- Мы смертельно серьезны, - ответил Дикон. Началась игра. Я слышала, как тикает секундная стрелка, а потом раздался крик триумфа. Победил Дикон.
Теперь напряжение стало для меня невыносимым. Если Дикон отправится в Америку, я могу никогда больше с ним не встретиться. Мне в любом случае не следовало с ним встречаться. Я должна была избегать этого. Он опасен. Там, где был он, не было места покою. Но я не верила в то, что он отправится в Америку. Даже если он проиграет, у него найдется предлог остаться дома.
Началась решающая игра. Я наблюдала за ними, мое сердце сжималось от волнения. Тишина, казалось, тянулась бесконечно. И наконец… Дикон бросил свои карты на стол. Он улыбался, глядя на Шарля. Я не могла понять, что означало выражение лица Шарля. Оба они молчали.
Я больше не могла выдержать. Я встала и подошла к столу.
- Ну? - потребовала я. Дикон улыбнулся мне.
- Ваш муж отправляется в Северную Америку, чтобы бороться за правое дело.
Я была настолько сердита на обоих, что смела со стола карты. Дикон встал и снисходительно посмотрел на меня.
- Вам не следует винить в этом Шарля, - сказал он.
Взяв мою руку, он поцеловал ее и пожелал мне спокойной ночи.
* * *
Я помогла Шарлю лечь в постель. Он был ошеломлен и количеством выпитого вина, и результатом игры. Думаю, он не до конца понимал, что именно произошло.
Сумеречный бред - так я назвала происшедшее. Я попыталась внушить себе: просто они решили внести побольше эмоций в обычную карточную игру.
Шарль спокойно проспал всю ночь и утром выглядел вполне нормально. Я же спала беспокойно, поскольку, хотя и пыталась уверить себя в том, что случившееся - всего-навсего малозначительная чепуха, на самом деле вовсе не была уверена в этом.
Шарль сел на кровати и сказал:
- Мне придется ехать.
- Это же смешно!
- Я всегда платил свои карточные долги. Это вопрос чести.
- Да это была просто чепуха.
- Нет. Это было всерьез. Я часто задумывался над тем, что мне следовало бы туда отправиться, и вот на этот раз вопрос решился. Сегодня же повидаюсь с Бруйяром.
- Ты имеешь в виду этого человека из Ангулема!
- Лучше всего будет отправиться именно с ним. Несомненно, среди его добровольцев найдутся знакомые.
- Шарль, ты всерьез собираешься отправиться за границу?
- Это же ненадолго. Мы обратим англичан в бегство, и все быстро кончится. Мне интересно будет посмотреть, как это все завершится.
- Так ты говоришь серьезно!
- Как никогда более.
- О Господи! - воскликнула я. - Насколько глупы бывают мужчины!
Дикон уехал через два дня: к этому времени Шарль уже успел связаться с графом де Бруйяром и теперь был в постоянном контакте с дворянами, составлявшими часть экспедиционного корпуса графа.
Дикон производил впечатление довольного человека, когда говорил мне au revoir. Ему не нравилось английское "до свидания".
- Звучит слишком категорично, - заявил он. - Мы скоро увидимся, обещаю тебе.
- А что бы ты сделал, если бы проиграл? - спросила я. - Покинул бы ты Эверсли… свою волнующую лондонскую жизнь?
Он таинственно улыбнулся.
- Я стараюсь никогда не делать того, что не хочу делать, - ответил он. - Нет ничего ужасней этого. Сказать по правде - это предназначено только для твоих ушей, - я на стороне колонистов. Мне кажется, что наше правительство ведет себя так же глупо, как и французское, и в любом случае никогда не получило бы этих налогов, из-за которых все началось. Только не рассказывай об этом французам. Из сказанного о них я не беру назад ни единого слова. Французы делают еще одну из тех ошибок, которые скоро аукнутся. Тебе бы следовало вернуться домой в Англию, Дотти. Там было бы безопасней. Мне не нравится то, что я вижу здесь. Здесь целый котел раздоров… который пока еще только закипает, но придет время - и пар вырвется наружу: эта война за независимость… или, точнее, участие в ней Франции… добавляют жару в очаг. Французские аристократы вроде Лафайета и твоего мужа не понимают этого. Мне жаль их.
