Сержант подошел ко мне, слегка приподнял шляпу:
– Мы – парижская милиция, гражданка. Наш отряд образован всего двадцать четыре часа назад, но мы уже многое успели.
– Да-да, – проговорила я машинально, уяснив, что имею дело с тем же третьим сословием, только более цивилизованным.
– Эти люди и их товарищи грабили булочные и винные магазины, наводили страх на весь квартал. Такая же шайка разгромила монастырь лазаристов, уничтожила там библиотеку и картины. А вот отель де Бретейль и Пале-Бурбон были спасены нами от разграбления. Пойдемте со мной, вы увидите, как мы поступим с ними.
Еще не опомнившись окончательно, я вышла во двор вслед за сержантом.
– Взгляните, гражданка: можете ли вы узнать в них главного?
Злость всколыхнулась во мне. Не раздумывая, я указала на того, кто ударил меня и больше всего оскорблял:
– Это он! Я его навсегда запомнила!
Сержант дал знак, и, не успела я и глазом моргнуть, как тому, на кого я указала, набросили на шею веревку и, подтащив к ближайшему дереву, вздернули на суке. Остальные грабители молча стояли, притихшие и присмиревшие.
– Ах, да неужели это нужно было делать именно перед моим домом! – воскликнула я с досадой, в ужасе отворачиваясь.
– Не бойтесь. Мы сейчас же снимем его. А остальные пойдут в тюрьму… Мы должны были сделать это, гражданка, чтобы проучить приятелей этого мерзавца. Они компрометируют революцию, с ними надо кончать!
Я вернулась в дом, полагая, что уже достаточно насмотрелась ужасов.
– С вами все в порядке, сударыня? – спросила Полина.
– Да, как видите. Я даже очень рада, что все так хорошо закончилось. Вы, Полина, вернулись как раз вовремя.
Служанка, довольная похвалой, затараторила очень бойко и быстро:
– Вы велели мне бежать на Марсово поле, а ведь это очень далеко! Вас и убить могли за это время. Я прошла только половину дороги и возле отеля де Сальм увидела этот патруль. Стало быть, я правильно сделала, что не искала вашего мужа?
– Да. Я очень вам благодарна.
– А знали бы вы, что творится в городе! Повсюду грабежи, шатание, королевских войск нигде не видно, изредка попадаются отряды кроатов и швейцарцев. Одному Богу известно, что из этого выйдет.
Со двора донесся решительный голос Маргариты, и вздох облегчения вырвался у меня из груди. Ну, вот и все! Она приехала. Значит, я наконец-то смогу перевести дыхание.
6
В полночь явился Жорж, побочный брат моего мужа, в ужасно разорванной одежде и с оцарапанным до крови лицом. Это было следствием его прогулок по городу. С утра он ушел из военной академии, где учился уже несколько месяцев, и целый день бродил по Парижу. Когда он умылся и успокоился, я из его уст узнала об ужасных вещах.
Да еще и раньше, до его прихода, в наш дом долетали звуки выстрелов. Но мы не знали, что восстание так усилилось и разрослось. О восстановлении порядка и речи не шло, напротив, Париж скатывался к анархии.
Нелепый приказ о запрещении всякого насилия привел к тому, что командиры запретили войскам стрелять даже в том случае, если начнется открытый мятеж. После того как в Пале-Рояль выступил Камилл Демулен, призывая к оружию, и все украсили себя революционными кокардами, толпы мятежников принялись грабить оружейные магазины и баржи с порохом. Нападению подверглась даже оружейная палата во дворце Тюильри. Брали все: ружья, сабли, пики, бочонки с порохом, старинные декоративные гизармы, пригодные только для буффонады, алебарды, пищали и прочее старье. Украли даже разукрашенные пушечки, подаренные Людовику XIV королем Сиама. Таким образом, в считанные часы возбужденная толпа уже имела оружие и боеприпасы. Королевские войска без движения стояли в Сен-Клу и на Марсовом поле, не получая никаких решительных приказов из Версаля. А ведь будь такой приказ, все могло бы быть иначе…
В Париже действовал только принц де Ламбеск, связанный инструкцией короля не применять оружия. Драгуны принца, выстроенные на площади Людовика XV, наткнулись у входа в Тюильри на баррикаду из стульев и были встречены градом камней и бутылок. Толпа напала первой, и все-таки драгуны отвечали ей только выстрелами в воздух. Едва лишь принц де Ламбеск, отважный и благородный человек, появился в саду Тюильри, как на него бросилась дюжина людей и, вцепившись в гриву его лошади, изо всех сил старалась стянуть его на землю. Кто-то даже выстрелил в принца из пистолета. Ламбеск вырывался и отбивался тем, что поднимал лошадь на дыбы и бил плашмя саблей по головам нападающих. Он выстрелил только тогда, когда кто-то из мятежников попытался развести мост, чтобы отрезать отступление его отряду. Мятежник был только ранен. И тем не менее через несколько часов по всему Парижу слышались крики с требованиями четвертовать Ламбеска без промедления.
Тем временем на бульварах и у отеля Монморанси гвардейцы, изменившие присяге, открыли огонь по королевской немецкой гвардии. Мятежники нападали, а верные королю солдаты даже не имели права защищаться.