- Не заговаривай мне зубы, Дикон. Ты с самого начала решил устранить его со сцены.
- Признаюсь, мне не нравилось видеть то, насколько близки ваши отношения. Я рассмеялась.
- Знаешь ли, он все-таки мой муж. Прощай, Дикон.
- Au revoir, - сказал он.
Следующие недели были заняты подготовкой Шарля в дорогу. Он договорился с Амелией и ее мужем, что они переедут в наш замок на время его отсутствия. Муж Амелии считал, что ему посчастливилось породниться с такой богатой семьей, как Турвили, и с готовностью откликнулся на предложение пожить в замке. Что же касается Амелии, то она была рада вновь оказаться дома.
Итак, через несколько недель после визита Дикона Шарль отправился в Новый Свет.
* * *
Прошло уже несколько месяцев после отъезда Шарля, а от него не было никаких известий. В течение первых недель я не могла поверить, что он действительно уехал, а потом стала задумываться, почему он уехал с такой готовностью. Конечно, Шарль ввязался в эту дурацкую игру, но я чувствовала, что в душе он давно был готов уехать. Из этого я сделала вывод: Шарль считает наш брак не вполне удачным. Сначала он действительно хотел жениться на мне и страстно желал меня. Эта страсть в нем оставалась, поскольку в его любовных ласках не было никакого притворства, а в нашу последнюю ночь перед расставанием он явно сожалел о случившемся, вновь и вновь заявляя, что ему страшно не хочется покидать меня. Однако в нем всегда жила страсть к приключениям, и он охотно отправлялся на поиски новой жизни, хотя бы временной.
Я была уверена, он считал, что его отсутствие продлится не более шести месяцев. Но я никак не могла забыть о том, что уезжал он с определенной степенью готовности к этому.
А Дикон? Какими мотивами руководствовался он? Видимо, хотел разлучить нас.
В течение этих месяцев я ничего не слышала о Диконе, но Сабрина присылала письма, в которых выражала желание, чтобы я приехала в Эверсли. "Бедняжка Кларисса, она очень слаба, - писала Сабрина, - ей очень хотелось бы повидаться с тобой".
Мать получала письма с теми же самыми обращениями, и, быть может, если бы она предложила мне поехать, я бы не отказалась. Но она не предлагала. Должно быть, мой отец убедил ее в том, что именно он нуждается в ней более всех. Кроме того, отношения между Францией и Англией продолжали ухудшаться. Франция все увеличивала свою помощь Америке, и англичанам становилось труднее бороться с колонистами, что усиливало вражду между двумя странами.
Таким образом, было достаточно причин, чтобы отказаться от мысли о посещении Англии в данное время.
У нас в Турвиле установились новые порядки. Мы с Амелией всегда хорошо относились друг к другу. Ее муж, мягкий человек, был польщен и обрадован предоставившейся возможностью жить в замке и охотно взялся за управление поместьем. Собственные дела не отнимали у него много времени, и он без труда справлялся с обоими имениями. Что же касается родителей моего мужа, то они были довольны тем, что дочь вновь живет под крышей их дома. Мне кажется, они понимали ее гораздо лучше, чем Шарля, так что его отсутствие вызвало с их стороны гораздо меньшую озабоченность, чем я предполагала.
Я проводила много времени с детьми и с радостью наблюдала, как они подрастают. Лизетта была со мной неотлучно, и в ее обществе я проводила гораздо больше времени, чем с любым другим взрослым обитателем Турвиля.
Хорошо помню тот весенний день, когда мы с Лизеттой сидели в саду. Клодина бегала возле нас по траве, а мальчики собирались на прогулку верхом с одним из конюхов.
Мы говорили о Шарле, о том, что сейчас происходит в тех далеких землях.
- Конечно, - рассуждала я, - оттуда трудно получить хоть какие-нибудь вести. Я даже не знаю, ведутся ли там сейчас боевые действия.
- Думаю, ему скоро все надоест и он затоскует по домашнему уюту, предположила Лизетта.
- Ну что ж, по крайней мере, он выполнил свое обещание.
- Дикон, скорее, вынудил его к этому. Ты что-нибудь слышала о Диконе?
- Только то, что пишет Сабрина.
- Хотела бы я знать…
- Да? Что ты хотела бы знать?
- О Диконе… то ли он просто любит розыгрыши, то ли все это лишь часть большого плана.
- Розыгрыши, - произнесла я; и именно в этот момент я увидела бегущую через лужайку служанку, а за ней какого-то мужчину. Я встала, но узнала его не сразу. Это был мой отец, и я никогда не видела его таким. Казалось, он постарел лет на двадцать и, что было уже совсем невероятно, был чрезвычайно небрежно одет, а галстук был смят.
Я поняла, что случилось нечто ужасное.
- Отец! - воскликнула я.
- Лотти! - в его голосе звучало отчаяние. Он обнял меня, а я воскликнула:
- Что случилось? Скажи… быстрее. Отстранив его от себя, я увидела, что по его щекам текут слезы.
- Моя мать… - пробормотала я. Он кивнул, но не мог вымолвить ни слова. Рядом появилась Лизетта. Она спросила:
- Не могу ли я чем-нибудь помочь?
- Забери, пожалуйста, Клодину и оставь нас наедине. Отец, - обратилась я к нему, - присядем. Скажи мне, что произошло.
Он позволил мне отвести себя к скамье, которую только что покинула Лизетта. Я едва обратила внимание на то, как она уводит ошеломленную и готовую протестовать Клодину.
- Ты только что приехал. Должно быть, ты устал. Почему бы…
- Лотти, - сказал он, - твоя мать мертва.
- Нет, - прошептала я.
Он печально покивал головой.
- Погибла! Она погибла, Лотти. Я больше никогда не увижу ее. Я хочу убить их… всех до одного. За что ее? Что она им сделала? Боже, храни Францию от черни. Я бы повесил их… всех… но и этого было бы для них слишком мало.
- Но почему… почему моя мать?
Я попыталась представить ее мертвой, но сейчас я могла думать лишь об этом бедном надломленном старом человеке, который должен продолжать жить без нее.
- Расскажи мне, что произошло, - взмолилась я, - говори… прошу тебя… я обязана знать.
- Как я мог предположить, что такое возможно? В то утро она отправилась в город… точно так же, как и десятки раз до этого. Она собиралась зайти к модистке, хотела заказать себе новую шляпу и советовалась со мной о цвете перьев.
- Да, - я терпеливо пыталась поторопить его с рассказом. - И она отправилась к модистке…
- В карете. С нею были двое слуг и камеристка. В карете! Я тут же вспомнила ее. Великолепный экипаж с золоченым гербом на дверце.
- Я не знал о том, что накануне в город прибыл один из этих агитаторов. Он подстрекал народ к восстанию. Это происходит по всей Франции, хотя и не в больших масштабах. Мы узнаем далеко не обо всех случаях, но, похоже, народ подстрекают даже в самых отдаленных уголках…
- Ну, - подгоняла я, - и что? Я чувствовала, что он пытается затянуть рассказ, потому что не решается сообщить мне ужасную правду.
- Пока она находилась у модистки, начались беспорядки. Это произошло возле бакалейной лавки. Она вышла и, должно быть, услышала крики толпы. Вместе со служанкой она села в карету. Ее немедленно окружила толпа.