Столица была отдана во власть черни и бандитов. Милиция, в которую записалось сорок восемь тысяч уважаемых граждан и дворян, репрессивными мерами старалась восстановить порядок и вернуть восстанию политический оттенок. Но какова бы ни была цель мятежа, он постоянно оставался безрассудным, ведь действовали в нем чернь и толпа. Толпа верховодила, не допуская появления ни вождей, ни управления. Бунтовщики отправились грабить даже Ратушу, и чиновник Легран, чтобы предотвратить это, был вынужден обложиться в здании шестью бочонками пороха и грозить, что в случае нападения взорвет не только себя, но и целую площадь.
Оставалась только Бастилия, чей гарнизон не разложился и был верен присяге. Командир Бастилии маркиз де Лонэ был готов не жалеть пороха для защиты крепости. Я знала маркиза как человека чести, упрямого, решительного, даже жестокого. Его помощник де Лом был мягче по натуре, но и он скорее бы умер, чем покрыл себя бесчестьем, нарушив присягу.
С десяти утра 14 июля до пяти часов пополудни толпы стреляли по Бастилии из ружей. Стрельба по стенам в сорок футов высотой и тридцать футов толщиной – свидетельствовало ли это об уме нападающих? Этой стрельбой была достигнута лишь одна цель – случайно убит инвалид, оказавшийся на башне.
Маркиз де Лонэ убрал пушки из амбразур и поклялся, что не будет стрелять, если не нападут. Он даже принял депутацию мятежников и позволил им осмотреть крепость, не отвечал на несколько залпов со стороны бунтовщиков и дал им овладеть первым мостом. Стрелять он начал только тогда, когда в опасности оказался второй мост, да и то несколько раз предупредил о своих намерениях.
Мятежники строили различные планы овладения крепостью. Некий пивовар предлагал зажечь Бастилию, обливая ее из насосов лавандовым и маковым маслом с впрыснутым в него фосфором. Другие советовали схватить дочь де Лонэ и сжечь ее на глазах у отца. Когда началось нападение, в нем участвовало не больше тысячи человек, остальные из любопытства стояли и созерцали это зрелище.
Как бы там ни было, Бастилия пала еще до того, как ее вздумали защищать, – пала, хотя нападающие наделали множество глупостей, ничего не смысля в военном искусстве. Они, например, подожгли переднее строение, загородив самим себе дорогу. Перед этим мятежники обещали маркизу де Лонэ и гарнизону жизнь и свободу, но, ворвавшись в крепость, нарушили обещание. Они щадили стрелявших по толпе швейцарцев, так как те были одеты в синие балахоны и походили на заключенных, зато набрасывались и рубили инвалидов, открывших им ворота. Маркиз де Лонэ схватил факел и, бросившись в пороховой погреб, хотел взорвать Бастилию вместе с мятежниками. Его порыв был пресечен каким-то ловким гвардейцем. Полчаса спустя этого самого гвардейца в общей суматохе приняли за кого-то другого, пронзили саблями, повесили, отрубили руку, спасшую целый квартал, и таскали ее по улицам.
Избитого, изувеченного маркиза де Лонэ и его помощника де Лома с позором вели по городу, били и оскорбляли так, что они сами умоляли о смерти. Не выдержав, маркиз ударил кого-то в низ живота, желая этим спровоцировать расправу и положить конец своим мучениям. В мгновение ока де Лонэ был пронзен штыками и утоплен в ручье. Человека, которого он ударил, пригласили докончить казнь. Им оказался какой-то безработный повар, посчитавший, что, если уж такое требование выражается всеми, значит, оно "патриотично". Сабля рубила плохо, поэтому повар достал короткий нож, бывший всегда при нем, и, по локти в крови, с поварским умением резать говядину, отделил голову де Лонэ от тела. Окровавленная голова тут же была водружена на пику. Перед статуей Анри IV палачи дважды опускали ее, весело выкрикивая: "Кланяйся своему хозяину!"
Преследования продолжались. Явившись к Ратуше, толпа расправилась с мэром Парижа, господином де Флесселем, обвиняя его в измене – обвинение более чем вздорное! – и крича, что он будто бы переписывался с маркизом де Лонэ, желая погубить патриотов. Все эти сведения не подвергались проверке, любой выдумке верили, а где вера – там обвинение, где обвинение – там смерть. Голова Флесселя мигом оказалась на пике. Принц де Монбарей, случайно проезжавший рядом, – он, кстати, являлся либералом и вольтерьянцем по убеждениям, – чудом вырвался из рук палачей и чудом не был разорван в клочки. После этого каждого приличного и хорошо одетого человека останавливали и спрашивали имя. Опьяневшие от крови патриоты составляли списки приговоренных и назначали награду за их головы.
Генерал де Лафайет вроде бы был любимцем толпы, но не имел над ней никакой власти. Он не смог спасти де Лонэ и Флесселя и получил возможность очень ясно ощутить свое бессилие и изменчивость привязанностей черни. Герой двух миров мог сравнивать революцию в США, которую видел собственными глазами, и революцию во Франции, которой сам способствовал.
Но это была не революция, а разрушение.