- О нет… - пробормотала я, вспомнив случай, когда мы с графом слушали человека, призывавшего людей к революции. Я навсегда запомнила фанатичный блеск в его глазах.
- Кучер попытался пробиться сквозь толпу. Это было единственным выходом.
- А потом? - спросила я. Он покачал головой.
- Я не могу думать об этом. Эти преступники стали хватать лошадей под уздцы, пытаясь остановить их. Карета опрокинулась, и напуганные лошади начали рваться, пытаясь высвободиться. Один из слуг спасся, хотя и был серьезно ранен. Остальные же…
Я обняла его. Я пыталась утешить его, хотя знала, что это невозможно Он сидел и молчал, как мне показалось, целую вечность, глядя перед собой невидящим взглядом.
Как прошел остаток дня, я плохо помню. Это потрясло меня не меньше, чем его.
* * *
Прошла неделя, как он приехал ко мне с известием о смерти матери, но я была все еще не способна до конца поверить в случившееся. Я знала, что отец пытается убедить себя в том, что все происходящее только сон, что страшная трагедия - лишь ночной кошмар, родившийся в его воспаленном воображении. Утешение мы могли найти только друг в друге. Мы постоянно говорили о моей матери, поскольку это, казалось, немного успокаивало нас обоих. Я знала, что он почти не спит, и Амелия, с готовностью вызвавшаяся помочь, делала для него успокоительные настои, которые я заставляла его пить на ночь. Таким образом ему удавалось хоть немного поспать. Иногда отец ненадолго засыпал среди дня, и я была рада, поскольку так быстрее пролетало время.
Однажды утром я была в комнате отца, когда он проснулся. Несколько мгновений отец производил впечатление счастливого человека, так как еще не успел осознать, где и почему находится, и был похож на прежнего себя, каким я его знала много лет. Но как короток был миг! С болью я наблюдала, как он возвращается в действительность. Я понимала, что уже никогда отец не будет счастлив, а ведь он был еще не старым человеком.
Пока отец жил в Турвиле, я все свое время посвящала заботам о нем. Теперь я понимала, как глубоко любила свою мать, хотя между нами возникла некоторая холодность после того, как ей удалось разлучить меня с Диконом. Теперь, после ее смерти, я начала сознавать, что мама чувствовала и с какой готовностью жертвовала собой ради меня. Как мне хотелось сказать ей все это, сказать, что теперь все понимаю, сказать, как люблю ее. Я знала, что ее единственной просьбой была бы просьба позаботиться об отце, что я и делала. История их любви была, пожалуй, самой романтичной из всех, которые я слышала. Юношеское романтическое увлечение, а затем воссоединение в зрелом возрасте, когда оба они стали мудрей и начали понимать, что значат друг для друга. Их идеальная любовь завершилась так горько, так трагично. Неужели за все хорошее в жизни приходится расплачиваться? - задумывалась я.
Его вид - вид жалкого, сломленного человека, еще совсем недавно столь бодрого и уверенного в себе, - ранил меня почти так же сильно, как и гибель матери. Мы всегда с любовью относились друг к другу, а теперь еще больше сблизились. Именно он привез меня во Францию и заботился обо мне, когда я особенно в этом нуждалась. Теперь настал мой черед.
Казалось, отец не замечает, как пролетают дни. Его единственным желанием было находиться рядом со мной, рассказывать о матери: о том, как он впервые увидел ее, об их волнении, о страсти, которая их охватила… а затем о долгих годах разлуки.
- Но мы никогда не забывали друг друга, Лотти. Ни я, ни она… - И он рассказывал о встрече, о том, как совершенно складывались их отношения в последние годы.
- Это было чудом, - говорил он, - обрести ее вновь.
Я стала задумываться над некоторыми вопросами. Значит, она написала ему, рассказала обо мне и о необходимости вырвать меня из лап авантюриста. Дикон! Опять Дикон! Он постоянно вмешивался в нашу жизнь. Всегда Дикон!
Мысли о нем оказались как никогда кстати, так как на какое-то время отвлекли меня от нашей трагедии.
Однажды отец сказал мне:
- Лотти, мне бы хотелось, чтобы ты вернулась домой. Переезжай ко мне… возьми с собой детей. Мне кажется, это сделает мою жизнь более или менее спокойной.
Я ответила:
- Я могла бы некоторое время пожить в твоем замке, но мой дом здесь. Когда Шарль вернется…
- Знаю, знаю, - быстро проговорил отец. - Это эгоистичная мысль. Но если бы это было возможно…
- Мы будем часто видеться. Ты обязательно приезжай сюда, а я буду гостить у тебя.
- Дорогая доченька, - сказал он, - как сильно ты отличаешься от всех остальных. Но ведь, в конце концов, ты и ее дочь.
- Быть может, теперь Софи изменит свое поведение. Когда она узнает, что… что тебе нужно сочувствие… когда ты так одинок…
- Софи не может думать ни о чем, кроме своей обиды. Арман… У нас с ним всегда было очень мало общего. Он живет своей собственной жизнью. Он безразличен ко мне… к жене… к нашей семье… и иногда мне кажется, что он безразличен к жизни. У меня только один ребенок, который мне дорог. Ах, Лотти, как бы я хотел, чтобы ты могла поехать домой вместе со мной.
Он знал, что я не могу этого сделать. Я должна была ждать возвращения Шарля здесь.
Я пыталась говорить с отцом на другие темы, но, судя по всему, безопасных тем не существовало. Я не решалась расспрашивать его о состоянии дел в стране, поскольку это сразу же напомнило бы ему ужасную сцену, во время которой погибла моя мать. Разговоры о Софи или Армане тоже вряд ли можно было назвать удачным предметом для разговора. Безопасно было разговаривать разве что о детях. Его очень радовал Шарло, и, к моей радости, их дружба росла. Им заинтересовалась и Клодина, иногда разрешавшая ему брать себя на руки, поскольку ей нравилось внимательно рассматривать его лицо.
Она спросила его:
- Ты мой дедушка?
Отец ответил утвердительно, и по его щекам потекли слезы.
- Ты плачешь! - воскликнула она испуганно и в то же время осуждающе. Взрослые никогда не плачут. - Потом она добавила:
- Так делают только дети.
Я забрала ее, чувствуя, что отец слишком разволновался. Он очень полюбил ее. Должно быть, он гордился Шарло, но мне казалось, что Клодина с ее живыми непосредственными комментариями покорила его сердце.
Когда мы были втроем, создавалось некоторая иллюзия счастья, и в такие минуты мне действительно хотелось отправиться вместе с ним.
Отец мог оставаться и в Турвиле, на что и согласился, не замечая, видимо, как недели бегут одна за другой.
Он много рассказывал о своем прошлом. Между его первой встречей с моей матерью и последующим воссоединением у него было много женщин.
- Но когда она была со мной, ни делом, ни мыслью я не изменял ей. Тебе, наверное, это кажется естественным, но, принимая во внимание то, какой образ жизни я вел раньше, мое поведение можно было бы назвать чудом.
Как-то раз он заметил:
- Я рад тому, что ты дружишь с Лизеттой.
- Я очень люблю ее, - ответила я. - Иногда ей приходится нелегко. Она получила образование вместе с Софи и со мной, почти постоянно была с нами, но при этом ей давали понять, что она лишь племянница домоуправительницы. Думаю, ее это задевало.
- Возможно, мне не следовало делать то, что я сделал, - он пожал плечами, - Но тогда мне это казалось наилучшим выходом.
- С твоей стороны было очень мило позволить тете Берте держать при себе племянницу.
В его глазах появилось отсутствующее выражение, он помолчал, а затем начал рассказывать: